Юрис Алунан(1832–1864)
СонетПеревод С. Шервинского
— Что ты куешь, кузнец? — «Оковы, видишь сам!»
— Тебя же самого скуют цепями!
— Ты сеешь, пахарь? — «Да, чтоб хлеб встал над полями…»
— Тебе — мякина, хлеб — чужим коням!
— А ты, с ружьем? — «По серне выстрел дам!»
— Как серну, и тебя затравят псами!
— Рыбак, зачем пугаешь рыб сетями?
Уж смерть готовит сети рыбакам…
— Ты, мать! Кого ты кормишь? — «Мальчуганов».
— Растишь рабов, чтобы своим добром
Они потом кормили бы тиранов!
— Поэт, что пишешь? — «Огненным пером
Пишу в укор себе, в укор народу,
Что не встаем бороться за свободу!»
1853
ВечерПеревод Е. Великановой
Солнце шлет еще земле отраду,
Луг и поле дарит позолотой,
Пчелы в спешке мед сбирают в соты,
Пастухи к деревне гонят стадо.
Все живое сном забыться радо,
Лишь у соловья свои заботы,
И в ветвях зеленых все поет он
Песнь о том, что грусть оставить надо.
Ночью горе от себя отрину,
Радость понапрасну не растрачу
И огню в груди не дам остынуть.
Если б мог я жизнь прожить иначе,
Внемля сердцем песней соловьиной,
Был бы я на свете всех богаче.
Кришьян Барон(1835–1923)
«Не кладите камня надо мной…»Перевод Вл. Невского
Не кладите камня надо мной,
Памятник и так построен мой:
Из латышских дайн[76] бессмертных слит,
Золото народа в нем блестит.
Посадите в головах дубок,
Пусть растет раскидист и высок:
Друг ли, недруг ли ко мне придет —
Всяк приют тенистый там найдет.
Андрей Пумпур(1841–1902)
НародуПеревод С. Шервинского
Люди судят так и сяк,
Судят-рядят мало ль как!
Как чужие судят-рядят,
Не суди и не ряди.
Не забудь: пора придет —
Каждый думать сам начнет.
Говорят и так и сяк,
Рассуждают мало ль как!
Что твердят чужие люди,
Ты того же не тверди:
Кто страдает, должен сметь
Голос собственный иметь.
Поступают так и сяк,
Поступают мало ль как!
Как чужие поступают,
Ты, смотри, не поступай.
Ждет добра от нас народ, —
Пусть окрепнет, расцветет!
Песни тянут так и сяк,
Распевают мало ль как!
Что другие напевают,
Ты тому не подпевай.
Не забудь: народ цветет,
Коли песнь отцов поет!
1871
ИмантаПеревод С. Шервинского
Спит во дворце из злата,
И не ржавеет меч,
Умевший брони-латы,
Как молниями, сечь.
Век минет — на поляну
Из недр выходит гном.
Глядит: когда ж туманы
Рассеются кругом?
Доколе склоны эти
Невидимы во мгле —
Хотя б тысячелетье, —
Иманте быть в земле.
И Солнечные девы
О жизни запоют.
И светлые напевы
Героя позовут!
1874
«Ты, родимый, справь мне лодку…»Перевод Л. Копыловой
«Ты, родимый, справь мне лодку,
Матушка, ветрило сладь —
Я пущусь по синю морю
Дочку Севера искать.
День в дороге, ночь в дороге —
Ни души в студеной мгле.
Вижу, снег сыпучий мелют
Великаны на скале.
Не видали ль, снегомолы,
Дочки Севера окрест?
«Путь держите, мореходы,
К Северу от наших мест!»
День в дороге, ночь в дороге —
Ни души в студеной мгле.
Вижу: лед колючий колют
Великаны на скале.
Не видали ль, ледоломы,
Дочки Севера окрест?
«Путь держите, мореходы,
К Северу от наших мест!»
1888
«Рига, сколько нашей крови…»Перевод Л. Копыловой
«Рига, сколько нашей крови
Ты бездумно пролила!
Рига, Рига, сколько стонов
К поднебесью подняла!
Рига, сколько ты стравила
Наших пажитей и пив!
Рига, сколько ты спалила
Наших клетей и дворов!
Рига, сколько ты сжевала
Наших подовых хлебов!
Сколько выкатила бочек
Из питейных погребов!
Рига, Рига, сколько скарба
На подводах увезла!
Рига, скольких, вольных духом,
Плетью рабства обожгла!
Рига, что ж ты смотришь хмуро —
Иль не все отобрала?»
1888
Матис Каудзит(1848–1926)
Любовь к народуПеревод Вс. Рождественского
Когда ликует твой народ
И с ним толпа друзей идет,
От них и ты не отставай,
Но сам любовь свою скрывай!
Когда ж народ бедой томим
И верных мало вместе с ним,
Тогда явись, — пусть слаб, — один,
Скажи открыто: «Я твой сын!»
1879
УтешениеПеревод Е. Великановой
Доколе буду счастлив я
На небеса смотреть?
Тепло меня участливо
Доколе будет греть?
И сколько раз меня еще
Порадует рассвет,
И сумерки манящие
В душе оставят след?
Дождусь ли я, что вновь придет
Весны цветенье к нам?
Кто скажет мне: спешить вперед
Иль ввериться волнам?
Могу ли быть уверен я
С утра в исходе дня,
И много ли отмерено
Мгновений для меня?
И пусть стремглав несутся дни,
Влача меня на дно,
Мне утешением одним
Отныне быть должно:
Не тронет душу смертный страх
В те дни, что суждены,
Коль буду знать, что жив в веках
Язык моей страны.
Аусеклис(1850–1879)
ТримпулаПеревод Вяч. Иванова
Льет Стабураг[80] слезы, бушует Двина,
И ветер свистит по оврагу.
Как стонут дубы! То не деды ль со сна
Бормочут загробную сагу?
На то ли нам, Перкой, ты вырыл Двину,
Чтоб воинам в дар за отвагу,
Богам за подспорье в лихую войну
Лить пригоршней трезвую влагу?
Умели же деды богов ублажать —
Им пиво варили да брагу!
Чья в Латвии поступь бывала под стать
В день праздничный буднему шагу?
Хор девичий, к брегу с венками спеши
Встречать за ватагой ватагу
Веселую кравчих, несущих ковши, —
Пред каждой по пестрому стягу!
Пусть в русле Двина высыхает до дна
И море убудет ко благу, —
Коль чаша хмельная, как древле, полна,
Коль Тримпусу[81] держим присягу.
Отшедший обычай святите, сыны:
Пиры, благочестье, отвагу!
Пьют пращуры с вами у старой Двины
Любезную Тримпусу влагу.
1872
Uвi bene, ibi patriaПеревод С. Ботвинника
Герман — в Рим, с ним толпы уходили —
Знания и золото копили…
Что для них отчизна старая?
Ubi bene, ibi patria.
Так и латыши у нас порою
С чуждою братаются землею.
Заросла тропа обратная —
Ubi bene, ibi patria.
Этих беглых больше год от года —
Где им разделить судьбу народа!
Разве край свой помнит пария?
Ubi bene, ibi patria.
Наша поросль где-то на чужбине,
Словно рак в камнях, укрылась ныне.
К иноземцам в школы взятая…
Ubi bene, ibi patria.
Про народный стон поют поэты,
Ретроград считает, знай, монеты,
Он тебя не славит, Латвия:
Ubi bene, ibi patria.
В ЛатвииПеревод Е. Великановой
В Латвии солнечно, в Латвии зелено,
Духу свободно и сердцу легко,
Дева здесь липе подобна в цветении,
Муж словно дуб, повелитель веков.
Даугава-матушка, добрая, милая,
Ласку дарует латышской земле,
Путь ее труден, но силой и бодростью
Рада всегда поделиться она.
Слышу, как древние песни сказителей
Льются под сенью деревьев святых,
И вдохновением грудь наполняется,
Словно коснулась души благодать.
С песнями Лига[83] выходит навстречу мне,
Гостем почетным сажает за стол,
Узыньш[84] мне меду предложит душистого,
Пенного пива мне Тримпус нальет.
Здесь даже сны мои тянутся к давнему,
Дедово счастье мерещится мне,
Вновь моя Аушриня[85] сердце мне радует,
Рамове[86] светлые мысли дарит.
В Латвии солнечно, в Латвии зелено,
Духу свободно и сердцу легко,
Дева здесь липе подобна в цветении,
Муж словно дуб, повелитель веков!
1873
Янис Эсенбергис(1862–1890)
Моя могилаПеревод В. Шефнера
Вы мне креста не ставьте,
Не надо мне плиты, —
Взрастите над могилой
Лишь легкие цветы.
Неся свой крест тяжелый,
Прошел я жизни путь, —
Хотя бы после смерти
Мне дайте отдохнуть.
‹1884›
День настаетПеревод Е. Великановой
Ночною росой умыта,
Чаща стоит густая,
Дымкою сна укрыты
Пестрые птичьи стаи,
Ночь еще ровно дышит,
Песнь не звенит ничья,
И даже траве не слышен
Шепот ручья.
Стрекозы в тени осоки
Купаются в сладкой неге,
Волны пруда невысоки,
Ветер уснул на бреге,
Девушки черпают воду
Там, где всю ночь подряд
Русалочьи хороводы
Взор веселят.
Только чуть-чуть с востока
Край неба светится нежно,
И тучи ушли далеко,
Узорны и белоснежны;
Туда, где тьма еще бродит,
Солнце спешит, и вот
Ночь тихонько уходит,
День настает!
Персиетис(1862–1901)
Сердцевины и сердцаПеревод Вл. Лифшица
Сердцевина у деревьев —
Словно сердце у людей.
Не поэтому ли дубом
Прозван важный богатей?
Дуб почти без сердцевины,
Затвердеть успел он сплошь.
У дубин же, власть имущих,
Тоже сердца не найдешь.
9 декабря 1893
Рудольф Блауман(1863–1908)
Ты не знаешь еще…Перевод Вс. Рождественского
Еще розы рвешь,
Не краснея, ты
И вплетаешь их
В узел темных кос.
И всему вокруг
Ты улыбку шлешь —
Безотчетный дар
Красоты своей.
И придет твой срок —
Разрумянишься,
Будешь рвать цветы
На опушке рощ.
Будешь плесть венки
Одному ему
И улыбку слать
Одному ему.
Будет он хвалить
Красоту твою.
А я буду хмур,
Как осенний день.
1895
НесчастьеПеревод В. Шефнера
На твоей одежде белой
Тоже грязь и пыль я вижу,
Но в глаза глядишь ты смело,
Не покорен, не унижен.
Кто тебя осудит строго,
Что в пути ты оступился,
Что пыльна была дорога
И что грязный дождь струился?!
Стойко снес ты неудачу,
Снес падение в дороге…
Я же, отвернувшись, плачу:
«Ты теперь похож на многих».
‹1899›
Как непоэтично!Перевод Е. Великановой
Не было сада и лунного света,
Не пел соловей о любовной муке,
Земля тонула в грязи осенней,
Холодом жгло и щипало руки.
Не у ручья, что щебечет в роще,
Где к нежному эльфу спешит подруга, —
Стыл на столе недопитый кофе,
Когда увидели мы друг друга.
Не преклонял пред тобой колени,
Клятв никаких не давал навеки,
Не ты моею быть обещала,
Слеза не твои омыла веки.
Не мы томились, не мы страдали,
Любовь не с нами играла в прятки,
Была еда вкусна и обильна,
И поцелуи легки и сладки.
1899
Эдвард Трейманис-Зваргулис(1866–1950)
Бал зверейПеревод М. Борисовой
Бал зверей был чудным балом:
Речи, пляски, пенье, визг!
И шампанское в бокалах,
Перед тем как разойтись.
Сам козел длиннобородый
Возглавлял звериный клуб,
Ибо есть закон природы:
Почитаем тот, кто глуп.
Ловких два кота — лакеи,
Утка — повар, смех и грех!
Недовольных гнали в шею,
Благо шея есть у всех.
Волк с лисою — гордость бала.
Волк улыбчив, хоть и зол.
Их речам внимая жадно,
Налакался наш козел.
Волк завыл: «Хозяин щедрый,
За твое здоровье пьем!
Мы тебя, ликуя, славим
И шампанское твое!»
Но лиса тайком смеялась:
«Сколько лишних, лживых слов…
Волк, шампанское ты славишь,
Сам же думаешь про кровь!»
1896
Эдуард Вейденбаум(1867–1892)Переводы Г. Горского
«О, как меня всегда края влекут…»
О, как меля всегда края влекут,
Где тихой ночью соловьи поют,
Где можно и с красавицей побыть,
И о невзгодах жизни позабыть.
Но песни пуль сильней меня влекут
Туда, где в бой за жизнь рабы идут.
Туда, где гимны мощные звенят
И где тиранов отправляют в ад.
‹1889›
«Встань, воспрянь же, свободы дух!..»
Встань, воспрянь же, свободы дух!
Встань и разбей злую цепь угнетенья,
Стонущим в муках дай избавленье!
Встань, благородный свободы дух!
Свергни деспотов и святош,
Свору попов, лицемерно лгущих
Нищим страдальцам о райских кущах!
Мрак суеверия уничтожь!
Свергни гордых и злых господ,
Что расточают пот миллионов!
Всех прислужников царских тронов,
Всех, терзающих свой народ!
1889 (?)
«Как белый лебедь, облако плывет…»
Как белый лебедь, облако плывет,
Уплыть и мне б за облаком вперед,
В далекий край, где зимы не гнетут,
Где вечно розы алые цветут.
Зачем, сердце рвешься ты в край вечных роз?
Нет, смертных там солнца лучи не согреют,
И жить им в трясине печали и слез,
В краю, где надежды в могиле истлеют,
Где скрежет немолчный и звон кандалов,
Где слышатся стоны голодных рабов,
Где слабого сильный жестоко гнетет,
Где потом и кровью исходит народ.
«Словно голый средь крапивы…»
Словно голый средь крапивы,
Бьюсь в заботах день и ночь,
Только ветер торопливый
Жизни цвет уносит прочь.
Холодно, ни искры света,
Мглою все заволокло.
Нет таких людей на свете,
Чье бы счастье расцвело!
«Друг, на всей земле свободы…»
Друг, на всей земле свободы —
Как ни бейся — не найти.
Всюду будь слугою моды,
Всюду хитрецы в чести.
Брось мечтанья и гонись за хлебом,
Если хочешь жить под этим небом.
«То я знаю, то смогу я…»
То я знаю, то смогу я:
Пива выпить — и запеть.
На заре войдя в пивную,
До зари в пивной сидеть.
Кто ж мне помешает, право,
Если это мне по нраву?
То я знаю, то смогу я:
Девушку поцеловать.
С радостью к такой пойду я,
Кто умеет приласкать.
Окунусь я нынче в омут,
Завтра уступлю другому.
То я знаю, то смогу я.
Не сердись, ханжа святой,
Скажешь, прожил я впустую, —
Что ж! Зато познал покой.
Что другим за дело, право,
Если это мне по нраву.
«Богатство свое ты усердно копил…»
Богатство свое ты усердно копил,
Все тебя чтут за усердие это.
Не каждое дельце ты честно творил,
Но это пустяк, если в бархат одет ты.
В тебе благодетеля каждый поет,
Хоть сердце твое словно камень и лед.
Но так повелось уж, обычай таков,
И так оно будет во веки веков.
«Кто по лугам среди цветов гуляет…»
Кто по лугам среди цветов гуляет,
Прикидывая, сколько сена в них,
Тот лучше пусть меня и не читает —
Одну досаду принесет мой стих.
«Люди несчастные рабством измучены…»
Люди несчастные
Рабством измучены,
Стонут и слезы льют,
Тянутся к лучшему.
Люди несчастные —
Головы глупые:
Сами же рабские
Цепи куют себе,
Слушают в церкви,
Что брешут обманщики,
Преданно служат
Жестоким насильникам,
Чтут их. Боятся
И ада и бога —
Всего, чем наполнены
Сказки дикарские.
Бьют их, они же
Скулят лишь, покорные.
Глупые головы,
Долго ж страдать вам!
Аспазия(1868–1943)Переводы Л. Осиповой
Где?
Я не хочу метаний
Между добром и злом.
Я совершенства жажду,
Цель жизни вижу в нем.
И наслаждений чашу
Испить я не хочу,
С безумным отвращеньем
Прочь от нее лечу.
Лечу к высотам чистым,
И там, в святом краю,
Я в белом одеянье
Застывшая стою.
Ну, где они пределы
Для страсти и мечты,
Что в небо нас возносят
И в бездну — с высоты?
Твое где постоянство,
О, дух мятежный мой?
Вчерашние святыни
Уж попраны тобой.
1896
Мечта
Мрак ночной опутал землю,
Беспредельна его власть.
Взор устал, рассудок дремлет.
Я без сил — боюсь упасть.
Но мечта моя не гаснет,
Пламенеет в темноте.
О, единственное счастье
В неизбывной немоте!
Подойди, своим дыханьем
Оживи меня скорей,
Крыльев огненным касаньем
Грудь застывшую согрей.
1897
Бессилие
Когда, сраженная бессильем,
Ищу спасенья в зыбких снах,
Твоей руки прикосновенье
Вдруг ощущаю на щеках.
Душа ликует и трепещет
От ласки тихой и немой,
И слезы льются, льются, льются,
Как благодатный дождь весной.
Я говорю, не умолкая,
Тебе о горестях своих…
В те дни без солнца, на чужбине,
Средь равнодушных и чужих,
Я в одиночестве печальном,
Как птица робкая, жила,
Как на скале росток унылый,
Как сиротинка без угла.
Но ты живительным дыханьем
Мне руки бедные согрел,
В своих объятьях теплых сильных,
Бессильную, меня призрел.
Мое лицо пылает жаром,
В глазах сияет жизни свет…
Вдруг дуновенье ледяное —
И золотого сна уж нет.
И голова клонится долу,
И сердце полнится тоской,
И серых будней привиденья
Зловеще реют надо мной.
1899
Лунный свет струится
Лунный свет струится
Над пучиной вод,
Чудится мне голос,
Он меня зовет:
Слышишь! Я русалка!
Ну, пойдем со мной!
Увезу на лодке
В край тебя иной.
Вот уж златотканый
Парус ветра полн,
Путь звезда укажет
Среди синих волн.
В том краю счастливом,
Где царит покой,
Любит дочку солнца
Месяц молодой.
Радость неземная
Их лучи слила,
И душа с душою
Счастье обрела.
В том краю желанном
Нет земных тревог…
Бесконечен света
Голубой поток.
1902
Сказочка
На кобылке быстроногой
Едет сказочка дорогой.
Едет-едет, поспешает
И кобылку подгоняет.
Скачет-скачет без заминки,
Крова нет у сиротинки.
Грезы сладкие навеет,
Прочь за новыми уедет.
Нет ее, и мне не спится,
Только вижу — снова мчится
На кобылке белогривой,
Кнут златой в руке игривой.
Поводочки в жемчугах,
А уздечка — вся в цветах.
А подковки — в серебре,
Детство милое, ты где?
Скачет сказка без заминки —
Крова нет у сиротинки.
1902
Весеннее утро
Из стран волшебных,
Из края грез
Волшебный лебедь
Весну принес.
Белее снега
Ее венок,
На платье синий
Сел мотылек…
Цветы хмельные
Друг к другу льнут,
Целует сладко
Волна волну.
На ложе красном,
Средь тишины,
Пока спит солнце
И видит сны.
А чуть проснется,
Как из-за туч
На землю робко
Пробьется луч.
Погладит нежно
Рукой златой
Деревьев косы
И вновь — домой.
По горке-радуге
Спустился тут
В одежке серой
Дождишка-плут…
Все дышит негой,
Везде покой.
Весна приникла
К груди земной.
1903
Жизнь — это не Бетховена соната
Жизнь — это не Бетховена соната.
В ней не звучит аккордов торжество.
Она обыденна и мелковата.
В чем смысл ее и что в ней — божество?
Здесь места нет трагедиям высоким,
Что потрясают души и сердца.
Слепые, мы блуждаем одиноко,
И темным закоулкам нет конца.
Ушедших лет неясные виденья
Едва поманят нас и позовут —
Исчезнут тут же в пустоте забвенья.
И снова горьких будней отупенье.
Уносит нас поток неумолимый
К последнему порогу бренных дней.
И мы, как будто ветром лист, гонимы,
Отторгнуты от милых нам ветвей.
1903
Тяжесть
Ах день! Как он тяжек!
Рассудок растерян,
Вся жизнь пред глазами —
Страданья, потери.
Душа утомилась,
Истаяли грезы.
Цветы не раскрылись
Под ветром морозным.
Живу средь развалин
Судьбы безотрадной,
Как будто ступаю
На нож беспощадный.
Душа утомилась,
Истаяли грезы.
Цветы не раскрылись
Под ветром морозным.
1903
«Те дни давно уж были!..»
Те дни давно уж были!
У птиц утрами крылья стыли,
Скворец еще не прилетал,
Весны приметою в долине
Стоял пушистый краснотал,
Уже в небесной серой стыни
Восход надеждой трепетал,
Вдали, сокрытый дымкой синей,
Черты живые обретал
Край светлых грез среди пустыни.
Казалось, сбудется мечта.
. . . .
Осенний лес шумит уныло.
Давно то было!
1904
Твоя любовь
Я о любви мечтала
Иной, чем ты даришь,
В цветущие долины
Меня ты не манишь.
Горьки твои лобзанья,
И в ласках страсти нет,
Во мне же оставляют
Они глубокий след.
На трон царицей властной
Возведена тобой.
Ты наделил гордыней
И поднял над толпой.
Но молнии так низко
Над головой блестят,
И омутов глубины
Мне гибелью грозят.
1908
Фаустовское мгновенье
Неповторимое мгновенье,
Чудесный миг, счастливый миг!
Как удержать твои виденья,
Очарованье снов твоих?
Уж если зелье колдовское
Моих коснется жадных уст,
Я ни за что не успокоюсь,
Пока не будет кубок пуст,
Пока душа не загорится.
И пусть все в пепел превратится!
О благотворное желанье,
Чудесный миг, миг неземной!
Как голову Горгоны[87] злой
Схватил Персей без колебанья,
Схвачу нечаянный твой дар,
Разрушу жизнь до основанья,
Как кровлю ветхую пожар!
1910
Принцесса
Сказок я слышала много,
В них уж не верю нисколько,
И как вербе при дороге
Мне сиротливо и горько.
По выдумке милой, обману
Я втайне внимать не устану.
Быть может, чуть-чуть погорюю
И, чтобы сбылась небылица,
Сказку сама наколдую:
Вроде бы я голубица,
На троне принцесса младая —
Свечкою тонкой пылаю.
1910
Ю. Пэн. Улица в Витебске.
Сила дерева
Срубите ветви до одной,
Их снова выращу весной.
Пусть буря гнет меня к земле,
Я выпрямлюсь назло судьбе.
Пусть град сечет мою листву,
Прошелестев, я лишь вздохну.
Жара захочет задушить,
В своей тени останусь жить.
Пускай осыплет листья осень,
Взметнусь весною в неба просинь.
Вы топоры свои берите,
Под корень дерево рубите.
Все ж не погибну я вовек —
Взрастет из тлена мой побег.
1910
Беспокойное существо
Нет, не исчезну я,
Словно росинка,
С листочка резного
На утреннем солнце.
На шелковой нити,
Слепым паучишкой,
Не стану я ползать,
Легко, беззаботно.
Не стану клониться
К земле благодатной,
Как клонится колос
Под ветром упругим.
Подобно жемчужине
В черной пучине,
Мне сном не забыться,
Не ведать покоя.
Покой мой — в тревогах,
А счастье — в страданьях,
Всегда я — в движенье, —
Мне некогда спать.
Еще не забрезжив,
Зовет меня утро,
Хоть рано в дорогу,
Но я уж в пути.
Промчусь ураганом,
И в сытую тучу
Совью облака,
Пусть прольются дождем.
Мне вечно стремиться
Сквозь день настоящий
В далекое завтра
Дорогой горящей.
1911
Бежать!
Бежать! Бежать! Мой кров разрушен,
Постылый плен преодолен.
Уйти в весенние просторы,
Пускай навеют синий сон!
Скорей! Скорей! Вдохнуть до боли
Медово-горький запах трав!
Как серебрится дождь над лугом!
Как лес в лучах зари кровав!
Ах, боже мой! Какая жажда
Вслед за ветрами ввысь зовет,
Туда — к распахнутым долинам,
В нагорный чистый небосвод.
Бежать! Бежать! В крови стремленье.
Куда, зачем — путь незнаком.
Все лишь тщета и заблужденье,
Неведенье — в тебе самом.
Куда? Что спрашивать напрасно?
Где цель? Зачем ее искать.
Волна не ведает морская,
Придется ль к берегу пристать…
1916
Аугуст Саулиетис(1869–1933)Переводы Е. Великановой
За зеленью горных склонов
За зеленью горных склонов,
Где родины песнь звучит,
В саду, озаренном солнцем,
Счастье мое грустит.
Племя болотных колдуний
Меня искони вело,
Тисками мне грудь сжимало,
Отравою сердце жгло.
Скитаюсь, кружу по дорогам,
Но знаю, найдется одна,
Что к саду, где солнце светит,
Меня привести должна.
Далекие колокола
Тоска приходит
В ночи глубокой,
И колокол слышен,
Слышен далеко.
И голос милый
Зовет оттуда,
Тревожит мне душу
Предвестьем чуда.
И снова в сердце
Живет надежда,
Что там отыщу я
Жданное прежде.
Дарят мне звезды
Усладу света,
Я знаю, что ждет меня
Родина где-то.
Тревожен голос
Во тьме глубокой,
И колокол слышен,
Слышен далекий.
Янис Порук(1871–1911)
«Я знаю — роза цветет…»Перевод С. Шервинского
Я знаю — роза цветет
В тиши, в тени.
Алеет, огнем горит
В тиши, в тени.
Я знаю — вянет она
В тиши, в тени.
И осень лепечет ей:
Усни, усни!
Я знаю — любовь живет
В тиши, в тени.
И сладкой мечтой томит
В тиши, в тени.
И сердце надломится вдруг
В тиши, в тени.
И с кладбища звон гудит:
Усни, усни!
1896
ПутникПеревод Вс. Рождественского
С соловьиной трелью чистой
Гаснет запад серебристый,
Тихий лес вдали чернеет,
Тень упала — месяц вышел…
Я иду все тише, тише,
И дышать мне все труднее.
Где ж конец? Устали ноги,
Спит кладбище у дороги —
Место грустное, святое.
Тень чернее — месяц выше.
Я иду все тише, тише…
Ах, дождусь ли я покоя!
1898
«Рукою дрожащей…»Перевод С. Шервинского
Рукою дрожащей
Он правду писал святую.
Душою болящей
Любовь порождал живую.
Но брань и побои
Были ему приветом;
Зачах он и умер…
Никто не узнал об этом!
1903
Вилис Плудон(1874–1940)
Летним полднемПеревод Л. Копыловой
Струится зной над дальними логами.
Все тихо, но в траве — многоголосый гул.
Чернеет точкой сокол над лугами,
Под кустиками заяц прикорнул.
Но тут слетелись крохотные феи
Над елью еле зримой каруселью,
Сквозными завертели подолами,
Пока не унесли горами и долами
Ольховый туесок — поделку пастуха —
Да листьев пожелтелых вороха…
В бору раздался смех, три ворона взлетело,
Идет он, меж кустов протискивая тело,
Ступая тяжело раздвоенной стопой,
Сокрытый в деревах, в листву одетый, —
Не Пан ли это?
1905
Осень бедствийПеревод Л. Копыловой
— Матушка Мглы! Матушка Мглы!
Что ж ты завесила пряжей углы,
Ткешь полотенца да белишь рядно?
— Доченька Солнца! Всюду одно;
Все скорбят. Все скорбят.
Все леса переполнены черной бедой.
Все пути перехлестнуты мертвой водой.
Окровавленным платом машет лихо на поле,
Сквозь людские селенья гонит голод и горе.
Всем — скорбеть. Всем — скорбеть.
Чем же слезы их святые утереть?
Красный макПеревод С. Шервинского
…И красный мак огнем горит
На месте том, где он убит…
К земле прилип кровавым пятном
У самой тропы в жите густом.
Пылает ненавистью цветок:
Никто за меня отомстить не смог!..
Проходит девочка мимо цветка —
Трепещет, сама, как цветок, легка.
Прошла — оглянулась на красный мак
Вздохнула, понурясь, печально так…
До мака дошел косарь молодой —
И вдруг опустилась рука с косой.
Клокочет душа, закипела ключом,
Удвоилась сила, ей все нипочем!
Копна за копной на жнивье встает;
Старушка с клюкой по меже бредет…
Вихрь налетел и сломал цветок…
Господи, где же зарыт сынок?
1906
Еще не времяПеревод Л. Копыловой
Ты — в закромах души, златое семя.
Еще не время, нет! Еще не вышел срок
Еще растравлен ржавчиной восток, —
Еще земля, что трупы, холодна.
За девятью болотами — весна!
И жаворонки, первенцы полей,
Сыскать не могут места потеплей.
И небосвод нависший не широк…
Еще не время, нет! Еще не вышел срок!
Одна из многихПеревод Л. Копыловой
Небо окрашено кровью годин…
Что же не шлет ей весточки сын?
Ждет — не дождется сына.
Рожь зацветет и начнет отцветать.
Сколько тревожных ночей не доспать?
Ждет — не дождется сына.
Тишь на дворе, и зима у дверей.
Сыплется снег на просторы полей.
Ждет — не дождется сына.
Дикие гуси выходят к воде,
Воздух теплее — и легче в беде:
Может, дождется сына?
Вечер ли, полдень ли ясный стоит —
Выцвели взоры и голос дрожит.
Ой, не дождется сына!
Нынче — одной, как и завтра — одной.
Этой весной, как и прошлой весной,
Ждать — не дождаться сына.
Так и заря догорит за горой,
Ляжет песок на могиле сырой —
И не дождаться сына.
Весенняя благодатьПеревод Л. Копыловой
Лег я под яблоней
Вешней порою;
Пчелы над яблоней
Кружатся роем.
Ветер летел
И движением крыл
Веки цветами
Запорошил.
1908
Маконис(1879–1918)
ИстинаПеревод С. Шервинского
Живой огонь кипит в крови моей:
Я истину познал, я предан ей.
Немало боли, горестей, скорбей
Для истины терпел я, предан ей.
Я истину познал, я предан ей.
Сказал себе: всем жертвовать сумей
Для истины! И кровью, жизнью всей
Ее вписал в скрижаль души своей.
О, сколько для нее ночей и дней
Трудился я! Пот лился, как ручей.
О, сколько длинных исходил путей!
И сколько раздавил холодных змей!
Поклялся я без выспренних речей
Жить, истину храня в душе своей.
И с истиной душа срослась тесней —
И я счастливцем стал среди людей.
Лежишь, бывало, в сумраке ночей,
Усталый, слабый, не сомкнешь очей —
А радость в сердце, что ни миг, светлей:
Я истину познал, я слился с ней.
Живой огонь кипит в крови моей.
Я истине поклялся: меж друзей,
Ей присягнувших, быть ей всех верней.
Ничто не сломит верности моей!
1908
Карлис Скалбе(1879–1945)
Который час?Перевод Вс. Рождественского
Ты в дом пришла к нему однажды,
Сказать хотела, что его ты любишь,
Но покраснела и, смущаясь,
Спросила лишь: «Который час?»
А он, взглянув, смутился тоже —
Такой ему была ты милой —
Хотел промолвить: «Будь моею!» —
Но прошептал лишь: «Час? Десятый».
Его ты поблагодарила,
Но отвернулась и ушла.
«Постой!» — хотел тебе он крикнуть,
Но ты уже закрыла дверь.
С тобой он утром попрощался
И вот уехал в край далекий.
Вы в жизни шли все время порознь
И встретились, уж поседев.
‹1902›
На чужбинеПеревод Л. Копыловой
В аллее ветер суком скрипит,
Все небо — в тучах и в тучах спит.
За синью моря скорбят леса,
За мглою слезной — темны глаза.
За синью моря скорбят леса,
Там за слезами — темны глаза.
Моя отчизна, как в яме, спит,
А сверху ветер суком скрипит…
1906
В сгоревшем лесуПеревод Л. Осиповой
Пичужка иволга грустит
В лесу сгоревшем и пустом,
Повсюду пепел, гарь, и пыль,
И черных сосен тихий стон.
Сочится теплая смола
Расколотых огнем дерев,
Лес замер в скорбной тишине,
Лишь слышен иволги напев.
Мольба о благостном дожде,
Чтоб пролился на лес немой,
На раны сосен и берез,
На пепел белый, неживой.
На вереск хрупкий, молодой,
Что, возродившись среди тленья,
Окутал темную беду
Лиловым сумраком забвенья.
1912
ТраваПеревод Л. Копыловой
Стал холм зеленым, и зеленый дождь
Блестит вдали, колеблемый едва.
Во всем, везде присутствует трава —
Над лугом, над могилою и в роще.
И мокрый лик земли улыбка морщит.
1913
ВесноюПеревод Л. Копыловой
Когда олень пьет воду вечерами
И смотрит вдаль, уже поверх лесов,
Всю землю без остатка заполняет,
Как половодье, этот влажный зов.
Он ельник оглушил, как мощная труба,
Бери — вот жизнь моя и вся моя судьба.
1918
Фрицис Барда(1880–1919)Переводы Л. Копыловой
Сын земли
Цепи цветов
твою кисть оплели.
Ты — вековечный
пленник земли.
Накрепко связан
нежностью пут:
вдруг показалось —
руки цветут.
Вдруг показалось,
сущность — в цветах.
Недостижима
небес высота.
Ночью же снова
вечность близка, —
в путах цветущих
ноет рука!..
Моя песня
Кому я пою мою песню?
Зеленой траве и метлице.
И синему небу. И ветру.
Крапивнику — крохотной птице.
И мху — его лапам медвежьим.
Звезде над рассветной чертою.
Пыльце, задымившей орешник
Мельчайшею мгой золотою.
И белому замку надежды,
Что теплой звездою согрета.
Безумцу, что плачет о крыльях.
Душе, что осталась без света.
Весна
Сквозь березняк летит весна — как смел ее разгон! —
вся в одуванчиках, сияет колесница.
Березы отдают приветственный поклон,
зеленых мотыльков полным-полны косицы.
Весна на ельник глянула — и вот
на каждой ели теплится огарок.
На луг взглянула — в мураве цветет,
синея нежно, облако фиалок.
Едва не проскочила в спешке сад,
но тпру! — и к липе вожжи прикрутила.
А яблони еще в сугробах спят —
саму весну снежком припорошило.
Вон девочка присела на порог.
И шепчет ей весна с такою тихой лаской,
как если бы в губах подснежник робкий дрог:
«Привет тебе от солнца, златовласка!»
В соломе кровли ласточки лепечут,
и синие огни на оперенье блещут.
Мартовская панорама
Опять кто-то синий бредет через бор.
Морозу не можется — вывихнул ногу.
По сумеркам тенями полнится двор:
синеют в окне и струятся к порогу.
С межи жаворонок взлетел в облака:
нанижет и тут же рассыплет монисто.
Но аист поднимет — с его сюртука
стекает блистание струй шелковистых.
К реке на тележках скользят ручейки.
Во льду начинает потрескивать тихо,
и ухает глухо в глубинах реки:
открыл половодье подводный владыка.
У баньки сидит снеговик, на плечо
метлу уронил да и сам покривился.
На баньку ему б покоситься еще —
но угольный глаз по щеке покатился.
А юность не знает, куда ей спешить, —
нестись бы за каждою облачной стаей! —
и ночью, чуть веки успеет смежить,
все словно крыла за спиной вырастают…
Серая лачуга
Чуть вышел над крышею месяц двурогий,
присела белесая тень на пороге
и дует в дырявую кость, как в дуду, —
так горькие грешники стонут в аду…
А в темной лачуге мучительно спят:
то сводит суставы, то кости болят,
закупорил горло задушенный вздох —
и хочется крикнуть, да рот пересох!..
Кто мельницу крутит во тьме чердака?
Кто давит рукою на брус потолка,
покуда петух не прокличет свой час,
не вспыхнет в лачуге оранжевый глаз?…
Лишь возле дитяти — порхание птах,
звезда — в изголовие, солнце — в ногах.
Молитва
Пускай не страждет твердь,
когда ее топчу,
не знает мук цветок,
вплетаемый в венок.
Пусть чистый ключ
от горечи не плачет
в глуши ночной!
Пусть на земле
не будет ни одной
души больной
и на свету — незрячей!
Границы
Не стану отрицать границ
меж недоступным и доступным.
Но тщусь глухую тьму страниц
пронзить познанием минутным.
Мой дух, томясь такой тоской,
не раз перелетал границы,
куда бредущему с клюкой
и за сто лет не дотащиться.
До этих далей на веку
не дохромаешь в мерном шаге —
они даются смельчаку
внезапно, в огневой отваге.
Вам у границ застрять, слепцы!
Но ваших выгод не отъемлю
в быту, где голый практицизм
ногой нащупывает землю.
А я пчелою вознесусь
над льдом границ — к цветам вселенной.
И не беда, коль заблужусь
и не вернусь в мой улей бедный.
Возвращенье
Так вот что все исканья означали! —
лишь возвращенье, полное печали,
к истоку Жизни, к Свету, что извечен,
которым огонек моей души засвечен.
Так вот в чем заключается познанье:
сгорел и сгас — печаль воспоминанья!
И совершенства высшая примета —
лишь память темноты о миге света.
Фиалка
За космами елей, в полдневной тиши,
где моет прозрачный ручей голыши
да с овцами дремлет пастух у ракит, —
лиловый бесенок на солнце сидит.
Он мал и тщедушен, он юн, как весна,
и шерсть на хвосте никому не страшна
Проказник пришел поиграть на опушку —
слегка пощекочет да выпустит мушку.
Вдруг, лист прошлогодний взметнув до небес,
промчался по лесу взаправдашний бес.
«Quos ego!»[88] — воскликнул он, к городу мча,
и задал бесенок за ним стрекача:
несется по ельнику наискосок,
как ветром гонимый лиловый платок.
Свалилась лиловая туфелька с пятки.
Поднять бы, да где там — летит без оглядки!
По той же опушке подпасок идет.
«Гляди-ка! — кричит он. — Фиалка цветет!»
Мой колодезь
На тихом лугу перед домом
колодезь с белеющим дном
хоронится в срубе замшелом,
в зеленом венке травяном.
К нему наклоняется ива
всей тенью седой головы,
и луч, как паук серебристый,
колеблется в сетке листвы.
На белой песчаной подушке
вздремнула вода. Но тотчас
спросонья глядит в поднебесье
зрачками расширенных глаз.
К ней облако, ветром гонимо,
снижается дух перевесть.
Ночами же звезд и созвездий
в ее колыбели не счесть.
А в сумерках, пыльный, сморенный,
я тоже гляжу в глубину —
со звездами и облаками
товарищем влагу тяну.
О влага земная! с тоскою
к земле, словно сын, припаду,
хоть знаю: опять за звездою,
за синей звездою уйду.
Аугуст Брукленайс(1891–1918)
ВечеромПеревод Вл. Бугаевского
Все наши силы, как паук,
Завод высасывает жадно,
А грохот, скрежет, гул вокруг —
Как в вихре битвы беспощадной.
Идут другие нам взамен,
А где-то богатеет кто-то,
И в затхлом мраке этих стен
Все убыстряется работа.
Но что за люди у ворот,
Как тень дрожащая, мелькают?
А грохот ширится, растет,
И небо заревом пылает.
1913