[254]. Изобретение пейзажного парка в Англии Н. Певзнер относит к годам между 1710-м и 1730-м, т. е. значительно ранее философских выступлений Ж. – Ж. Руссо, – ко времени расцвета английского либерализма.
Н. Певзнер пишет: «Свободный рост дерева был очевидным символом свободного роста индивидуума, змеевидные (серпантинные) дорожки и ручейки – свободы английской мысли, и убеждения, и действия, а верность природе местности – верности природе в морали и политике»[255]. Далее Н. Певзнер приводит слова английского поэта Дж. Томсона (1700–1748) из его поэмы «Свобода» (1734–1736). Дж. Томсон нападает в своей поэме (кн. 5) на регулярные сады и отождествляет французское тираническое государство с его садами эпохи Людовика XIII:
Those parks and gardens, where, his haunts betrimmed,
And Nature by presumptuous apt oppressed,
The woodland genius mourns.
…
Detested forms! that, on the mind imposed,
Corrupt, confound and barbarize an age[256].
Аналогичным образом А. Поп утверждает, что «мужественные британцы, презирая иноземные обычаи» (имеются в виду французские), предоставляют своим садам свободу от тирании, угнетения и автократии.
Идеология вига явно сказывается у Томсона в воспевании того вида, который открывался (и до сих пор, кстати, открывается) с холма Ричмонда:
…hills and dales, and woods, and lawns, and spires,
And glittering towns, and gilded streams, till all
The stretching landscape into smoke decays.
Happy Britannia, where the Queen of Arts,
Inspiring vigour, Liberty, abroad
Walks unconfined[257].
Дж. Аддисон, принадлежавший к партии вигов (либералов), прославляя страну свободы в «Болтуне», представляет ландшафт «большого разнообразия» и удивительного изобилия цветов, произрастающих свободно, вне клумб, в природном беспорядке[258]. Тема свободы, и при этом не только свободы внутреннего, душевного мира, связывается и в России с темой свободы политической – свободы от страха и невежд; в стихах «Мысли об истинной свободе» Карамзин пишет:
Но что же нам, о друг любезный!
Осталось делать в жизни сей,
Когда не можем быть полезны,
Не можем пременить людей?
Оплакать бедных смертных долю
И мрачный свет предать на волю
Судьбы и Рока: пусть они,
Сим миром правя искони,
И впредь творят, что им угодно.
А мы, любя дышать свободно,
Себе построим тихий кров
За мрачной сению лесов,
Куда бы злые и невежды
Вовек дороги не нашли
И где б, без страха и надежды,
Мы в мире жить с собой могли.
Сень лесов, следовательно, защита от злых и невежд. Кто эти злые и невежды, которые не дают дышать свободно, можно, разумеется, легко догадаться.
Николас Певзнер пишет: «Партия вигов – это первый источник пейзажного сада, философия рационализма – второй. Разум – это человеческая способность держать гармонию с вечным порядком Вселенной. Сад – часть природы, не противоположность природе. Только последующее извращение исказило красоту и простоту этого первоначального, законного и естественного состояния, превратив ее в искусственную помпу барокко и ветреность рококо. Лекарством явилось палладианство в архитектуре – стиль, упорядоченный подобно божественной (или ньютоновской) Вселенной и такой простой, как природа, ибо никем, уверяют философы, природа не была так полно понята, как древними. Отсюда следовать стилю древних в архитектуре означало следовать природе»[259]. Тем самым в какой-то мере Н. Певзнер «философски» объясняет обычно вызывающее недоумение резкое различие между свободными формами пейзажного парка и строгими (якобы «тираническими») формами одновременно с ним развивающейся классицистической архитектуры.
«Тем не менее, – пишет Н. Певзнер далее, – эта концепция (концепция пейзажного парка. – Д. Л.) была вначале концепцией мыслителей и поэтому не визуальной. Те, кто породили ее, никогда не думали, что она приведет к скалам и утесам или к мягким лугам и журчащим ручейкам. Но тут вмешались любители. Кристофер Хасси пишет, как после Утрехтского мира (1713) совершить „большое путешествие“ стало вопросом престижа, как любители искусств открыли Альпы и итальянские пейзажи, как они нашли их идеализированными и подчеркнутыми в искусстве Сальватора Роза, Пуссена и Лоррена, как они привозили на родину их живописные произведения или гравюры с их произведений, как они убеждали художников в Англии смотреть глазами этих иностранных пейзажистов и как в конце концов они попробовали преобразовать свои собственные владения в подражание пейзажам Роза и Лоррена»[260]. Немецкие садоводы в некоторых случаях даже прямо воспроизводили картины знаменитых пейзажистов[261].
Знакомство с картинами С. Роза, К. Лоррена и Н. Пуссена совершалось простыми путешественниками, но отдельные художники (например, Джон Вуттон, John Wootton) в 20-х гг. XVIII в. стали делать гравюры по картинам Роза, Лоррена и Пуссена. Появились гравюры с пасторальных пейзажей Клода Лоррена и пейзажи Италии (преимущественно Римской Кампаньи и окрестностей Неаполя) в фонах картин Сальватора Роза, изображающих мифологические сюжеты.
Есть, однако, свидетельства и того, что интерес к пейзажной живописи проявился в поэзии, в прозе, в описаниях путешествий всего XVII в.[262] В период четырех последних десятилетий XVII в. (1660–1700) в Англии появилось около 25 сочинений, посвященных пейзажной живописи: технике письма, библиографии, истории и т. д.[263]
Этот интерес к пейзажной живописи не мог не связаться постепенно с садовым искусством, не мог не отразиться на отношении к регулярным садам.
Демокрит размышляет. Гравюра Сальватора Розы. 1662
Сальватору Роза принадлежит гравюра, изображающая Демокрита в размышлении на фоне дикого пейзажа (1662), но еще раньше Кристиан Леблон создал гравюру «Демокрит», в которой Демокрит сидит под деревом, отвернувшись от «регулярного» сада, обнесенного высокой стеной с башней. Как предположил Джон Диксон Хант, перед нами отклик на рассказ Л. Б. Альберти о том, как Демокрит осудил ограничение сада любым видом ограды[264].
Рассматривая дело по существу, необходимо, однако, сказать, что регулярный сад также следовал формам, создаваемым природой[265]. Об этом же впоследствии писал и Ф. Шиллер в своей рецензии «О „Садовом календаре на 1795 год“». Говоря об архитектурном и живописном стиле в садоводстве, Ф. Шиллер замечает: «…оба воспроизводят природу посредством природы…»[266]
Различие, однако, между следованием природе в регулярных стилях садоводства и следованием ей в пейзажных заключалось в том, что в регулярных стилях была попытка воспроизвести природу в ее структурных и аллегорических формах, создавать как бы некий отвлеченный микромир, тогда как пейзажный парк создавал как бы реальные пейзажи и в большей мере сообразовывался с характером природы той местности, где он устраивался.
Но полного отождествления с природой пейзажное садоводство достигнуть все же не может. Садовод стремится скрыться за природой, но как только он этого достигает, искусство пропадает и сад становится простым лесом. Поэтому садовод в своей работе по планировке парка все время держится у границы природы и не решается ее переступить. Что же держит искусство в рамках искусства? Гёте утверждает: «Как раз то, что несведущий человек в произведении искусства принимает за природу, есть не природа (с внешней стороны), а человек (природа изнутри)»[267].
Ландшафтный, нерегулярный парк – это природа, принимаемая за человеческое, и человеческое, принимаемое за природу.
В письме к лорду Берлингтону Александр Поп рекомендует при устройстве садов советоваться во всем с «гением местности». Этот последний совет означал не только необходимость сообразовываться с характером местности, но и создавать сады не по одному общему шаблону, а учитывать разнообразие природных условий. Дж. Аддисон писал в «Зрителе»: «…я думаю, что существует множество разновидностей садов, как и в поэзии: ваши творцы партеров и цветочных садов – это составители эпиграммы и сонетов в этом искусстве; изобретатели беседок и гротов, трельяжей и каскадов – писатели любовных историй Г. Уайз и Дж. Лондон (английские королевские садоводы, придерживавшиеся «французского» стиля. – Д. Л.)… Что касается меня… мои композиции в садовом искусстве следуют манере Пиндара и достигают прекрасной дикости природы» (Зритель. 1712. № 420). Отсюда ясно, какое значение в садовом искусстве начинает придаваться индивидуальной манере и индивидуальным особенностям.
Пейзажные сады откликаются на индивидуальные вкусы садоводов гораздо отчетливее, чем все предшествующие. Каждый садовод последней четверти XVIII и начала XIX в. индивидуален. Эта черта, как мы увидим, вообще характерна для романтического искусства в целом. Она ярко проявляется, например, в литературе романтизма сравнительно с литературой классицизма, где авторская индивидуальность относительно затушевана. Пейзажные парки, зародившись гораздо ранее, чем появился романтизм, идут как бы навстречу основным тенденциям романтического искусства.