ЛЕНРИ ПИТЕРС[45]
«Осенняя улица…»Перевод В. Рогова
Осенняя улица
Катится за окном
Мой зов заглушен
Пыльным дождем
Деревья острижены
Дремлют в дыму труб
Опускают плечи
Каштан и дуб.
Их сожженные руки
Тянутся разом
За своею долей
Объятий солнца.
И только редкие
Золотые слезы
Еще оплакивают
Смерть Лета
Тряся слабыми кистями
Не пугайте
Слабых птиц —
Все в ожидании.
На мостовых ослизлых
Переломанные листья
Бывшая пышность Весны
Балдахин Лета
Дрожа надвигаются
В исступлении смерти
Войска Наполеона
К снежной могиле
А за ними подобны
Каретам «скорой помощи»
Старухи палками
Тычут в свои гроба
Ищут шаг последний
В котором явлена
Смерть неизбежная
Как паденье листьев
А через дорогу
Пылкие юные бедра
Потеют немыты до весны
Запахи новых и тлеющих лет.
Я усаживаюсь в кресло на колесиках
Вывешиваю легкие сушиться
В табачном дыму
И жду нового года.
«Каждый раз когда запирая ворота…»Перевод В. Рогова
Каждый раз когда запирая ворота
Вывешивают запрет
На табличках стальных
О том что любви предаваться нельзя
После восьми кто-то
Сорвет непременно их.
Каждый раз как надменно сочтет меньшинство
Что все оно знает
И во всем установит лад
Ленивые толпы спешат
На место поставить его.
Везде на запрете запрет
Говорят как ты должен быть одет
Предпишут прическу и галстука цвет
Даже учат тебя умирать
И что делать попав на тот свет.
«Первая Роза…»Перевод В. Рогова
Первая Роза
Бела иль красна
Как зародыш в яйце
Свернула она
Лепестки аккуратно
За слоем слой
Под живыми росинками
В безупречном балансе
Того что придет
В полном могуществе
Сдержанного аромата.
«Забытая песня…»Перевод В. Рогова
Забытая песня
Под грудой яиц
Где разбился голос
Еще не наученный речи
До того как годы сна
Когтями птиц
Разметали нервы
И память медом пропитана
Сочилась из
Пронзенного мозга.
Я знаю тебя не смирить
Когда резкий смех умирает
И долгая ночь
Наполняет легкие
Свежим воздухом
Когда усталый ум
Узнает хилую тишину
Я отделяю желток
Ставший нежным от лет
Безгласно лежащих
С моей забытой песней.
ГАНА
КОФИ АВУНОР[46]
Море пожирает землю у моего домаПеревод Андрея Сергеева
В городе море чувствует себя как дома —
Врывается прямо в жилища,
Уносит дрова от очагов
И по ночам возвращает их на волнах.
Море пожирает землю у моего дома.
Оно пожрало уже много домов.
Однажды оно ворвалось в непроглядной ночи,
Разрушило глинобитные стены
И прочь унесло всех домашних птиц,
Все миски, горшки и ложки.
Море пожирает землю у моего дома.
Рыдают дома под ударами волн,
Женщины оплакивают погибших
И призывают всех богов на свете
Защитить их от гнева моря.
Аку стоит там, где стоял ее дом,
Ее двое детишек дрожат от холода,
А она прижала руки к груди
И безутешно рыдает.
Ей не пришли на помощь предки,
И боги покинули ее в беде.
Было ненастное воскресное утро,
Буря ярилась,
Козы и куры барахтались среди волн,
Неумолимых волн жестокого моря.
А темные воды бились, бились о берег,
И над глубокими низкими стонами женщин
Стоял вечный рокот живого моря.
Оно унесло у них все пожитки.
У Абины погибли серьги и бусы —
А ведь это было все ее приданое
И единственная радость.
Море пожирает землю у моего дома,
Отнимает всю землю у моего дома.
Песня войныПеревод Н. Воронель
В белом саване я усну…
К сыновьям человека пришла война, —
Время в саванах белых уснуть…
В наступленье идут ребята
И вперед прорывается Кпли;
Пусть винтовки белых палят,
Все равно мы сегодня прорвемся
Или в саванах белых уснем.
В каждый дом ворвалась война,
От войны земля задрожала,
Только трусы домой удирают,
Чтобы дома с бабами спать.
Если мы возвратимся с войны,
Мы проучим бабников этих, —
Только тыквы с плеч полетят.
Старики говорят, что змея
Не решится напасть на ребенка,
Не прикончив сначала мать.
К нам в дома ворвалась война,
Убивая сынов человеческих,
Нас за горло взяла война.
Пусть винтовки белых палят,
Пусть глаза нам дым застилает,
Мы сражаться насмерть должны.
Мы погибнем на поле боя,
Мы не примем позорной жизни:
Наши ружья погибнут с нами,
Наши копья погибнут с нами, —
Мы погибнем на поле боя.
Призыв барабанаПеревод Н. Воронель
Когда мы полностью сольемся с призывной дробью барабана,
Когда мы полностью сольемся с извечным ритмом наших песен,
Когда, быть может, ты ответишь на зов израненной души?
Твой звездный взгляд мне посылает лучи из-под прикрытья плоти,
По капле собирая мудрость за сумрачной завесой век.
Душа моя несмелым шагом приходит к твоему порогу
В стремленье встретится с надеждой,
В стремлении познать себя.
Мне кажется, что я извечно хранил в душе улыбку эту,
Которая срывает маску, тепло сердечное дарит,
В ночи дорогу освещает.
Мне кажется, до края света идти бы мог я за тобою,
Туда, где призрачные тени блуждают в рощах средь холмов
И зазывают нас домой.
Мне кажется, никто на свете так не умеет улыбаться.
Мне кажется, твоя улыбка сияет только для меня.
Итак, пора! Дорога наша ведет нас в рощи средь холмов
Под дробный рокот барабанов, под стук сердец, под пенье вод.
Скажи скорей, что есть надежда, что ты пойдешь со мною рядом
По трудным каменистым тропам, петляющим среди мимоз.
Быть может, мы одни из первых под мерный рокот барабанов
Достигнем призрачных холмов.
Самое долгое путешествиеПеревод Н. Воронель
Свил ворон надо мной свое гнездо,
Пока в пустынном зале ожидания
Я тщетно ждал, что кто-нибудь придет, —
Придет разгладить ранние морщины.
Потом в ночи истошный детский крик
Прервал мой сон, потом я вновь забылся
И видел, как на реках вавилонских,
Где боль врачует мертвый барабанщик,
Кружатся девушки под барабанный бой.
О, дай мне посох, я пойду туда,
Я принесу израненную душу,
Я в дом войду к пирующим в ночи,
Где на пороге остывает сердце,
Разбитое по приговору жизни.
Я был среди толпыПеревод Н. Воронель
Стояла ты в тени своей души
И улыбалась изредка прохожим…
Я был среди толпы, и ты кивнула мне.
Я прочитал в глазах твоих призыв
И бросился к тебе, но ты исчезла.
Ты в дом ушла к своим.
С тех пор я у твоих дверей
И жду, перебирая струны,
Что ты придешь и будешь слушать песни —
Заветный дар отцов, —
Придешь и будешь танцевать
Под музыку моей печали.
Придешь ли ты, когда взойдет луна
И детский смех уснет,
Иль в час ночной,
Иль в час, когда к утру
Раскинет крылья радуга над крышей
И рыбаки с уловом возвратятся, —
Когда ты ни придешь, я жду тебя.
ОтзвукиПеревод В. Минушина
Когда паши слезы падают на песок,
и несут рыбаки свои сети домой,
и возвращаются чайки на острова,
и детский смех стихает в ночи,
остаются друзья, что ты выбрал когда-то,
тризна дружбы, чьи ритуалы ты совершаешь.
И еще тот бессменный сторож,
который запирает ворота кладбища,
торопя последних плакальщиков.
И ты этой ночью не музыку слышишь,
звучащую под сводами памяти,
а хор позабытых товарищей
и аллилуйю твоей души.
ПамятьПеревод В. Минушина
Терзаемся на материнских коленях времени,
на костре неисполнившихся желаний,
цели достигнутые не достигнуты,
ибо радости умирают,
боль возвращается в сердце,
чувствующее, что оно позабыло,
но не забыло навечно,
и в сон погружается медленно,
скользя по угасающим надеждам,
но каждый день возрождается к мукам
позабытых восторгов,
испытанных давно на давних берегах,
странствуя по детским воспоминаниям:
птицы, охота, и дедушкина ферма,
и белки — все сжато серпом времени.
ДЖОЙС АДДУ[47]
ЭфуаПеревод Н. Воронель
Вон проходит Эфуа,
Мальчишки свистят и пляшут,
И проплывает над головами
Нагретая солнцем корзина
С золотыми, как луны, плодами.
А ну, покупай бананы!
Возьмешь одну
Молодую луну —
И сразу попросишь другую!
Надкусишь одну золотую луну —
И в зубы возьмешь улыбку!
Доешь до конца золотую луну —
И в сердце веселье хлынет!
Неважно, что синее платье
Выгорело на солнце,
Что девчонки кричат ей проклятья, —
Все равно вдогонку за нею,
Заглушая любые часы,
Будут тикать мужские сердца.
А ну, покупай бананы!
Возьмешь одну Молодую луну —
И сразу попросишь другую!
Надкусишь одну золотую луну —
И в зубы возьмешь улыбку!
Доешь до конца золотую луну —
И в сердце веселье хлынет!
Ровно в восемь каждое утро
Можно голос ее услышать —
Он спускается словно с неба,
Он эхом скользит по крышам,
А улыбки — смертельные стрелы —
Останавливают дыханье.
А ну, покупай бананы!
Возьмешь одну
Молодую луну —
И сразу попросишь другую!
Надкусишь одну золотую луну —
И в зубы возьмешь улыбку!
Доешь до конца золотую луну —
И в сердце веселье хлынет!
О, слепящая молния взгляда
И величавая поступь!
А девчонки злословить рады,
Недаром-де каждое утро
Все мужчины торчат у окон,
Чтобы песню ее услышать:
А ну, покупай бананы!
Возьмешь одну
Молодую луну —
И сразу попросишь другую!
Надкусишь одну золотую луну —
И в зубы возьмешь улыбку!
Доешь до конца золотую луну —
И в сердце веселье хлынет!
После дождливой ночи,
Предвещающей скучную зиму,
Эфуа выходит на площадь,
И плывет над нею корзина
С золотыми, как луны, плодами,
А за нею выходит солнце!
А ну, покупай бананы!
Возьмешь одну
Молодую луну —
И сразу попросишь другую!
Надкусишь одну золотую луну —
И в зубы возьмешь улыбку!
Доешь до конца золотую луну —
И в сердце веселье хлынет!
ГЬОРМБЕИ АДАЛИ-МОРТИ[48]
Пальмовые листья детстваПеревод Андрея Сергеева
Когда я был совсем еще малыш,
А Джо и Фреду было лет по шесть,
Мы помогали нашему отцу
Навоз месить с землею во дворе.
Три пальмочки тогда мы посадили,
Своими именами их назвав.
Они росли куда быстрей, чем мы,
И много раньше, чем я стал большим,
Они, цветя, своей достигли цели.
Подобные серьгам сестер, на них
Цветочки золотые закачались.
Их золото потом позеленело,
И выросли огромные орехи,
Величиною с голову отца,
И я мечтал о молоке их сладком.
Я слушал шепот листьев наших пальм,
Я слушал шорох, шелест, шепот листьев,
Оживших от ночного ветерка.
Я и поныне слышу эти листья,
Их шепот, доносящийся сквозь щели
В стенах хибарки, где мечтал я в детстве
О будущем…
Единственный супПеревод Андрея Сергеева
Запах супа,
который варят три матери
под деревьями в сумерки,
плывет по лесному воздуху,
разжигая голод их двадцати детей
и расслабляя усталые мускулы,
полные воспоминаний
о прошлых трудах
и мыслей
о будущих.
Глаза пронзают чашу небес,
опрокинутую высоко
над башнями деревьев.
Молодая луна —
тоже чаша,
обращенная к востоку, —
предвещает удачу всему племени.
Люди смотрят с надеждой,
но не видят, а только слышат
последнюю птицу,
спешащую в горы
на небесную веточку
священного дерева óдум.
Вечерние сумерки
окутывают неутомимые ноги
и беспокойные руки
трех матерей, которые варят суп,
единственный на день,
в то время как усталые мускулы
отца и его товарищей по труду
и собратьев по охоте
дрожат
от бесконечных воспоминаний
о пахоте, о рубке леса,
о криках антилопы,
что тонут в жутком пении ночи,
а пенье это, замирая,
глохнет
в далеких джунглях.
Где-то
ревет неистовая река
и шумные воды
устремляются к морю.
Король-кокосПеревод Андрея Сергеева
В королевстве пальм
Немало королей,
В королевстве пальм
Немало королев.
Скромно величавы
Пальмы-королевы,
Стройно горделивы
Пальмы-короли.
А король-кокос
Небо распахал,
Отгоняя солнце
Сотней опахал.
Под зелеными зонтами
Бусы золотые,
А на шее ожерелья
С нежными цветами,
Из которых вызревают
Бусы золотые.
РАФАЭЛЬ Э.-Г. АРМАТТУ[49]
Одинокая душаПеревод Е. Гальпериной
На пустынной дороге
Старая мать
Идет и смеется одна
И сама с собой говорит,
На пустынной дороге одна
Сама с собой говорит.
Разве ты знаешь, дитя,
Почему человек
Один с собой говорит?
Если долгий путь позади,
А попутчиков нет, —
Человек с собой говорит.
Если горе хлынуло ливнем
И беды, как стрелы, ложатся вокруг,
Одинокий путник
Идет и с собой говорит.
Так и старая мать
На пустынной дороге
Идет и смеется
И бормочет что-то себе,
Чтобы слезы свои удержать.
Мать, велика твоя скорбь!
Но разве не то же со мной?
АфрикаПеревод А. Голембы
Посвящается г-же Леони Арматту
Девушка лицом темна,
одиноко у обочины грустит она.
Я спросил у нее — отчего она
одинока так и грустным-грустна?
— Сэр, мне чужд одинокой печали гнет,
но среди глухих и бесстыжих людей
я безжалостно жду их смерти — и вот
охладело сердце в груди моей!
Царьки-лакеиПеревод А. Голембы
Пускай остаются одни,
Что делать нам с ними вместе?
Царьки-лакеи они,
Народ без стыда и чести!
Прислужники-короли,
Отребье худшего сброда,
Готовые обратить
Оружье против народа.
Над ними смеется враг
И их за людей не считает, —
Орудует ими враг,
Он ими хитро помыкает.
Бесчестные все они,
Бессовестные людишки,
Царьки-лакеи они,
Прислужники-королишки!
Юные мечтанияПеревод А. Голембы
Как сердца ваши в юности радостям вторили:
О любви и о славе мечталось тогда!
А потом оказалось: в житейской истории
Только блеклых да горестных дней череда.
Сколько счастья веселого ждали смолоду,
По садам наслаждений беспечно бродя;
А теперь вы плететесь, понурив голову,
Как измокшие путники после дождя.
БЕНИБОНГОР ДЖ. БЛЕЙ[50]
Ночь заботПеревод Н. Воронель
В забвенье канет ночь забот,
Устав к утру от тишины,
И, обесцвечивая сны,
В победном блеске день взойдет.
И расцветут в садах цветы
Без терний и шипов забот,
И, сбросив тяжкий груз невзгод,
Свободным сделаешься ты.
И свет благословенных дней
Разгонит хор ночных теней.
Но если станет вновь тсмно,
Не повторяй: «Надежды нет!» —
А продержись, пока рассвет
Не постучит в твое окно.
Тень улыбкиПеревод Н. Воронель
Когда померкнет светлый Май
И хлынут беды через край,
Под карканье вороньих стай, —
Мой друг, судьбе не уступай
И тень улыбки сохрани!
Когда, погибелью грозя,
Ведет над пропастью стезя,
И повернуть назад нельзя,
И отступаются друзья,
Ты тень улыбки сохрани!
Да, тень улыбки сохрани,
Когда волна встает стеной
Над неподвижной глубиной
И, застилая свет дневной,
Иной сменяется волной.
О, тень улыбки сохрани
И ветру двери распахни
В глухие пасмурные дни,
Пока в их сумрачной тени
Надежда не зажжет огни!
Знамя АфрикиПеревод Л. Тоома
Встань, юность Африки, в порыве смелом,
Сжимая стяг в израненных руках!
Не сникнет наше знамя под обстрелом,
Нас не согнет бессилие и страх.
Мы боремся не за свои доходы
И не за власть: наш путь ведет вперед,
Над Африкой пылает стяг свободы,
И вспять никто из нас не повернет.
Грозятся нам, но мы не из пугливых —
Оружие уймет врагов крикливых.
КВЕСИ БРЮ[51]
Рождение ребенкаПеревод Н. Воронель
Достиг порога долгожданный топот,
На ветви Гамелли лопнули почки,
И прорицатель, раковины бросив в пыль,
Прочел по узору судьбу ребенка —
Ребенок явится у грома на плечах,
Он факел молний пронесет над головой,
Он озарит в ночи дорогу дням грядущим.
Мечтал Гамелли по ночам в сезон дождей,
Что лопнет почка и покажется росток,
И, оплетая ветвь руки отцовской,
Начнет карабкаться по склону вверх и вверх.
И вот грядущее ступило на порог —
Откройте дверь, ему пора войти!
Одинокий путникПеревод Н. Воронель
Оставь его, любезный враг,
Ведь матери всего живого
Ему свободу даровали:
И, принимая мир бесценный,
Скользит он в зыбкой благодати,
Пришелец с вечных берегов.
Согретый заревом отваги,
С копьем надежды,
Со щитом традиций
Он вышел цепи разорвать.
А там вдали, на горизонте,
Закаты алые сгорают,
Рассветы бледные сгорают
И звезды черные восходят
У изголовья новых дней.
И оживают наши руки,
Дремавшие на барабанах,
И, ободренный мерной дробью,
Проходит одинокий путник
По склонам золотых холмов.
СетьПеревод Н. Воронель
Мы подходили к перекрестку,
Где поджидала нас разлука…
Я медлил с выбором дороги.
Вдруг в сумраке моих сомнений
Зажегся свет твоей любви, —
И ярко осветил мне путь
Единственный…
Мольба о состраданииПеревод Н. Воронель
О мать-земля,
Мы в храм к тебе пришли,
Мы сыновья земли.
Босой пастух,
Пригнав домой коров,
Стоит безмолвно с дудкой тростниковой,
Не стряхивая капель дождевых, —
Так ждут рассвета для неспетых песен
Росою окропленные птенцы.
Толпятся у реки ночные тени
И ласково склоняются к земле…
У очагов усталые крестьяне
Рассказывают небылицы
О давних-давних днях…
Зачем мы просим милости покорно,
Мы, сыновья земли?
Кого мы молим робко и смиренно,
Когда сердца поют, а губы плачут,
Костер пылает, как земное солнце,
Взлетают искры,
Затмевая звезды,
И в гулких тыквах плещется вода,
Вода могущей Вольты.
А мы, босые нищие в лохмотьях,
К хозяину приходим за подачкой.
ДЖУ ДЕ ГРАФТ[52]
Платиновая ЛуПеревод А. Ибрагимова
Заходите, ребята.
Ровно в семь.
Посидим, поболтаем за рюмкой вина,
Вспомним старые времена.
И вот
Ровно в семь
Вваливаемся толпою к Сэму.
«То-то, думаем, будет веселье,
Ведь он у нас заводной».
Заходите, дорогие, все заходите:
Коротышка Ди, и Кобина,
И Джон со своею женой,
И Офори вместе с женой.
А это моя половина —
Лу.
Познакомились с ней в Колумбийском колледже,
Когда я был в США.
Правда же, хороша?
И верно, женщина — первый класс.
Ослепительна, как певица.
Ноги —
хоть выставляй на витрине.
Изумительный бюст.
А волосы —
не оторвешь глаз.
Располагайтесь, ребята, как дома.
Уселись.
Лу взболтала коктейль
темно-алый —
Такие пьют на восточном побережье, —
Сэм
разносил бокалы.
Приятный был вечерок.
Болтали мы, пили вино,
Наворачивали котлеты
И лихо отплясывали рок
Под магнитофонные ленты.
Тем временем Лу изводила нас
своею заботой.
Хотите еще вина?
Бурбонского виски с содовой?
Угощайтесь.
Пейте в свое удовольствие.
Спасибо друзьям из посольства:
Напитки
у нас
в избытке.
Сэм сидел у окна
И, устало
глядя в ночную мглу,
Осушал бокал за бокалом.
Ни слова.
Ни взгляда на Лy.
Его жена
между тем
блистала.
Мы лихо отплясывали рок
И ели
все, что она
подавала,
До отвала.
А Сэм сидел у окна —
И ни слова.
Странно было смотреть на него —
Такого прилизанного и лощеного,
Охолощенного
Ангелом
с платиновым мечом.
Мы простились с ними под утро.
Они стояли, держась за руки,
У открытой двери,
в подъезде;
Сэм не сводил взгляда
С бледнеющих созвездий.
Сейчас он войдет в дом
И, закатав рукава,
Примется устранять беспорядок,
Оставленный нами,
духами,
Которых вызвал из прошлого
Опрометчивым приглашеньем.
Что поделаешь?
Жизнь такова.
Потом они улягутся спать.
Назавтра
После привычных объятий —
Пятнадцать лет
их жизни брачной —
Сэм проснется
такой же мрачный,
Сделает две-три затяжки
И выпьет свое молоко с медом
Из тончайшей
фарфоровой
чашки.
Потом —
Благо отпуск еще не кончен —
Свернется клубком на кушетке
И будет читать заметки
В журнале «Тайм»
(Свежий номер, только что из Штатов).
Даже не взглянет на снимки
Черных девушек — своих землячек.
Только со старческим вздохом
Уронит:
«Вот потаскухи!»
Скажи нам, милый Сэм
(Хоть шепотком) —
Куда подевался твой огонек?
Твой огонек былой?
Отчего ты все время не в духе?
А может, спросить у нее,
Какая в душе у тебя
рана?
Может, спросить у нее, Сэм,
У платиновой Лу
Из Нью-Орлеана?
ДЖ.-В.-Б. ДАНКВЕ[53]
Голоса моряПеревод Андрея Сергеева
По косматой траве я сошел к очертаньям Нептуна
И вошел в оживленные струи, ища покоя,
Охлаждал свое сердце в объятиях моря,
Ибо тяжесть ненастья, свинцом давившая плечи,
Отступала у легких стежков прибоя.
Я видел
Бело-зеленую голубизну Атланта,
Охранителя неба и знатока глубин,
Который дыханьем колышет легчайшие руна раздумий
И возвышает мысль.
Но в этом ли только твое волшебство, о море?
Твоя необъятная красота
Отступает от скудных прибрежий далеких стран,
Где безутешная Афродита склонилась над прахом Адониса.
Плещется, хлещет, плачет море,
Стонут, ревут и бормочут его голоса;
Вздохи и песне подобные жалобы,
Посвисты, стоны, протяжные крики,
Необъяснимые грохоты, громы и гулы
В сладчайших песнях, лишенных мелодии,
Сливаются в рокоты-вздохи и шепоты-громы,
Сплетаются, глохнут, уносятся,
И замирают,
И замирают,
И мягкая тишина обнимает море.
Но вот носовые звуки
Полных бегущих октав
Бряцают тяжелыми струнами.
Сверкают под пальцами клавиши:
Многоголосая, многоголосая
Неуверенная мелодия
Начинается вновь —
Гром, шипенье и плеск,
Высокогорные ноты несутся лавиной,
А вдалеке — прохладные, спелые, как плоды,
Мирно дремлют округлые волны.
Шорох, шорох, поспешный шорох:
Небо вступает в борение звуков.
Острые рыбки стучат по дробящейся глади —
Дождь над Атлантом,
Дождь над Атлантом.
Но вслушайся,
Только внимательно вслушайся:
Сквозь хаос внезапный и четкий порыв,
Подобный мысли, порвавшей оковы,
Волны катятся вечно,
Волны катятся вечно.
В острых ритмах, лишенных мелодии,
Разве чайка нам не приносит вести с соленого неба?
Разве гром не выносит жемчужин со дна океана?
Разве на своде небесном бессмысленны туч письмена?
Но этого нам не услышать.
Но этого нам не увидеть.
Но этого нам не узнать.
Разве смертный греческий бог,
Превращающий наши земные созвучья
В высокие песни,
Не свидетельство нашей земной высоты,
Не слушатель наших жалоб,
Не наш сосед по жилищу?
А может быть, боги, принявшие образ людской,
Нисходят сюда ослеплять нас, смертных,
И вечно бряцать на немолчных струнах?
Разве бесчисленные чудотворцы,
Чтецы и отгадчики тайн природы,
Мы, сыновья большелобых муз,
Частицы бескрайней души человечества,
Не вбираем в себя ужасную силу играющих звуков,
Когда под нависшим небом
Пляшут атомы моря?
МАЙКЛ ДЕЙ-АНАНГ[54]
Куда ты, Африка?Перевод А. Симонова
Под звездным куполом небес
Сидел я, наблюдая,
Как тихая,
Спокойная луна,
Расправив паруса,
Плыла своей дорогой.
Ей словно было все равно,
Какой удел назначен ей природой…
Она плыла,
Не ведая сомнений,
И молчаливо улыбалась
Чуть свысока.
И тут,
О Африка,
Земля великих фараонов
И пирамид, чье сотворенье
Подчинено неведомым законам,
О Африка, отечество мое,
Тут я подумал о тебе:
Ты, как луна, плывешь,
Вознесши парус.
Но край обетованный —
Где он?
Ответь мне, Африка,
Куда плывешь ты?
Вспять?
Туда, где барабан будил зарю,
Где пальмы, исцелованные солнцем,
Отбрасывали тень на хороводы;
Вспять, к тем наивным временам,
Когда, из страха пред богами,
Девицы бережно хранили честь свою
И юноши пороков избегали;
Назад,
Под крыши тростниковых хижин,
Где среди тьмы царили доброта,
И утешительство,
И суеверье?
Или вперед?
А впереди?
Трущобы,
Дома и люди — мусорная свалка,
Где нищета с бездольем свили
Себе гнездо,
Где все — тоска и мрак.
Вперед! А впереди?
Проклятье фабрики,
Чудовищная мельница,
Которая стальными жерновами
Стирает в прах отпущенный нам срок.
Вперед? А впереди?
Вонючий дух
Средневековых зверств,
Там ястребы арийского происхожденья
Под жадный клекот своих бомб и пушек
Доказывают миру превосходство
Над низшей расой.
Вперед, к цивилизации?
К грохочущим машинам
И беспардонным барышам —
Залогу неизбежности
Смертельной схватки?
Вперед,
В хитросплетения законов
Адама Смита,
Которые переворачивают рынки,
А сердцам
Дают такую крепкую закалку,
Что люди могут сжечь и утаить
То, чем полмира можно прокормить.
И пусть полмира с голоду сдыхает.
Назад?
К источнику всех нравственных начал,
Любви ко ближнему
И страху перед богом,
Которые живут в непросвещенных душах,
Свободных, радостных,
Открытых для добра?
Луна плывет
Спокойно и безмолвно
По звездами усыпанному небу
Издревле предначертанным путем;
Плыви и ты, отечество мое!
Изведаны дороги. Парус поднят.
Плыви, о Африка…
Но край обетованный —
Где он?
Ашанти котоко[55]Перевод А. Симонова
Ашанти, древняя Ашанти,
Земля великих Туту,
И Премпе, и Бонсу.[56]
Ашапти, грозная Ашанти,
Заморских царств когда-то достигала
Твоя
Неудержихмо-дерзостная слава.
Ашанти,
Мать африканских цезарей,
Ты собрала в единую державу
Народы Золотой Страны;
И под твоей рукой могучей
Они одним законом жили.
Я не хотел бы
Припасть к твоим ногам
С напрасными стенаньями о прошлом,
О былой силе
И бередить твои воспоминанья
О воинах и войнах,
О кровопролитьях,
Бесчисленных и грозных.
Не мне
Убогим словом описать,
Как в дни былые
Армада войск твоих,
Неисчислимых, как пчелиный рой,
Щетинясь дикобразом,
Катилась на врага,
Пуская иглы-стрелы,
Подряд кося «проклятых иноземцев» —
Так ты порой звала своих соседей.
Не искушайся памятью о том,
Как принц дагомбский[57]
Осмелился помериться главами
С правителями гордыми Ашанти.
И без того пустынный край свой
Он разорил,
И каждый год дагомбские рабы
Шли на чужбину.
Дань победителям:
В год тысяча рабов.
Теперь — иные времена.
И молчаливые победы мира
И доблестью и славой превосходят
Неукротимость яростную войн.
Мир похож на женщину,
Когда она за топливом идет,
Чтоб обогреть свой дом.
Она берет валежник и корягу,
Сухую щепку, хворост и плавник —
Все, что горит.
Связала воедино
И вот, взвалив на плечи
Большую и тяжелую вязанку,
Идет домой.
Вот так и мир Сбирает воедино
Двунадесять языков:
Могучих га,[58]
Бесстрашных акан,
Воинственных эве, искусных фанти,
Выносливых крепи,
Ашанти благородных
И верных акимов и аквапимов;
Мир всех сплотил
В могучую семью.
Воистину молчанье мира
Красноречивей суетного крика
Войны.
О мир,
Праматерь всех искусств
И всех ремесел,
Надежный спутник радости людской!
Приди и нами правь.
Мою страну, усталую от войн,
Навеки осени.
Творенья рук и сердца
Пускай живут во имя мира.
Ашанти Котоко,
По-прежнему могучи
Твои прославленные рати!
Но грозное оружие свое
Ты не поднимешь больше на соседа,
Отныне всею силой ты будешь бить
По зависти, междоусобной злобе,
По узколобым местническим козням,
По подозрительности, недоверью, страху.
О мир! Даруй рукою щедрой
Расцвет стране родной
И единенье,
Воспетое в легендах древних.
Отважные рыбакиПеревод А. Симонова
По морю пляшут волны,
Лунные блики на гребнях.
Берег и дом. Хозяйка
К ночи готовит постель:
Во всю ширь стелет циновку,
На немудрящее это ложе,
Загасив тихую лампу,
Укладывает детей.
Пора! Хозяин дома, рыбак,
Встает и выходит в ночь,
Он идет, привычный к своему ремеслу,
К тяжелому, выструганному веслу.
Жизнь рыбака —
Бесконечный бой.
Волны ревут медногорлой трубой,
Каждую ночь,
Морю наперекор,
Рыбак с судьбою вступает в спор.
По морю идут без карты,
Без компаса и секстанта.
Еще со времен прапрадедов
По звездам проложен курс.
Шершавые днища лодок
Династии этой рыбацкой
За многие поколения
Им проторили путь.
Они у волны умеют
По цвету узнать характер
И в штормовую погоду
Зря не выйдут во мрак,
Нюхом почуют рыбу,
Вовремя выберут снасти, —
Словом, знают все, что должен
Знать настоящий моряк.
Пройдя через все опасности,
Которые и не снятся
Тем, кто штормливой ночью
Не рассекал моря,
Сильные и спокойные,
Рыбаки домой возвращаются.
Они приходят с уловом,
А в это время заря
Веки усталого солнца,
Слипшиеся от сна,
Трогает легкими пальцами,
И сонная пелена
Медленно отлетает…
Отважные рыбаки —
Цвет моего народа,
Надежда моей страны.
Вы сила ее силы,
Вы славы ее и могущества
Наследники и сыны.
Барабанщик. Бронзовый рельеф из королевского дворца. Бенин (Нигерия). Высота 45 см. Британский музей
Паутинки мираПеревод А. Симонова
Мне бы стать пауком
Не надолго, хотя бы на день;
Как паук, я бы прял свою мирную нить.
Тихий шелест деревьев —
Прибежище мне и укрытье…
Чтобы, нитью мира
Опутав людей и событья,
На дорогах войны
Человечество остановить.
Паутинки мои,
Вы совьетесь в надежные сети,
В них завязнут кишащие орды.
Им не прорвать ячеи:
Всем нахлебникам войн
Не удастся уйти от ответа,
Их навек оплетут
Паутинные нити мои.
Нити хрупкие,
Мирной исполнены силы,
Вейтесь, вихрем летите,
Спешите по белому свету,
А потом возвращайтесь назад,
Паутинки, посланницы мира,
И прильните тихонько
К коленям поэта.
Упрямая душаПеревод А. Симонова
Душа моя полна
Веселья легким газом.
Что мне невзгоды? Я смеюсь над ними,
Хочу — взлечу; они мне не помеха.
А если вдруг ударит в душу боль,
Она — упругая, как шар из каучука, —
От плоти плоть моей лесной страны,
Прогнется и опять упрямо взмоет
Высоко — выше горестей моих.
Мать-ЛунаПеревод А. Симонова
Сколько я ни стараюсь —
Понять не могу.
Сколько раз ни пытаюсь —
Понять не могу,
Для чего это нужно?
Луна, терпеливый фонарщик,
Гасит маленьких звезд фонари,
Стоит солнцу восход просигналить
Золотыми лучами зари.
Но я думаю так:
Когда мы
Поднимаемся ото сна,
Мать-Луна
Начинает уже пеленать
И укладывать спать
Звездных своих малышей —
Там, за пологом ночи,
Хочет их спрятать она
От горячего света
И хлопочет,
Опуская завесу тьмы,
Оберегая их сны.
Вот оранжевым гребнем
Встает на Востоке светило,
И округа залита
Палящим и яростным светом.
Но за черной ночною завесой
Спят спокойно спасенные звезды,
Солнце в ярости стонет,
Роняя бессильные слезы.
А мать-Луна
Подобрала серебряный шлейф
И ушла
Неторопливой походкой
За далекий
Ночной горизонт.
СмертьПеревод А. Симонова
От боли корчиться,
Когда вокруг
Вся жизнь освещена улыбкой;
Выть от тоски
Наперекор счастливым лицам
Друзей;
Стоять в толпе людей,
Быть одному как перст
Среди толпы людей;
Истину поправ,
Бродить по тропам низкой мысли,
Знать, что есть честь,
Но, совесть
Заставив замолчать,
Гоняться за бесчестьем;
Жить как в пустыне,
Словно ты —
Один,
А каждый —
За себя, —
И привкус горечи чужой
Гнать с губ своих.
Покинуть мир земной
Без поминанья;
Ибо
Мы живы только тем,
Что отдано другим:
Любовью, делом, словом,
Иначе — смерть!
ЭЛЛИС ЭЙТИ КОМЕЙ[59]
Зло сотворившийПеревод В. Тихомирова
Когда я вижу кровь, стекающую в низины,
Черных деревьев дрожь,
Боль согбенных пальм,
Я знаю: ты должен сгинуть,
Ты, не принесший света,
Зло сотворивший, ты.
Сегодня, когда вспоминаю,
Каким ты вошел в мой дом впервые, —
В левой руке — свеча, в правой — раскрытая книга, —
Я знаю: недолговечен,
Как саранча на поле,
Зло сотворивший, ты.
Когда же первая капля дождя
Падет на иссохшую почву, —
В левой руке — пшеница, в правой руке — мотыга, —
Тебя проклиная, я буду трудиться,
Сколько бы землю мою ни мучил,
Зло сотворивший, ты.
СЕТ Д. КУДЖО[60]
ВолныПеревод Н. Воронель
Они идут в ночи,
Им нет числа в просторе ночи,
Они приходят в пенных кружевах
И в изумрудно-голубых одеждах.
Они придут в ночи,
Оставят на песке непрочный вечный след.
Уйдут, и вновь придут, и вновь уйдут
По призрачной дороге в никуда.
Они придут к земле, живые мертвецы,
И лягут у порога новой жизни,
У полосы прибоя.
Всю ночь я слышу их шаги
За материнским сдавленным дыханьем,
За мягким перебором ветра…
Всю ночь, пока не запоет петух
И не взмахнет рассвет
Руками, обагренными росой…
КОДЖО ГИНАЙЕ КЬЕИ[61]
Африканец в ЛуизианеПеревод В. Тихомирова
Добрался я как-то
До Луизианы.
А фараон за мной по пятам:
— ЭЙ! ЧЕРНОМАЗЫЙ! ПОШЕЛ ПРОЧЬ!
МЕСТО НЕ ДЛЯ ЦВЕТНЫХ!
Конечно, обидно,
Но я был голодный,
И потому ответил только:
— МЫ ЕЩЕ СВИДИМСЯ,
И тогда
СЕРДЦЕ ТВОЕ СМЯГЧИТСЯ.
И, значит, сижу,
А мне подают
Пойло
В такой расшикарной бутыли,
Что я храню ее до сих пор
КАК ПАМЯТЬ.
АКВА ЛАЛУА[62]
СлужанкаПеревод В. Тихомирова
Лоснящаяся, как сандал, горлянка —
В ней ужин мой мне принесла служанка.
Она и рыбу белую, как пена,
Зажарила с приправами отменно,
И нежный сок уснувших пальм она
Мне нацедила — пряного вина.
Но кто узнает, кто поймет из вас,
Что я нашла в глубинах этих глаз?
АЛЬБЕРТ КЕЙПЕР МЕНСА[63]
КартинаПеревод Андрея Сергеева
О, я хотел бы всех
В стихи мои вобрать,
Кто в этот мир пришел,
Чтоб жить и созидать.
Я рассказал бы,
Как бедняк поэт
«Искать и не сдаваться!»
Дал обет,
И как слепой художник
Во мраке ищет свет,
И как любовник жаждет
Любви, которой нет.
Как век свой в горе
Влачит рабочий люд
И как злодеи
Чужим трудом живут.
И как Мидас-Шопен
Движеньем рук
Рождает золото —
Волшебный звук;
Как страсть Франчески
Живет средь адских мук.
Всех показал бы, всех:
И грешных и святых —
Белых и грязно-розовых,
Красных и голубых.
На полотне моем
Смешал бы плоть и кровь
Тысячи людей.
И чистая любовь
Открылась бы для глаз,
Обнажена,
И жизни тайный смысл
Открыла бы она, —
Она б сумела
Миру показать,
Каков был человек
И чем он может стать.
Второе рождениеПеревод Е. Гальпериной
Проспектом Гарфилда я шел порою ранней,
Ряды колодцев темных миновал,
Где старые когда-то были бани,
А ныне элеватор гордо встал.
И позади меня остался путь в Дамаск, а
Передо мной Колледж белел впотьмах.
И вдруг я Лазаря[64] увидел — словно маска,
Прекрасное лицо и саван на плечах.
Но пеленам не скрыть сверкающее тело,
Восставшее, как пламя из могил;
Он шел, большой, могучий, но еще несмелый,
Не зная, хватит ли у Смерти сил
Отнять его оживший гордый Лик.
И я увидел: это мой двойник.
АТУКВЕЙ ОКАЙ[65]
Симфония свободыПеревод Андрея Сергеева
Покуда я дышу!
Покуда я дышу
Всей силой легких,
Не мешайте мне петь
О безмолвии камня
И звоне тыквы,
О тени на луне
И величье зерна,
О пенье урагана
И зелени лугов,
О тайнах семян
И кривлянии червей,
О дрожании тени
И злости осы,
О твердости улитки
И зыбкости травы, —
Не мешайте мне петь,
Покуда я дышу,
Как и все на свете!
Покуда я дышу!
Покуда я дышу
Всей своей головой
И открытым ртом,
Не мешайте мне смотреть
На храбрость метлы
И на высоту холма,
На цветенье побега
И на зов трубы,
На пустынность неба
И на голод ястреба,
На кровь ветерка,
И на шаг мотыги,
На сгибание луков
И На ласку листьев,
На смелость пчелы
И на смех весла, —
Не мешайте мне жить,
Покуда я дышу,
Как и первый встречный!
Покуда я дышу!
Покуда я дышу
Сквозь ногти На ногах,
Сквозь веки на глазах,
Не мешайте слушать мне
Колыханье полей
И шуршание кустов,
Шелестение флага
И скрипение ствола,
Бормотание лягушки
И чавканье вола,
Жужжание мухи
И пенье пальм,
Свежесть рыбы
И гладь пруда,
Поединок птиц
И призыв пути, —
Не мешайте мне жить,
Покуда я дышу,
Как и все мои друзья!
Покуда я дышу!
Покуда я дышу
Всею костью лба
И обоими ушами,
Не мешайте думать мне
О твердости скалы,
О мутности ручья,
О цепкости корней
И росистости рассветов,
О грубости палки
И чуткости уха,
О звоне тростника
И кряканье утки,
О ярости грозы
И прохладе глины,
О поединке волн
И теченье облаков, —
Не мешайте мне жить,
Покуда я дышу,
Как и тысячи прохожих!
Покуда я дышу!
Покуда я дышу
Обеими щеками
И обеими ноздрями,
Не мешайте мне сказать
Об остроте копья
И упрямстве мула,
Об устремленьях дыма
И путях луны,
О нежности земли
И беззвучии горы,
О стыдливости небес
И мягкости ковров,
О крепости соли
И жалобах ветра,
О хитрости кошек
И проворстве рыб, —
Не мешайте мне жить,
Покуда я дышу,
Как и все на свете!
ФРЭНСИС ПАРКС[66]
Африканский райПеревод Андрея Сергеева
Дай мне души негров —
Пусть они будут
Черного,
Или
Шоколадного цвета,
Или же цвета
Пыли,
Что темней песка.
Но если можно,
Пусть они будут
Черными,
Черными!
Дай мне барабаны —
Пусть их будет три
Или четыре,
Черных барабана,
Черных и грязных,
Деревянных,
Обтянутых овечьей
Кожей,
И пусть они
Гремят,
Гремят!
Пусть гремят,
Грохочут
Громче
И громче,
А после
Тихо,
Очень тихо
Пусть говорят барабаны!
Пусть калебас[67],
Обвитый бусами,[68]
Бусами агри,
Яростно бренчит,
Напевно
Звенит,
Пусть он гремит
Барабанам в лад!
Пусть в эти звуки
Вольется лязг
Дерева о жесть:
Кен-тен-тсе-кен-кен,
Кен-тсе-кен-кен-кен!
Дай мне голоса
Обыкновенных
Душ —
Женщин голоса
И басы
Мужчин.
(И плач детей?)
Пусть танцоры
Широкоплечие
Бьют по земле
Босыми ногами
И полуголые
Танцовщицы
Извиваются
В четком
Ритме
Том шики-шики
И кен,
А голоса их душ
Поют,
Поют!
Пусть сияет
Закат
Над пальмами
Вдали.
А здесь пусть будет
Битая дичь
И горою
Ямс!
И если на пиру
Не слишком много
Гостей,
Позволь, о бог,
Зрителям прийти,
Черным
И
Белым.
Зрителей пусти,
Пусть увидят
Они
Битую птицу,
И сладкий ямс,
И зелень пальм,
И танец душ.
Одоманкома[69],
Разреши им
Прийти,
Чтобы услышать
Наш родной напев,
Палок стук о жесть,
Песни звонких бус
И барабанов гром.
Тверампон[70],
Прошу тебя,
Зрителей
Пусти!
Чтоб им
Погреться
В ласковых лучах
Вечернего
Солнца
На нашем милом
Африканском небе!
ЭФУА ТЕОДОРА САЗЕРЛЕНД[71]
СпасеннаяПеревод Н. Воронель
Меднокожая плоть в зеленом,
Уступи, уступить ты должна!
Все равно твой взгляд неподвижный
Прильнет к чешуе запыленной,
Прежде чем солнце с неба
Оборвется спелым лимоном.
Я змей,
Я сосу по капле
Нерожденную жизнь.
Все равно ты уступишь, как все!
Все равно проклятие яда
Тебя иссушит до дна,
Уступи, уступить ты должна!
Как люблю я литую колонну
Твоей обнаженной шеи
И мерные ритмы кувшина
Высоко над твоей головой,
Но я разобью твой кувшин!
Как люблю я блеск твоей кожи,
Но я погашу его
Своей ядовитой слюной!
Как люблю я страстную песню
Твоей упругой походки,
Но ей придется умолкнуть:
Я выжгу тебя дотла
Огнем, зажженным тобой!
Я змей,
Я сосу по капле
Нерожденную жизнь.
И тебе пощады не будет:
Ты душиста, как юная Ева,
Как она, ты уступишь мне!
Я пришел и лег на твоей дороге,
Я пришел, содрогаясь в пожарах джунглей,
Я пришел, разъяренный собственным ядом,
Я пришел уничтожить тебя!
Я сломаю литую колонну шеи,
Погашу мерцание нежной плоти
И осколками глиняного кувшина
Осыплю то, что было тобою, —
Клубок изумрудной одежды,
Поверженную тебя!
Ты, шаги замедляя, подходишь ближе,
Ты очами пронзаешь мой мир ползучий,
Ты кольца мои к земле пригвождаешь.
И яд застывает смолой.
Ты должна уступить мне, но я уступаю,
Ты должна отступить, но я отступаю
Перед твоей спасенной душой!
Это значит, что время мое ушло,
Это значит, что яд мой теряет силу,
Это значит, что нежная плоть в зеленом
Никогда не уступит мне!
Улыбаются темные губы,
Странно светятся темные очи,
Пыль взметается струйкой дыма…
Чуть склоняясь под грузом кувшина,
Ты проходишь мимо…
Так случилосьПеревод Н. Воронель
Так случилось.
Я стала страшиться
Этой горькой причины,
Земли, а не неба.
И опалила его ресницы
Дерзновенная вспышка гнева.
— Разве мы не равны? —
Закричал он, — Скажи,
Разве мы не равны, родная? —
Я сказала: — Не знаю,
Ты спроси у них, у других.
Не хочу, не хочу боли этой,
Я хочу быть рядом с тобою —
Пусть звенит наша песня,
Пусть поет наша радость!
Мы разбили свой сад,
Засадили его цветами,
О державы и расы!
Мы растили в нем пальмы и ролы
Без ваших благословений
И без ваших согласий.
Но где на проклятой земле
Найдется для нас уголок?
Нигде — ни в горах, ни в пустыне…
Почему? Отвечай — почему?
Все по той же горькой причине!
Не хочу, не хочу боли этой,
Я хочу быть рядом с тобою —
Пусть звенит наша песня,
Пусть поет наша радость!
Пусть услышат державы и расы,
Что встретились мы — два цвета
И узнали, что раньше впустую
Вращалась для нас планета,
Впустую вращалась доныне!
В отчаянии и в молчании
Наши реки слились на равнине
Все по той же горькой причине.
И смутились добро и зло:
— Да могло ли случиться такое?
— Не могло,
не могло,
не могло!
Не хочу, чтобы ты за меня отвечал,
Ты свободен и можешь уйти.
Возвращайся к привычным делам и вещам,
Возвращайся с повинной,
И расстанься со мной,
И расстанься с горькой причиной!
— Значит, сад наш увянет?
А песня умолкнет, скажи?
Посмотри, как сад наш прекрасен
Всем словам и причинам назло!
— Посмотрите, державы и расы,
Как роса орошает розы,
Как пчела собирает мед.
Мы встретились здесь — два цвета,
И все-таки сад наш цветет!
Да разве возможно такое?
Разве сад этот будет цвести?
— Не хочу, чтобы ты за меня отвечал,
Ты свободен и можешь уйти,
Уйти в свой особенный мир!
— Мы с тобою тоже миры,
Мы ступаем босыми ногами
По стерне предрассудков и сплетен,
Наша кожа изрыта шипами,
А сердца исхлестаны плетью
Осуждений, морали, законов.
Призрак горькой причины
Стоит перед нами,
Он стремится наш сад
Истоптать сапогами:
Как мы смели посметь?
И во взглядах прохожих,
И в печатях бумаг —
Всюду он, этот враг:
Как мы смели посметь,
Двое — с белой и черной кожей?
Будет день — ты меня упрекнешь:
— Как мы смели посметь? —
Как забуду я смех твой жестокий,
Как я выдерну слов твоих нож
Из души, обреченной на смерть?
Как мы смели посметь?
Мы не смели,
не смели,
не смели!
Так страшна, так всесильна причина,
Все равно мы не справимся с ней,
Потому что она сильней
Не на словах, а на деле.
Нет, мы не смели!
— Ну конечно, нам лучше расстаться, —
Нам с тобою не по пути,
Не хочу, чтобы ты за меня отвечал,
Ты свободен и можешь уйти!
Будет день — мы придем в этот сад,
Будто прежние —
ты и я,
Но цветы отцветут,
Опадут лепестки,
И останется нам с тобой
Только песня моя
И боль.
Все стоит на нашем пути,
Все: традиции, расы, привычки.
Они провели меж нами черту:
Я по эту сторону,
Ты — по ту,
Они разлучают нас,
Но все же не разлучат!
Мы с тобою — два цвета,
Но песня одна
Навсегда, навсегда!
Вы, тупые лбы,
Вы, слепые глаза,
Вы, орущие рты,
Понимаете:
мы — два цвета,
Два цвета,
А песня одна навсегда,
Вы понимаете это?!
Вы, пустые сердца,
Равнодушные взгляды,
Заскорузлые души,
Вы слышите, я говорю:
— Мы два цвета,
А песня одна,
Прозрачная, как вода,
Мы приносим ее к алтарю
Навсегда, навсегда.
Злые ухмылки угаснут
На ваших сухих губах,
Ваши слова напрасны —
Нет, мы не будем несчастны,
Мы свободны от вас!
Ради нашей улыбки
И нашей песни
В саду расцветают розы,
Благоухают фиалки,
Крокусы тянутся к свету,
И поэтому горькой причине
Не удастся сгубить наш сад!
Слышите, вы, державы и расы,
Мы встретились,
Мы — два цвета,
И узнали, что раньше впустую
Вращалась для нас планета.
ЛегендаПеревод Н. Воронель
Когда народ ашанти искал деревья кола[72],
Трех сыновей Ананси послали в дальний путь,
И братья дали клятву терпеть жару и холод,
Но без орехов кола назад не повернуть.
Все трое — и Веддли, и Спиндли, и Тад.
Их было три уродца, три неразлучных брата,
У первого на шее торчал пустой котел,
Второй и грудь и плечи в гигантском брюхе прятал,
А третий всех прохожих коленями колол.
Обшарили три брата все заросли и скалы,
И возле самой Кьеки спустился к ним закат,
Но лишь они уснули под деревом какао,
Их разбудил внезапно сердитый треск цикад,
Они вскочили в страхе, уродцы и неряхи,
И головы задрали, пугаясь и дрожа:
Качалась на лианах женщина чужая,
Звенящая и злая, как лезвие ножа.
Лицо ее качнулось в улыбке леденящей,
По трем дрожащим лицам скользнул ленивый взгляд,
И, словно по приказу, сверчки запели в чаще:
— Спеши домой, ашапти, скорей вернись назад!
Прижавшись к ветке тика, она смеялась тихо,
Смеялась и качалась, как лист на ветерке,
И лес затрясся в смехе, и падали орехи,
И хохотало эхо в испуганной реке.
Три брата сбились в кучу, не зная, как им лучше —
Удрать или послушать, что скажет им она.
Но вдруг ее не стало, лишь лес молчал устало,
Да песней погребальной звенела тишина.
Один сказал другому: — Пора поближе к дому.
Ашанти, о ашанти, скорей вернись назад! —
И, справившись с испугом, смеялись друг над другом
И старший брат, и средний брат, и самый младший брат,
Все трое — и Веддли, и Спиндли, и Тад!
Они землей ашапти прошли, забыв про голод,
И вот свою деревню увидели к утру,
А рядом на пригорке росли деревья кола,
И листья их резные качались на ветру.
Вбежали в рощу братья, глазам своим не веря,
Погладили все ветви, коснулись всех стволов,
И наконец веселью они раскрыли двери,
И громко обсуждали невиданный улов.
Так, значит, не смеялась та женщина над ними!
Ашанти, о ашанти, скорей вернись назад!
Она их одарила щедротами своими,
И сказочному чуду был несказанно рад
Каждый — и Веддли, и Спиндли, и Тад!
Наверно бы, с удачей домой явились братцы,
Но очень им хотелось попробовать плодов,
А кто из них решится на дерево взобраться,
Из этих трех голодных, усталых дурачков?
Никто — ни Веддли, ни Спиндли, ни Тад!
Был прав, конечно, Веддли: верхушка стройной колы
Дрожала и качалась над синей высотой,
Нет, он не удержал бы башки своей тяжелой,
И рухнул бы на землю котел его пустой.
Рассорились — Веддли, и Спиндли, и Тад!
И Спиндли прав был тоже: с таким огромным брюхом
Ну как ему взобраться по гладкому стволу?
А Тад тихонько хныкал и жаловался глухо,
Показывая братьям костей своих пилу.
Рассорились — Веддли, и Спиндли, и Тад!
Тогда они решили: Тад поплюет на пальцы
И поползет, костями цепляясь за кору.
И вот он со слезами на дерево взобрался,
А листья без умолку шептались на ветру.
Так решили Веддли, и Спиндли, и Тад!
И вот он потихоньку добрался до верхушки
И начал рвать тугие, тяжелые плоды,
А братья их сносили и складывали в кучки,
И складывали в кучки на берег у воды.
Развеселились — Веддли, и Спиндли, и Тад!
— Тук-тук! — стучат орехи. — Берите сколько надо!
Тук-тук! И запивайте водою из реки! —
Но дерево качнулось, и ветром сдуло Тада,
И бедный Тад разбился на мелкие куски,
О Веддли и Спиндли, где же ваш Тад?
От горя взвыли братья, запричитали шумно,
Потом захохотали, вставая на носки,
А Веддли так смеялся и так рыдал безумно,
Что с треском разорвался на мелкие куски.
О Спиндли! Где же Веддли, где же Тад?
— О Веддли! — крикнул Спиндли. —
О Тад мой, где ты, где ты?
О, где моя деревня, отец и все друзья? —
На пятках он качнулся и полетел, как ветер,
Забыв, что с грузом брюха бежать ему нельзя.
Он рухнул на дорогу, — ах, какая жалость!
И брюхо раскололось на мелкие куски,
А маленькая сказка вместе с ним скончалась,
И роза на осколки роняла лепестки…
Нет их больше — ни Веддли, ни Спиндли, ни Тада!
Послушать эту сказку вас я попросила,
Чтоб вы могли запомнить раз и навсегда:
Старайтесь делать то, что сделать в ваших силах,
От жадности излишней вам грозит беда,
Как Веддли, и Спиндли, и Таду!
ИЗРАЭЛ КАФУ ХО[73]
Холм Адаклуко[74]Перевод Андрея Сергеева
Ты не причастен ли к культу Йеве[75]?
Не ты ли его святая святых?
Или, может быть, ты обращен недавно?
Ответь, почему ты в белых одеждах,
А темя твое выбрито гладко?
Послушай, мне жаль тебя, Адаклуко.
Когда бы словом или подарком
Ты пригласил нас к себе, мы бы стали
Веселиться с тобою на празднествах.
Но ты презираешь суетность нашу,
Ты сам избрал свое одиночество,
И вот ты живешь вдали от людей,
Холм Адаклуко!
НебоПеревод Андрея Сергеева
Ночное небо — как огромный город,
Живут в нем и животные и люди —
Но никогда небесный человек
Не убивал ни птицы, ни козы,
И ни один медведь не задирал добычи.
На небе нет несчастий, нет смертей.
И каждый там идет назначенным путем.
МалышПеревод Андрея Сергеева
Малыш — совсем как европеец:
Он отвергает нашу пищу
И пьет он лишь из своего стакана.
Малыш — совсем как европеец:
Он не умеет говорить по-нашему
И сердится, когда его не понимают.
Малыш — совсем как европеец:
Он о других и думать не желает,
Родителей он держит в подчиненье.
Малыш — совсем как европеец:
Он так изнежен —
Пустячная царапина на нем
становится язвой.
МолитваПеревод Андрея Сергеева
Я проходил мимо дома горшечника —
Он молил, чтобы солнце светило всегда.
Когда я достиг шалаша земледельца,
Я услышал, что он призывает дождь.
Рыбаки молили бога о ветре,
А москиты просили затишья.
И наши друзья, и наши враги
Просят бога послать им удачу, —
Чью же молитву слышит бог?
Лагуна КетаПеревод Андрея Сергеева
Грузные парусники рыболовов,
Спешите домой, а не то будет поздно!
Солнце садится, и тянутся сумерки,
Ветер свеж, и спина моя стынет.
Большие и малые чайки лагуны,
Вы летаете за парусами
И ныряете в воду за рыбой,
Скажите, как нам скорей вернуться?
Уже темнеет, и зыблется море.
Рыба, которая из лагуны
В лодки попала, уже уснула.
Ветры, прошу вас, гоните нас к дому.
Женщины, кличьте мужей домой.
Трудитесь, трудитесь, шесты и весла,
Трудитесь, трудитесь, ноги и руки.
Пора домой, ведь уже темнеет.
Будь спокойной и тихой, лагуна,
Спаси нас, храни наши лодки, Гбеле,
О мать, веди нас к родному берегу.
Пусть твои воды из темной глуби
Вынесут нам самую вкусную рыбу,
Чтоб рыбаки не знали печали,
Не знали голода и болезней.
И тогда, белозубая Афубака,
Ты улыбнешься нашему счастью.
ДроздыПеревод Андрея Сергеева
На ветках старые дрозды
Скакали: скок-скок-скок,
На ветках желтые птенцы
Кричали: чуи-чуи-чуи.
Они хотели есть,
Они хотели спать
И спрятаться хотели
Под крылышком дроздихи.
Все это сделал Кофи,
Все это сделал Кваджо —
Они забавы ради
Все гнезда разорили.
Тут Ама прибежала
И песенку запела,
Она запела песню
Про глупых, злых мальчишек.
И Кофи рассердился,
И Кваджо рассердился,
А после стало им
Невесело и стыдно.
На дерево они
Залезли и птенцов
Вернули их матерям.
И птицы замолчали, и дети замолчали.
И радостно им было, и весело им было.
ГемиПеревод Андрея Сергеева
Геми, древний оплот наших воинов,
Крепость народа байя,[76]
Очаг людей амедзофе,
Да сияют на ярком солнце
Твои седые тяжелые камни,
Которыми твои дети во время оно
Отгоняли врагов от твоих ворот!
Да светят они в ночи, как маяк,
Чтобы дети окраинных деревень
Могли издалека видеть Геми и повторять:
«Геми, Геми, спасибо тебе большое».
СолнцеПеревод Андрея Сергеева
Где твои дети, солнце?
Где твои дети?
Ты съело всех своих детей
И теперь гоняешься за луной
И хочешь отнять у нее детей!
Но тебе не удастся, доброе солнышко,
Иди и ищи своих детей.
Каждый должен заботиться о своих детях!