Как ребенок, заплакал солдат.
Так стоял пехотинец, смеясь и рыдая,
Сапогом попирая колючий плетень.
За плечами пылала заря молодая,
Предвещая солнечный день.
1945
НИКОЛАЙ УШАКОВ
ХАРЬКОВ
Харьков слышит гул родных орудий.
Гул все громче.
Звук разрыва сух.
Превратились в слух дома и люди,
и деревья
превратились в слух.
«Ждем»,— как будто говорит Сумская,
«Ждем»,— соседний произносит сад.
Головы все ниже опуская,
на балконах
мертвые висят...
— Ждем,— живые повторяют люди,
Пепельною ночью,
сизым днем
Харьков слышит гул родных орудий,
мужественный голос:
«Мы идем!»
За противотанковыми рвами,
за скрещением дорог
вдали
Харьков вырастает перед нами.
Мы идем,
мы входим,
мы вошли.
1943
НИКОЛАЙ РЫЛЕНКОВ
* * *
В суровый час раздумья нас не троньте
И ни о чем не спрашивайте нас.
Молчанью научила нас на фронте
Смерть, что в глаза глядела нам не раз.
Она иное измеренье чувствам
Нам подсказала на пути крутом.
Вот почему нам кажутся кощунством
Расспросы близких о пережитом.
Нам было все отпущено сверх нормы:
Любовь, и гнев, и мужество в бою.
Теряли мы друзей, родных, но веры
Не потеряли в Родину свою.
Не вспоминайте ж дней тоски, не раньте
Случайным словом, вздохом невпопад.
Вы помните, как молчалив стал Данте,
Лишь в сновиденье посетивший ад.
1942
* * *
Ире
Бой шел всю ночь, а на рассвете
Вступил в село наш батальон.
Спешили женщины и дети
Навстречу нам со всех сторон.
Я на околице приметил
Одну девчонку лет пяти.
Она в тени столетних ветел
Стояла прямо на пути.
Пока прошли за ротой рота,
Она не опустила глаз
И взглядом пристальным кого-то
Разыскивала среди нас.
Дрожал росой рассвет погожий
В ее ресницах золотых.
Она на дочь мою похожей
Мне показалась в этот миг.
Казалось, все дороги мира
Сошлись к седой ветле, и я,
Себя не помня, крикнул: «Ира,
Мой птенчик, ласточка моя!»
Девчонка вздрогнула и, глядя
Колонне уходящей вслед,
«Меня зовут Марусей, дядя»,—
Сказала тихо мне в ответ.
«Марусей? Ах, какая жалость!» —
И поднял на руки ее.
Она к груди моей прижалась,
Дыханье слушала мое.
Я сбросил груз дорожных тягот.
«Ну что же, Ира, не ревнуй!» —
Всю нежность, что скопилась за год,
Вложил я в долгий поцелуй.
И по дорогам пропыленным
Вновь от села и до села
Шагал я дальше с батальоном
Туда, где дочь меня ждала.
1942
* * *
Письмо и карточка в конверте,
Написан четко адрес твой.
Обязан быть готовым к смерти
Солдат, не раз ходивший в бой.
Мы здесь привыкли к этой мысли
И, жажду жизни затая,
Висим на шатком коромысле
У самой грани бытия...
Пусть нелегко нам, ну так что же,
К нам век тревожный наш ревнив.
Мы чище сделались и строже,
Все суетное отстранив.
И мерой нас какой ни мерьте,
Как ни оценивайте нас,
Мы здесь в глаза глядели смерти,
И мы не опустили глаз!
1942
БОРИС ПАСТЕРНАК
СМЕРТЬ САПЕРА
Мы время по часам заметили
И кверху поползли по склону.
Вот и обрыв. Мы без свидетелей
У края вражьей обороны.
Вот там она, и там, и тут она —
Везде, везде, до самой кручи.
Как паутиною, опутана
Вся проволокою колючей.
Он наших мыслей не подслушивал
И не заглядывал нам в душу.
Он из конюшни вниз обрушивал
Свой бешеный огонь по Зуше.
Прожекторы, как ножки циркуля,
Лучом вонзились в коновязи.
Прямые попаданья фыркали
Фонтанами земли и грязи.
Но чем обстрел дымил багровее,
Тем равнодушнее к осколкам,
В спокойствии и хладнокровии
Работали мы тихомолком.
Со мною были люди смелые.
Я знал, что в проволочной чаще
Проходы нужные проделаю
Для битвы, завтра предстоящей.
Вдруг одного сапера ранило.
Он отползал от вражьих линий,
Привстал, и дух от боли заняло,
И он упал в густой полыни.
Он приходил в себя урывками,
Осматривался на пригорке
И щупал место под нашивками
На почерневшей гимнастерке.
И думал: глупость, оцарапали,
И он отвалит от Казани
К жене и детям вверх, к Сарапулю,—
И вновь и вновь терял сознанье.
Все в жизни может быть издержано,
Изведаны все положенья,—
Следы любви самоотверженной
Не подлежат уничтоженью.
Хоть землю грыз от боли раненый,
Но стонами не выдал братьев,
Врожденной стойкости крестьянина
И в обмороке не утратив.
Его живым успели вынести.
Час продышал он через силу.
Хотя за речкой почва глинистей,
Там вырыли ему могилу.
Когда, убитые потерею,
К нему сошлись мы на прощанье,
Заговорила артиллерия
В две тысячи своих гортаней.
В часах задвигались колесики,
Проснулись рычаги и шкивы.
К проделанной покойным просеке
Шагнула армия прорыва.
Сраженье хлынуло в пробоину
И выкатилось на равнину,
Как входит море в край застроенный,
С разбега проломив плотину.
Пехота шла вперед маршрутами,
Как их располагал умерший.
Поздней немногими минутами
Противник дрогнул у Завершья.
Он оставлял снарядов штабели,
Котлы дымящегося супа,
Все, что обозные награбили,
Палатки, ящики и трупы.
Потом дорогою завещанной
Прошло с победами все войско.
Края расширившейся трещины
У Криворожья и Пропойска.
Мы оттого теперь у Гомеля,
Что на поляне в полнолунье
Своей души не экономили
В пластунском деле накануне.
Жить и сгорать у всех в обычае,
Но жизнь тогда лишь обессмертишь,
Когда ей к свету и величию
Своею жертвой путь прочертишь.
Декабрь 1943 г.
АЛЕКСАНДР ПРОКОФЬЕВ
ТОВАРИЩ, ТЫ ВИДЕЛ
Александру Фадееву
Товарищ, ты видел над нею
Закаты в дыму и крови.
Чтоб ненависть била сильнее,
Давай говорить о любви.
Под грохот тяжелых орудий
Немало отхлынуло дней.
Товарищ, мы — русские люди,
Так скажем, что знаем о ней.
Расскажем, и все будет мало,
Споем, как мы жили в ладу.
Товарищ, ты будь запевалой,
А я подголоском пойду!
Вся в солнце, вся — свет и отрада,
Вся в травах-муравах с росой,
Широкие ярусы радуг
Полнеба скрывают росой!
И день занимался прекрасный,
И, весен веселых гонцы,
Галчата сидели на пряслах,
И шли бороздою скворцы.
Ручьи в краснотале всех краше,
В них — звезд голубых огоньки,
В них русские девушки наши
Бросали цветы и венки!
И «любит — не любит» гадали
В тени белоногих берез...
О милые светлые дали,
Знакомые с детства до слез!
Долины, слепящие светом,
Небес молодых синева,
На всем этом русская мета
И русского края молва!
Поляны, поляны, поляны
Везде земляникой цвели.
Баяны, баяны, баяны
Звенели, горели и жгли!
Катились глубокие воды,
И ветер слетал с парусов
На красные трубы заводов,
На кроны дубрав и лесов.
И хмурые видели глыбы
В гранитном подножье прибой,
И в заводи, полные рыбы,
Слеталися чайки гурьбой!
Нам дорого это и свято,
Нам край открывался родной
За каждой травинкой примятой,
За каждой былинкой степной.
Встают за высокою рожью,
За взлетом на крышах коньков,
За легкой знакомою дрожью
Склоненных к воде ивняков;
За красною шапкой рябины,
За каждым дремучим ручьем,
За каждой онежской былиной,
За всем, что мы русским зовем.
Родней всех встают и красивей