Ян Чачот(1797–1847)Переводы Ю. Петрова
Пока солнце встанет…
Пока солнце встанет,
Роса выест очи —
Дурь да злоба драться,
Лаяться охочи.
Барина мы молим,
Как отца-кормильца:
— Не дай эконому
Над нами глумиться!
Он живет — не тужит,
Ворожбою занят:
Грош тебе отдаст он,
А два прикарманит.
Почему глаза разъедает наши?
Почему глаза разъедает наши?
Почему рубахи черны от сажи?
Почему этот дым наших деток милых
Гонит из дому до могилы?
Ой, почему, почему?
Едва лишь в хате станет теплее,
Хозяйка у печки вконец сомлеет,
А малые дети, бедняжки, хворают,
От дыма треклятого угорают.
Ой, почему, почему?
Ой, почему сидим, как в норе, мы?
В доме своем, как на скотном дворе, мы:
Грязи невылазной полная хата,
Шастают свиньи, гуси, телята.
Ой, почему, почему?
Разве исчезли стекло и глина?
Разве же нам не сложить камина?
Разве же труд — прорубить оконце,
Чтоб заглянуло милое солнце?
Разве не можем, а?
Разве не можем мы для скотины
В теплых сенях отделить половину?
Хлев смастерить не можем мы разве,
Чтобы не жить в навозе и в грязи?
Разве не можем, а?
Можем мы — только не вдолбим в разум
Что окаянную копим заразу,
Что на погибель жилище это —
Без дымохода, без белого света.
Боже! Дай нам понять!
Павлюк Багрим(1813–1891)
Гей, берись, парнишка малый…Перевод Д. Бродского
Гей, берись, парнишка малый,
За скрипочку, за цимбалы,
Я ж на дудке заиграю, —
Ведь Крошин я покидаю.
Там, в Крошине — пан-мучитель,
Палками забит родитель,
Тужит мать, в слезах сестрица,
Так куда ж теперь пуститься
Мне, бедняге? Воля божья!
Закачусь я в бездорожье,
Вурдалаком обернуся,
На прощанье оглянуся
Да и в ноги поклонюся
Матери, старухе милой:
«Каб меня не породила,
Каб меня ты не вскормила,
Тебя горе б не томило…
Кабы я орлом родился,
На панов бы не трудился!
И на барщину б не гнали,
И в солдаты б не сдавали…
Пастушком не век мне быть,
А в солдатах трудно жить.
Вот и вырасти боюся,
Где же, бедный, обернусь я?
Ой, кожан[34], жалею я,
Что не сел ты на меня,
Чтобы ростом был я мал
И в солдаты не попал».
Владислав Сырокомля(1823–1862)Переводы Ю. Петрова
«Вот повсюду птичье пенье…»
Вот повсюду птичье пенье,
Вот цветы цветут… «Весна
Скоро будет», — молвят люди…
Да когда ж придет она?
И зачем весна нам, боже?
Наш народ весны не ждет…
Елей пряди, мох на хате
Зеленеют круглый год…
Хорошие вести(Отрывок)
Кончается лето, в лучах догорая,
И западный ветер рокочет трубой.
Привет тебе, ветер! Из дальнего края
Хорошие вести принес ты с собой!
Привет вам, счастливые, добрые вести!
На западе снова бушует борьба —
Там кровь проливают для воли и чести,
Свободного делают из раба!
Там в танцах и в пении весело сердце,
Там жатву справляет удачливый год.
Хватит вам, пакостники-самодержцы,
Смешивать с грязью крещеный народ!
Хватит вам, баре, кататься в карете,
Хватит, красуясь, верхом гарцевать!
Хватит вам тоже, мужицкие дети,
Барам последний хлеб отдавать!
Неизвестный автор(XIX век)
Тарас на ПарнасеПеревод М. Лозинского
Знавал ли кто из вас Тараса,
Что полесовщиком служил?
На Путевище у Панаса
Он возле самой бани жил.
Что ж! Человек он был почтенный,
Горелки даже в рот не брал.
Недаром пан за нрав степенный
Его пред всеми уважал.
Он и у пани был в почете,
И староста не обижал,
Зато уж сам он на болоте
С утра до ночи пропадал.
Чуть свет — он за плечи двустволку,
Топорик за пояс заткнет,
Да и уходит втихомолку:
Лес караулит, пташек бьет.
Ходил он много или мало —
Не ведаю, но как-то раз
Беда в лесу его застала…
Вот что рассказывал Тарас:
«На самого Козьму-Дамиана[35]
Пошел я в пущу через мхи;
В то утро я поднялся рано,
Едва пропели петухи.
Иду себе я понемногу
И на пенек в лесу присел.
А тут — лоп-лоп! Через дорогу —
Глянь! — тетерев перелетел.
Навел двустволку — щелк! — осечка.
Щелк снова — то же! Надо ж ведь!
Гляжу: за елью, недалечко,
Как есть хоромина, — медведь!
Хоть не трусливый я детина,
А тут затрясся, как осина,
Зубами, как щенок, стучу.
Гляжу — повалена лесина,
И думаю: давай вскочу!
Скакнул — да мимо, поскользнулся
И в яму — бух! — в единый мах.
Летел, летел, аж задохнулся,
И стало зелено в глазах.
Я много пролетел иль мало,
Того и сам не понимал,
Одно лишь помню — рассветало,
Когда я на землю упал.
Я встал с земли — чего уж хуже:
Весь был в грязище, как свинья,
И про себя дивился дюже:
Где ж это очутился я?
Поскреб рукою возле уха,
Достал рожок, достал табак,
И ноздри напихал тертухой, —
С утра не нюхал как-никак!
Придя в себя, гляжу я — сгинул
Медведь, как будто не бывал.
Ружье я за плечи закинул,
А сам осматриваться стал.
Вот диво! Что за край прекрасный!
Ну, словно кто намалевал!
Цветы пестреют: синий, красный —
Как будто кто платок постлал.
И пташки есть там — так уж сладко
Поют, изрядней соловья.
Помилуй боже, вот загадка!
Куда же это прыгнул я?
Стоял я долго и дивился
И, рот разинувши, глядел,
Как вдруг откуда-то явился —
Пришел, а может, прилетел, —
Какой-то хлопчик, пухлый, томный
И кучерявый, как баран,
А за спиной его огромный
Прицеплен лук был и колчан.
«Куда, отколь дорога эта?» —
Спросил я хлопчика тотчас.
«Дорога эта с того света,
Ведет же прямо на Парнас».
Малец, сказав такое слово,
На крыльях шибко полетел,
Дорогу ж показать толково,
Заторопившись, не хотел.
Тут я задумался немного:
«Что это за Парнас такой?»
И напрямик пошел дорогой,
Запасшись толстою клюкой.
Прошел верст девять той дорогой.
Вдруг вижу я — гора стоит;
Под той горой народу много,
Как будто ярмарка кипит.
Прошел поближе — что за лихо:
Народ все чистый, господа!
Кто голову сломя, кто тихо,
Все лезут на гору. Беда!
Как в синагоге, крик несется,
Готов один другого съесть,
Кто побойчей — вперед суется,
Чтоб на гору всех раньше влезть.
И все с собою тащат книжки,
Аж пот с иных ручьями льет,
Тот, рукописи взяв под мышки,
Сильнее всех в толпе орет:
«Полегче, братцы! Не душите
Вы фельетон мой и «Пчелу»[36],
А самого меня пустите
И не держите за полу!
Не то я прикажу газетам
Облаять вас на целый свет,
Как Гоголя запрошлым летом[37], —
Ведь я ж редактор всех газет!»
Смотрю и вижу: это сивый,
Короткий, толстый, как кабан,
Плюгавый, дюже некрасивый,
Кричит, как ошалелый, пан.
Мешок его, на плечи вздетый,
Полным-полнехонько набит.
Он тащит книжки да газеты, —
Как коробейник он на вид!
Товарищ рядом с ним идет,
Тащить он книжки помогает,
А сам грамматику несет[38],
Что в наших бурсах изучают.
Все что-то разом зашумели,
Народ раздался в два конца,
И, словно птицы, пролетели
Четыре добрых молодца.
Вид был у этих не таковский:
Сам Пушкин, Лермонтов, Жуковский
И Гоголь — быстро мимо нас
Прошли, как павы, на Парнас.
Ну, словом, много тут народу
Взлезть норовило на Парнас.
Немало и панов и сброду,
Как и на свете, здесь у нас.
Промеж людей и я толкался,
Чтобы протискаться силком.
Вот наконец-таки пробрался
И лезу в гору прямиком.
Долез. Гляжу: двор с хатой новой —
Обыкновенный панский двор.
Кругом него забор еловый,
Надежный, не пролезет вор!
А на дворе том свиньи ходят,
Бараны, козы бродят, спят.
И боги, знать, хозяйство водят,
Раз держат столько поросят.
Мальцы парнасские швыряют,
В орлянку дуясь, медяки,
А если деньги проиграют,
Так лупят просто на щелчки.
Полез к богам я в дверь той хаты…
И — охти мне! — ни дать ни взять,
Толкутся боги, как солдаты
В казарме — и не сосчитать!»
Тарасу черт-те что сдается.
Он словно в кабаке сидит:
Кто трубку курит, кто смеется,
Кто песню про себя бурчит.
Глядит: на лавочке тачают
Швецы богиням башмачки,
Богини у корыт — стирают
Богам рубахи и портки.
Сатурн[39], тот, лыки размочивши,
Усердно лапти подплетал:
Немало по свету бродивши,
Лаптей он уйму истоптал.
Старик Нептун[40] развесил сети,
Шесты готовит для острог;
При нем его, как видно, дети —
Дырявый чинят неводок.
Вот Марс[41] дерется с Геркулесом[42],
А Геркулес, что твой медведь,
В утеху старому Зевесу[43]
Ловчится — как бы Марса взгреть.
Зевес же, не слезая с печи,
Кафтан под голову подмял
И, грея старческие плечи,
Все что-то в бороде искал.
У зеркала — знай вертит задом
И мажет маслом волоса
Да нос белит себе помадой
Венера[44] — девица-краса.
Амур[45], тот с девками балует,
Да так, что просто смех берет.
То он украдкой поцелует,
То с головы платок сдерет,
То вдруг на гуслях заиграет,
То нимфам песню запоет,
То глазом этак поморгает,
Как будто он кого зовет.
Вот затряслася вся гора:
Зевес на печке шевельнулся,
Зевнул, и смачно потянулся,
И гаркнул: «Есть давно пора!»
Пригожая девчина Геба[46]
Горелки в чарки налила
И, каравай пудовый хлеба
Принесши — бряк серёд стола!
Вот со всего собрались неба,
Как тараканы возле хлеба,
Уселись боги вкруг стола,
И лакомые яства Геба
Таскать из печи начала.
Сначала подала капусту,
Потом со шкварками кулеш,
Крупеню, сваренную густо,
На молоке, — бери да ешь!
Кисель со сливками студеный;
Из каши сало аж текло,
Да и гусятины пряженой[47]
Изрядно каждому пошло.
Как принесла она колбасы,
Блинов овсяных в решете, —
Так захотелось есть Тарасу,
Что забурчало в животе.
Тянуть горелку боги стали,
Из бочки в чарки так и льют;
Подвыпив, песни заорали, —
Все, словно в кабаке, поют.
Такие Бахус[48] пел припевки,
Что невозможно повторить;
И даже застыдились девки, —
Такое стал он разводить.
Зевес так сильно нахлестался,
Что носом землю чуть не рыл,
Глаза прищурил, и качался,
И словно что-то говорил.
Хоть не мое то, правда, дело,
Любил — тут нечего скрывать —
Он грешное потешить тело
И на досуге погулять.
Но боги все-таки устали,
Когда наелись, напились.
Тут вдруг на дудке заиграли;
Плясать богини принялись.
Платочек в руку взяв, Венера
Пошла метелицу скакать.
Статна, осаниста, — примера
Такой красы не подыскать.
Пышна, румяна, круглолица,
Глаза — быстрее колеса;
Как жар, пылает исподница,
Вся в лентах толстая коса.
Хвативши чарочку горелки,
Амур еще повеселел, —
Играть он начал на сопелке
И девкам стройно песни пел.
Нептун с пригоженькой наядой[49]
Пошел вприсядку казака;
Как видно, у седого гада
Кровь, как у молодца, жарка.
А старый хрен Юпитер с Вестой[50]
Пошел отплясывать — да как —
Ну впрямь жених перед невестой,
Заткнувши руки за кушак.
А тут и Марс вошел в охотку,
Сапог он, видно, не щадил:
Он с нимфами скакал до пота,
Играл, смеялся и дурил.
И каждый бог так расплясался,
Что невозможно удержать,
А кто горелки нахлебался,
Того под лавку клали спать.
Как заиграл дударь плясуху,
Тут наш Тарас не утерпел
И с лавки он, что было духу,
Скакать по хате полетел.
Такое он порой отхлопнет,
На удивленье всем богам:
То он присвистнет, то притопнет,
Пойдет вприсядку тут и там.
Глядел Юпитер, и дивился,
И в лад с дудой в ладоши бил.
Потом к Тарасу протеснился
И так его остановил:
«Да ты откудова, приятель?
Зачем явился на Парнас?
Ты кто такой? Ты не писатель?»
«Нет, мой панок! — сказал Тарас.
Я полесовщик с Путевища.
Чуть свет сегодня со двора.
Добрел досюда, лесом рыща,
Да и домой уж мне пора.
Уважь меня, паночек, лаской:
Нельзя ль домой меня провесть?
Ходивши по горе Парнасской,
Мне больно захотелось есть…»
«Кивнул Зевес, и мигом Геба
Похлебки в миску налила
И добрую краюху хлеба,
Сказавши: «Ешь», — мне подала,
Похлебки досыта наевшись,
Поклон отвесив всем вокруг,
Я, за плечи кошель надевши,
Собрался уж идти, как вдруг
Меня зефиры подхватили,
Кто за руку, кто за кушак,
И, словно птицы, потащили
Чрез весь Парнас, да шибко так.
Несли на крыльях, будто ветер,
И прямо принесли в наш лес.
Гляжу: уже, должно быть, вечер
Вон месяц на небо полез…»
С тех пор Тарас уж не гуляет
Чуть свет, как прежде, по лесам,
И людям добрым не мешает
Таскать лесины по ночам.
Так вот что видел наш Тарас,
К богам взобравшись на Парнас,
Он мне все это рассказал,
А я в тетрадку записал.
1836–1842
Неизвестный автор(1-я пол. XIX века)
5
Разговор Данилы со СтепаномПеревод Ю. Петрова
В ясный день погожий, в праздник это было,
Под забором сели Степан и Данила,
И ну горячиться, и ну волноваться,
Как жить дальше будем и что может статься.
Мол, народ толкует на всем белом свете,
От попов услышав про новости эти,
Что придет, мол, скоро воля в села наши,
Только вот с панами враз не сваришь каши;
Что крестьянам нужно, то панам не мило,
Словно к черту в пекло, зря уходит сила.
Царь указ напишет, а они виляют,
Стакнутся, споются, царю отвечают:
— Государь великий, что же это будет?
Мужику дать волю — он себя погубит.
Мужикам без пана жить в миру негоже,
Перебьют друг друга — сохрани нас, боже!
Ими править нужно крепкими вожжами,
Да чтоб тут же, рядом, батоги лежали.
Коль не настращаешь хамов барской силой,
Перебьют друг друга — господи, помилуй!
Видит бог, без водки не живется хамам,
А без бар не сладишь с пьяным да упрямым.
Ведь когда напьется — колом драться станет,
А дети-то плачут — хлеба ни куска нет.
А под господами хам не загордится,
Даже и не битый — вдоволь надрожится,
Потому что знает: барин спросит строго;
Без пана от хама не дождешься прока!»
Вот, друзья, как баре врут да подвирают,
Пред царем поклепом, грязью нас марают.
Как от кости в горле, пану будет больно,
Если жить мы станем хорошо и вольно.
Врет на хама барин, как хочет, так хает,
Царь панам-то верит, да еще их хвалит.
А мы, братья, терпим горькую неволю,
Житье проклинаем, сиротскую долю.
Правда, что не знали ни отцы, ни деды,
Чтоб мы не терпели от барина беды;
Но расклад сегодня дедам не знакомый —
В ходу не сермяга, а сюртук суконный.
Треснут баре, лопнут, знать мы их не будем,
Царь поверит добрым, справедливым людям.
Мужику бы волю под рукой единой,
Да чтобы не смели звать его скотиной!
Да, Степан, дождемся, будут перемены,
Баре тебе скажут: «Господин почтенный!»
Ты им не ответишь и не снимешь шапки,
А пройдешь не глядя, словно мимо шавки.
А урядник бросит требовать почтенья,
Требовать пудами сала да печенья;
Посылать не станет он по наши души,
Чтоб дрова возили, да еще посуше;
Чтоб таскали воду для двора, для хаты,
Чтоб корыта мыли, ведра и ушаты;
Чтоб заботой нашей чистилась посуда,
Чтоб, как жар, горели казаны и блюда;
За шерсть и за пряжу бросит придираться,
Бросит издеваться, лаяться и драться;
За полночь, бесстыжий, навалясь на брагу,
Он гонять не будет мужика-беднягу;
Перестанет крыть нас надо ли, не надо
За жнивье, за пашню, за покос, за стадо,
За то, что не к сроку вышел на работы,
Что работал мало, как бы без охоты…
А когда случалось, чтоб мы попросили,
Чего не хватает — плуга ли, косы ли:
— «Христа ради, сударь, окажи нам милость!» —
Разорется так он, что во сне не снилось.
А коня добиться — как дойти до рая:
Барыня не в духе, барин все хворает.
— «Приходи в другой раз!»-дворня-челядь скажет,
А земля-то сохнет — и кто ее вспашет?
На земле трудиться — не гулять на воле:
Ни коня, ни плуга — чем поднимешь поле?
Работай, хоть тресни, — не скажут спасибо,
А могли бы глянуть, пожалеть могли бы!
Вот весны дождемся, вволю будет света,
Но в мужицкой хате не в радость и это:
Барщине конца нет — с косами, с серпами,
С лошадьми, волами, скирдами, снопами;
Этому — жечь уголь, тому — на охоту,
По лесам скитаться, бродить по болоту,
Этот гонит водку, другой — при обозе,
Зададут работы — помоги, о боже!
Кто сгребает сено, кто с рассвета косит,
Кто подводы грузит, кто охапки носит —
Чтоб вам пусто было! До черта работы —
Диво ли, что нету к барщине охоты?
Осенью без счета на извоз гоняют,
Кур, грибы и яйца чохом отнимают.
Барские амбары доверху наполни,
О прихоти панской — о рекрутах помни.
Мост чинить гоняют баре в воскресенье —
Чтоб им в этой жизни не видать веселья!
— «Почему работать не пришел с зарею?
— Почему топор свой не принес с собою?
— Где крупа, где пряжа, полотно льняное?
— Как посмел ты спорить, хам, со старшиною?»
Да вари им пиво — без меры, без счета,
Днем и ночью парься — такая работа!
Со скотиной панской крутишься, как в пекле,
Хоть плачь, хоть молись ты — недолго до петли;
Вьюга ли, гроза ли, лютая ли стужа —
Тем сильней гоняют, чем погода хуже;
Вставай на работу, да без разговора,
А не то из хаты вытащат за ворот:
— «Ты ступай на пашню, ты — поить скотину,
Ты — копать картошку, а ты — на плотину,
Ты коров погонишь, ты — овечье стадо,
Ты сарай поставишь, ты — забор у сада…»
Трудятся и дети, едва поумневши:
К гусям — кто побольше, к уткам — кто поменьше.
Дергают, как черта, скачешь что есть духу,
Часто не поспеешь пожевать краюху.
День-деньской в работе, аж разломит спину,
А начальство лает, будто на скотину.
Словно черт, урядник — с верткою походкой,
Да со злобным взглядом, да с луженой глоткой;
Как начнет орать он, вместо разговору,
Так душе расстаться с телом будет впору;
Обозлясь, не может обойтись без крови —
У него всегда есть плюха наготове;
Мужика «причешет» — пол-чуба оставит,
Усы «подровняет», бороду «поправит».
А уж хватишь страху — травит, словно зайца,
Хоть лаской, хоть пляской, хоть мольбой спасайся!
Ничто не поможет — паришься, как в бане,
Хоть и прав, а держишь язык за зубами…
Только скоро, братцы, сила их порвется,
Кончится их гонор, кончится господство.
Дай бог только люду вольности добиться,
Господам придется слезами умыться.
Там, где было сошек, как весною цвету,
Вспаханной полоски не найдешь и следу,
Будет сплошь равнина, впору бегать волку,
Без крестьян у пана век не будет толку.
Старые покосы скоро станут лесом —
Кто косить там будет? Пан на пару с бесом?
Если пашни станут гиблыми местами,
То и власти панской навсегда не станет.
Вот тогда узнают, что такое горе,
А сейчас и мысли нет у них о голи.
Только и услышишь: «Быдло, прочь поди ты!»,
А добром-то нашим сундуки набиты.
Кабы дал господь нам пережить такое,
Как бы все мы славно зажили в покое!
Жить бы нам без страха, без господской воли —
Было бы и ладу и добра поболе.
Пан тебе сказал бы: «Позабудь плохое,
Сделай милость, нынче приезжай с сохою.
Заплачу, что скажешь, выпьешь напоследок,
Передам с тобою гостинцы для деток.
Завтра, если можешь, приходи с косого,
Женщины с серпами, а сын — с бороною.
Заплачу заране — знаю, всем известно,
Ты крутить не любишь, работаешь честно!»
Да, нужда притиснет, как ужа, придавит —
Не один заплачет, спеси поубавит.
Да и хватит с нас лишь спрашивать так строго —
Будет испытанье и папам от бога.
Нас они терзали, плакать не давали,
Грешен ли, безгрешен — без конца карали.
А теперь самим им то же, что и людям,
Что нам раньше было, то теперь им будет.
А тем нашим барам, что нас драли, — боже,
Дай им, чтоб узнали на своей же коже!
Не поймет вовеки голодного сытый,
Пока сам не ткнется в это же корыто,
И почем фунт лиха посчитает шустро —
Все поймет он, если в брюхе будет пусто;
Без еды в затылке поскребет уныло —
Так царем и богом задумано было!..»
Говорил бы дольше Данила Степану,
Да принес нечистый панскую охрану.
Как пошла тут ругань, да тычки, да плети —
Так пришлось закончить разговоры эти…
Кастусь Калиновский(1836–1864)
«Марыся чернобровая, голубка моя!..»Перевод Ю. Петрова
Марыся чернобровая, голубка моя!
Куда же делось счастье, где радость твоя?
Все сгинуло, как не было, прошло, миновалось,
Одна горечь горькая на сердце осталась.
Уж раз за нашу правду всевышний карает,
К предвечному престолу идти повелевает, —
Пойдем, но только правды своей не теряя,
Пусть лучше не видать нам ни счастья, ни рая!
Не плачь, не кручинься, на кару не сетуй,
То воля господня, смирись с волей этой;
А вспомнишь меня — обо мне помолися,
А я с того света отзовусь, Марыся.
Так здравствуй вовеки, мужицкий Народ мой!
Дай бог тебе жизни счастливой, свободной,
И помни про Яська, погибшего брата,
Про Яська, что умер за правду когда-то.
А уж если слово превратится в дело,
Тогда сам за правду выступай смело,
Потому что с правдой пристойно быть людям.
Дождешься, Народ мой, — свободными будем.
Франциск Богушевич(1840–1900)
СмычокПеревод А. Тарковского
Ой, дайте, друзья,
Мне смычок такой,
Чтоб, — хоть сгину я, —
Пел смычок живой.
Чтобы голос тот
Целый свет будил,
Где народ живет,
Где когда-то жил.
Если дуб смычком
Трону вековой,
Темный лес кругом
Запоет трубой,
Той, что божий люд
В наш последний час
Позовет на суд…
Позовет и нас.
Если вдруг смычок
Тронет ель одну,
Я в бараний рог
Синий бор согну.
Чтоб проснулся он,
Чтоб пел и рыдал,
Чтоб наш плач и стон
В том бору стоял.
Березку слегка
Тронул бы смычком, —
Плакала б века
Вместе с мужиком.
Чтобы листья в лад
Зазвенели бы.
И звончей щеглят
Зашумели бы.
Если тем смычком
Чуть кремень задеть, —
Встанет дым столбом,
Камню — не стерпеть!
В щебень да песок
Он распался бы,
Только пел голосок,
Надрывался бы.
Чтоб услышал всяк
Да и пожалел,
Твердый бы размяк,
Мягкий разомлел.
Ох, когда б смычком
На сердцах играть!
Хоть сгинуть потом,
А голос подать!
КолыбельнаяПеревод С. Маршака
Спи сыночек, люли-люли.
Наши курочки заснули,
Задремали и цыплятки,
Спят под крылышком хохлатки.
Отчего ж тебе, сыночку,
Все не спится в эту ночку?
Может, вырастешь ты паном
Аль великим капитаном,
Позовешь на новоселье, —
То-то матери веселье!
В красный угол гостью просят,
Хлеб и соль ей сын подносит,
Ручки-ножки ей целует,
И ласкает, и милует.
Перед всем честным народом
Угощает крепким медом,
Да лепешками из мака,
Да горячей верещакой[51].
Спи, сыночек, люли-люли.
Куры с вечера уснули.
Спи и ты, родимый, сладко.
Хоть я бедная солдатка,
А любой, узнав о сыне,
Предо мною шапку скинет.
Спи, родимый, люли-люли.
В гнездах ласточки уснули.
Отчего ж тебе, сыночку,
Все не спится в эту ночку?
Может, вырастешь ты паном
Аль великим капитаном.
Станешь ты чинить расправу,
Наживешь худую славу.
Будет смертушки убогий
Для тебя просить у бога.
Спи, сыночек, люли-люли.
Петухи давно уснули.
Мать придет к сыночку в гости.
Он велит ей бросить кости,
И пойдет она дорогой,
Одного прося у бога:
Чтобы ей забыть о сыне
И не знать, когда он сгинет!..
Спи, родимый, люли-люли.
Наши курочки уснули.
Ой, не будь ты лучше паном,
Ни великим капитаном,
Будь чем мать тебя родила,
Чтоб я в гости не ходила, —
Век с тобою вековала,
Вместе горе горевала.
Спи, сыночек, люли-люли.
Куры с вечера заснули.
Задремали и цыплятки,
Спят под крылышком хохлатки.
Янка Лучина(1851–1897)
«Не я пою, — народ божий…»Перевод С. Маршака
Не я пою, — народ божий
Придал песне лад пригожий.
Со своей землей родною
Цепью скован я одною.
Скован с ней по доброй воле, —
Будь то в доле иль в недоле.
Если где случится горе,
Плачет сердце, братьям вторя.
Слышу ль радостные вести, —
Рад и я с народом вместе.
Шлет мне весть любая хата,
Говорит мне сердце брата.
Радость, счастье, грусть людскую
Глубоко в груди ношу я, —
Пусть взойдут весною ранней,
Точно травка на кургане!
ВеснаПеревод Вс. Рождественского
Люди молвят: «Весна». Пишет так календарь.
Разве это весна, коли двор побелел?
Зря готовишь соху в эту слякоть и хмарь.
Да и аист, как на смех, сюда прилетел.
Журавли уж летят с криком звонким своим,
Юг покинул кулик, чайка где-то кричит.
Только ветер все бьет по полянам пустым.
«Еще лету не быть!» — стон повсюду стоит.
Ой ты, доля моя! Ты — как эта весна,
Не приходишь ко мне, хоть давно бы пора.
Чарку горя, как пил, так и пью я до дна,
И заря не горит, только брезжит с утра.
Где же ты? Отзовись! За тобой я пойду,
На край света пойду. У какой ты межи?
Отзовись соловейкой в зеленом саду,
Ясной звездочкой глянь. Где ты, доля, скажи?!
Адам Гуринович(1869–1894)Переводы Ю. Петрова
«Что за голос, тоскливый и звонкий…»
Что за голос, тоскливый и звонкий,
Облетел все поля и леса,
Поднялся над родимой сторонкой
И со стоном ушел в небеса?
Может, ветер рокочет унылый,
Может, старые сосны скрипят,
Может, совы — спаси и помилуй! —
На погибель кому-то кричат?
Может, мать над могилой рыдает,
Где лежит ненаглядный сынок,
Может, девушка к богу взывает,
Потерявши заветный венок?
Стон звучит, как набат, — это значит,
Что он грудью рожден не одной:
Весь народ наш в отчаянье плачет
Над несчастной своею судьбой.
Руки сильные есть, и охоты,
Чтоб трудиться, хватало всегда,
Да нигде не найти нам работы,
Нет ни хлеба, ни соли — беда!
Мало деды оставили наши,
Поделили наследство сыны,
И сегодня всего нашей пашни —
Два шага ширины и длины…
«Нас калечили паны…»
Нас калечили паны —
Их дворянством звали —
Нынче сукины сыны
Нас за горло взяли.
Что есть этот, что был тот —
Никакого толка,
В деньги наш рабочий пот
Превратят — и только.
Долго ль будем ждать добра,
Кланяться злодеям,
Подпевая, как вчера,
Панским их затеям?
Время всем парням сейчас
Собираться кучей,
Если много будет нас —
Обернемся тучей.
Опрокинемся дождем
На свои невзгоды,
Дружно духом в рост пойдем,
Словно в поле всходы.
Будет славная гроза,
И панам из тучи
Молния сверкнет в глаза
Смертью неминучей!
Тётка(1876–1916)
Соседям в неволеПеревод М. Комиссаровой
От хат своих, от тихих нив,
От братьев всех, кто только жив,
Несу слезу, несу я стон,
Несу глухой кандальный звон.
У нас там ночь, у нас там стук,
Устали мы от страшных мук,
С нас льется пот, и сохнут груди,
Нас пытают! Знайте, люди!
Где вы, братья? Руку дайте!
Мы — родные, правду знайте:
Мы и в доле и в недоле
Рядом с вами встанем в поле,
Друг за друга, брат за брата,
За свободу против ката.
1905
Вера белорусаПеревод Л. Хаустова
Верю я: людьми мы станем,
Сгинет наш постылый сон.
Широко на свет мы глянем,
Век напишет нам закон.
Пишет он не на бумаге,
Не сдает его в архив, —
Льет он пот людей в сермяге
На скупую почву нив.
Землю поит. Зерна всходят
И дают насущный хлеб.
Голос слышится в народе:
«Поднимайся тот, кто слеп!»
Верю, братья, в нашу силу,
Знаю: воля есть у нас.
Кровь огнем бежит по жилам
Ждем, когда придет наш час.
Мы ведь крепкие, что камень.
Мы из самой твердой стали.
Закалил нас в горне пламень
Чтоб еще мы крепче стали.
И теперь мы из гранита,
А душа из динамита.
И могучими руками,
Братья, сбросим цепи сами!
1905
Деревенским женщинамПеревод С. Маршака
Ой вы, милые сестрицы!
Как цветочки в зной жестокий, —
Так увяли ваши лица,
Восковыми стали щеки.
Точно град трясет калину,
Точно гром каменья рушит, —
Так и вас гнетет судьбина,
Красоту забота сушит.
Не узнаешь в вас, подруги,
Девушек звонкоголосых.
Истомили вас недуги,
Серебро сверкает в косах.
Вам награда — бугорочек
Да безвестный крест сосновый.
Безутешных ваших дочек
Ждет такой же труд суровый.
Вы увянете, сестрицы,
Как трава в жару без тени…
Ах, бескрылые вы птицы,
Бессловесный цвет весенний!
1907–1908
Феликс Топчевский(2-я пол. XIX века)
Работа и деньгиПеревод Ю. Петрова
Говорят, мужик — всего-то
Шельма, хам, лентяй, невежда!
Ну, а чья ж тогда работа —
Хлеб, гречиха и одежда?
Кто в лесу расчистил поле,
Осушил кругом болота,
Сотворил для всех раздолье?
Он, мужик, — его забота.
Корабли, дома, соборы,
Утварь, парки и палаты,
И себе — одни заборы
Да продымленные хаты.
Чья работа, кто причиной?
Кто потел, трудясь годами?
Тот, кто хамом и скотиной
Прозван вами, господами!
Кто опора властелинам?
Кто дворцы вознес до неба?
Кто перины постелил им?
Кто их кормит белым хлебом?
Кто отрыл окопы в поле?
Чьими лбами стены брали?
В чем же нету хамской доли?
И с кого же шкуру драли?
Да, мужицкими руками
Отливают пушки, ядра,
Носят ружья со штыками
И форты возводят храбро.
Может, кто решил, что деньги
Кормят, поят, холят тело?
Нет, панове и паненки,
Деньги — вздор, пустое дело.
Денег нет — мы сыты все же,
Хоть в лаптях, а хату сложим,
Лен спрядем, нашьем одежи,
Да еще другим поможем.
Плюнуть бы на деньги надо
Да работать, не лениться;
Деньги не посадят сада
И не вырастят пшеницы.
Сиднем сядь на кучу денег
Да всю жизнь на них любуйся —
И не сможешь, пан-бездельник,
Ни одеться, ни обуться.
Люди жили же когда-то
И не кланялись монетам,
Был и хлеб, была и хата,
Люд был людом, свет был светом.
Деньги — выдумка пустая,
И в деньгах всего-то проку —
Целый век кормить лентяя,
Хитреца и лежебоку.
Янка Журба(1881–1964)
ПризывПеревод В. Цвелева
Прочь, певцы зловещей смерти!
Вам скулить не надоело?
Нет, не в петлю лезть, а строить
Счастье нам пора приспела!
Дело каждому найдется:
Там — упавших поднимайте,
Здесь — уснувших растолкайте, —
Ни минуты не теряйте!
Бросьте стоны, хватит вздохов!
Живо в поле, за работу:
Надо крепко потрудиться,
Не жалея сил и пота!
Целину вспахать глубоко,
Разровнять, расчистить поле,
Двинуться единодушно
К свету счастья, к солнцу воли!
Полно плакать-убиваться,
Люди-братья, стоит жить нам!
В мире есть за что сражаться,
В мире есть что полюбить нам!
1912
Максим Богданович(1891–1917)
ВодянойПеревод И. Поступальского
Седоусый, сгорбленный, я улегся в тине
И годами греюсь в ней — сплю на дне реки,
Все в траве лицо мое, словно в паутине,
Засыпают грудь мою желтые пески.
Над водой прибрежною тихо спит осока,
Да лоза зеленая плачется-шумит,
Волны ровно катятся и бегут далеко, —
Все вокруг немотствует, сном извечным спит.
1909
Край мой родимый!Перевод В. Державина
Край мой родимый! Как проклятый богом,
Столько выносишь ты горя.
Тучи, болота… Над жнивом убогим
Ветер кружит на просторе.
Нищих селений и пашен картины
Так безотрадны и хмуры…
Жалкие избы, березки, осины,
Люди забиты, понуры…
Много трудились их черные руки,
Крепкие плечи и спины,
Много заставили вынесть их муки
Пущи, разлоги, низины.
Глянь на страданья крестьянского люда,
Сердце, и плачь безутешно:
Сколько увидишь ты горя повсюду,
Сколько нужды безнадежной.
В песне поется, как вдовьего сына,
Янку, любовь погубила;
Там, где понуро склонилась калина,
Бедного хлопца могила.
В сказках — о счастье, о солнце свободы
Сердце ветвей не почует.
Горе стеснило дыханье народа,
Горе повсюду панует.
Тяжкой волной разлилось, словно море,
Край наш родной затопило…
Братья! Людское развеем ли горе?
Хватит ли, братья, нам силы?
1909
ОзероПеревод автора
Тут рос густой, суровый бор
И леший жил; когда ж топор
В бору раздался, — леший сгинул
И, уж невиданный с тех пор,
Нам зеркальце свое подкинул.
Как будто в мир иной окно,
Лежит, спокойное, оно,
Теченье жизни отражает
И все, что сгинуло давно,
В холодной глубине скрывает.
1910
«Когда Геракл во прах поверг Антея…»Перевод В. Державина
Когда Геракл во прах поверг Антея[52]
И он, поверженный, лежал в пыли,
В него вдохнула силы матерь Гея,
И, сделавшись отважней и сильнее,
Напрягся он и сразу встал с земли.
Я стар и слаб, близка моя могила,
Но вот к земле, как верный сын, приник,
И мать меня от боли исцелила
И молодой отвагой напоила,
И забурлил дремавших сил родник.
1915
Над могилой мужикаПеревод Н. Банникова
Спи, бедняга! Только гроб тебе достался,
Гроб один — труду бессонному цена.
Всю-то жизнь свою с землею ты тягался,
Час пришел, и вот — осилила она!
Грудь пластом тяжелой глины придавила
И в глаза твои насыпала песку…
Так зачем, скажи, холодная могила,
Было с жизнью век тягаться мужику?
1910
«Доброй ночи, заря-зарница!..»Перевод М. Исаковского
Доброй ночи, заря-зарница!
Тихий сумрак на землю ложится,
Черной ризою все покрывает,
Пылью звезд небеса засевает.
Тишина мне окутала душу.
Ветерок придорожную грушу
Еле слышно колышет-качает.
Где-то звон бубенцов замирает,
Где-то булькает-льется криница.
Доброй ночи, заря-заряница!
1911
«Встань, буря, грянь над миром снова…»Перевод В. Державина
Встань, буря, грянь над миром снова,
Взвей, ветер, с нею заодно!
Под вихрем улетит полова,
Оставя чистое зерно.
Взрой, смерч, морских пучин просторы,
Коснись их сумрачного дна,
Всплесни волну — и перлов горы
На берег выбросит она.
1911
«Мы в бурю по морю блуждали…»Перевод В. Державина
Мы в бурю по морю блуждали,
И вот — желанная земля!
Путь верный звезды указали,
Порука в том — треск корабля,
Что сел на риф неосторожно.
Привет, желанная земля!
И звезды смотрят бестревожно,
Как тонут люди с корабля.
1911
«Я помню, как метель мела колючей пылью…»Перевод Н. Горской
Я помню, как метель мела колючей пылью
И прошлое мое стирала без следа.
Метель утихла… Вдаль плывут мои года,
Но трудно мне расправить крылья, —
Куда ж идти теперь, куда?
В душе огонь тоски унылый, мрачный, черный.
Быть может, тот огонь потоком слез залить
И сердце плугом мук тяжелых разрыхлить,
Чтоб в нем взошли надежды зерна?
Куда ж идти мне, как мне быть?
1911
Майская непогодаПеревод И. Поступальского
Падают вишни цветы, и разносит их ветер холодный;
Снегом в лиловую грязь падают вишни цветы.
Плачьте же, ветви, листы! Погубил ветер цвет благородный, —
Незачем больше вам жить. Плачьте же, ветви, листы!
1911
«Если только огонь разгорится во мгле…»Перевод Н. Горской
Если только огонь разгорится во мгле,
Ураганы его не пугают —
Они слабый огонь прибивают к земле,
А кострам полыхать помогают.
Разгорайся, огонь, веселее гори
И не гасни в суровом ненастье.
Разгорайся, чтоб людям дождаться зари
И познать настоящее счастье!
1911
Слуцкие ткачихиПеревод В. Корчагина
Не видеть им родимой хаты,
Не слышать деток голоса:
Забрал на двор их пан богатый
Ткать золотые пояса.
И, опустив печально взоры,
Уже забыв отрады дни,
На полотне своем узоры
На лад персидский ткут они.
А за стеной — дороги в поле
И шум черемух у окна…
И думы мчатся поневоле
Туда, где расцвела весна.
Там ветерок веселый веет,
Звенят, смеются ручейки,
Там так заманчиво синеют
В хлебах зеленых васильки;
Там вешний гул густого бора…
Ты ткешь, безвольная рука,
На месте чуждого узора
Цветок родного василька.
1912
«Наших дедов душили чащобы лесов…»Перевод Б. Иринина
Наших дедов душили чащобы лесов,
Не давали им жить настоящим житьем,
И палить они стали те дебри огнем,
Их кругом поджигая с далеких концов.
И пылали по нашему краю леса,
Пока солнце не стало повсюду светить;
И светлей и вольней люди начали жить,
На золе, где ни глянь, спелой ржи полоса.
С наших дедов суровых пример бы нам взять,
Не клониться в беде, не бояться огня,
Ведь тогда лишь дождемся мы ясного дня,
Если тяжесть борьбы нас не будет пугать.
1909–1912
«Много в жизни людей есть дорог…»Перевод В. Державина
Много в жизни людей есть дорог,
А ведут они все до могилы.
И без ясных надежд, без тревог,
Загубив свои лучшие силы,
Все мы некогда встретимся там
И самих себя спросим жестоко:
Для чего мы по разным путям
Шли в неведомый край одиноко
И зачем поспешали мы так,
Напрягая последние силы,
Если тихо ползущий червяк
Все ж догнал нас у самой могилы?
1912
«Тем венки суровой славы…»Перевод И. Поступальского
Тем венки суровой славы,
Кто за родину в бою
Жребий вынули кровавый,
Гибель встретили свою.
Матерей славнее доля, —
В сердце затаив любовь,
Отдают, в тоске и боли,
За дитя родное кровь.
Слава тем, в ком сил хватает
Смерть, не дрогнув, повстречать,
Кто в мученьях умирает,
Чтобы жизнь ребенку дать!
1912
ВоспоминаниеПеревод А. Прокофьева
«День этот, — так сказал Катулл[53], —
Я обозначу белым камнем».
Я рад, как встрече с другом давним,
Аллее, где над липой гул.
Когда-то зонтом на песке
Там ручки милые писали.
Что — не скажу. Вы отгадали,
Слова уже на языке.
1913
«Народ, Белорусский Народ!..»Перевод Н. Глазкова
Народ, Белорусский Народ!
Ты — темный, слепой, словно крот.
Тобою всегда помыкали,
Ты был подъяремным века,
И душу твою обокрали,
У ней даже нет языка!
Очнувшись от грозной беды,
Боязни исполненный, ты
Не волен и крикнуть «спасите», —
Ты должен «спасибо» кричать.
Услышьте же это, узнайте,
Кто сердцем готов услыхать!
1913
«Ой, скатилася звездочка, скатилася…»Перевод А. Прокофьева
Ой, скатилася звездочка, скатилася,
Ты ушла от нас и не простилася,
Не простилася, не распрощалася,
И куда ушла — не сказалася.
Я же тебя лечила, сберегала,
На снег наговорный клала,
Сквозь хомут продевала
И поила липовым цветом, —
Почему ж ты мне сделала это?…
1914 или 1915
ЛявонихаПеревод М. Комиссаровой
Ах, Лявониха, Лявониха моя!
Помяну тебя хорошим словом я, —
Черный пух бровей, изогнутых дугой,
Очи яркие, взгляд быстрый и живой.
Вспомню я твою походочку и стать,
Вспомню я, как ты умела целовать.
Ой, Лявониха, Лявониха моя!
Ты певала голосистей соловья.
В пляске первым отбивал твой каблучок
И «метелицу», и «юрку», и «бычок».
А как жать начнешь ты свой загон,
Нерадивый даже ахает Лявон.
Ой, Лявониха, Лявониха моя!
У тебя ведь пол-деревни кумовья.
Знала ты, как пригласить, и угостить,
И уважить, и в тоске развеселить.
Знала к месту слово доброе сказать,
А порой — и к сердцу накрепко прижать.
Ой, Лявониха, Лявониха моя!
Дай же бог тебе счастливого житья!
Дай на свете белом радостно прожить!
Всех вокруг, как веселила, — веселить!
Чтоб не раз тебя с отрадой вспомнил я,
Ой, Лявониха, Лявониха моя!
1915–1916
Алесь Гурло(1892–1938)
Не гасите огней!Перевод В. Цвелева
Не гасите огней! Пусть горят веселей,
Пусть искрятся во тьме, среди ночи…
Не гасите огней! Пусть их отблеск ясней
Просветляет дремотные очи.
Не гасите, довольно потемкам царить.
Пусть растет, разгорается пламя,
Путь-дорогу во мраке пора озарить,
Вдаль туман улетает клоками…
Не гасите огней, пока ночь не пройдет.
Пока солнце земли не согреет,
А погожий денек серебристо блеснет, —
Темный жизненный путь посветлеет.
1910
СеятелюПеревод Л. Хаустова
Встало солнце над пашнями жгучее.
Ты дождался желанного дня.
Грудь вздымается песней могучею,
И летит ее слово певучее,
Над распаханным полем звеня.
Отгоняешь ты думы тоскливые,
Сеешь полною горстью с утра.
И взойдут небывалою нивою
Зерна радости, счастья, добра.
Сей же, сей! Наступила пора!
Вот и первые всходы виднеются,
Где прошел ты по нивам родным.
Значит, можно и ждать и надеяться.
Если счастье взошло, зеленеется, —
Верь, что скоро мы встретимся с ним.
1912
Заблестели в темной дали маяки…Перевод Н. Брауна
Заблестели в темной дали маяки…
Ну, садитеся за весла, моряки:
Ну, сильней, сильней откинемся назад,
Встречных волн мы перережем длинный ряд.
Нам не страшен ветер северных сторон,
Пустим смело, пустим быстро мы свой челн,
Пусть качается, колышется, летит,
Скоро, скоро счастье дали озарит.
Песня, лейся и звени сильней, струна,
Подгоняйте веселее бег челна!
Ближе стали золотые огоньки.
Вот и берег. Вскиньте весла, моряки!
1916