Сады служат, следовательно, воспоминанием об отцах и будут напоминать правнукам о нем самом. Романтизм воспринимает сады во времени – в историческом и семейном.
Сажавшие сады предусматривали несколько периодов их будущего развития. В своих посадках они исходили, как ясно видно из различных документов (а они имеются уже от Петровского времени), из расчета – в каком возрасте приживется дерево. Петр постоянно приказывал перевозить и сажать взрослые, большие деревья с возможно бóльшим комом земли. Он пытался приблизить возраст пересаживаемого дерева к среднему. Кроме того, Петр многократно приказывал при посадке новых садов сохранять старые деревья и дикие рощицы (даже в Летнем саду в Петербурге). На особую красоту старых деревьев в парках постоянно указывают английские авторы[536].
2. Вырастая, сад проходит не только через различные возрастные границы своих посадок, но и через различные изменения стилей, каждый из которых органично сливается с предшествующим и с течением времени все больше и больше приобретает местные и национальные черты. Так было, например, с Голландским (или Старым) садом против Екатерининского дворца. Сад в стиле голландского барокко, ближайший к дворцу или дому, обрастает садом и парком в стиле романтизма, и с течением времени вместе они составляют типичный русский усадебный парк с преобразованной регулярной частью вблизи и более свободной, пейзажной в отдаленных частях. Восстановить барочный центр вблизи дома – значит нарушить связь этой центральной части сада с остальными частями романтического русского сада.
3. С ростом и старением деревьев в саду менялся и характер садовых построек. Вместо барочных строений, гармонирующих с регулярностью первоначального сада, вырастали садовые строения в стиле классицизма с романтической тематикой (храмы Дружбы, меланхолические памятники, интимные ванны, галереи, с верхней части которых открывались виды на верхушки парка и прилежащие озера, и пр.). Закрытые деревьями нижние этажи этих построек оставались без окон или создавались с малоукрашенными плоскостями стен, иногда рустованных, обложенных туфом – под гроты и эрмитажи. Обнажить все эти постройки от старых полузаслоняющих их деревьев – значит разрушить все эстетические расчеты их строителей.
4. Применительно к историческим паркам, известным их владельцами, устроителями, посетителями и отражениями в поэзии и литературе, следует принимать во внимание и ценность всех существующих в них мемориальных наслоений. В отношении парков г. Пушкина первостепенное значение имеют пушкинские мемории, и «оптимальным временем» существования всех парков города, названного в честь Пушкина, всегда признавалось время Пушкина. Но можно ли ограничиваться или замыкаться в пушкинских парках временем Пушкина? Царское Село, Пушкин – это «город муз», город муз многих русских поэтов: здесь и Ломоносов, и Державин, и Карамзин, и Батюшков, и Жуковский, и Тютчев, и Анненский, и Гумилев, и Ахматова. Все двухсотлетние наслоения поэзии должны быть сохранены. Задача реставратора состоит не в том, чтобы «вернуть» сад какому-то поэту, архитектору, садоводу или владельцу, а по возможности сохранить находящиеся в нем ценности всех эпох. Реставратор не возвращает реставрируемое произведение к определенному моменту его жизни, что практически невозможно, а продлевает жизнь его в культурном аспекте.
5. Кроме того, сад и парк теснейшим образом связаны с окружающей архитектурной и природной средой. Возьмем хотя бы Летний сад в Петербурге. Сохранение в нем сплошной ровной стены высоких деревьев не имело смысла в XVIII в., когда еще не существовало окружающей городской застройки и высокой решетки со стороны Невы. Но в современном городе Летний сад играет роль «четвертой стены» Марсова поля, и высота его деревьев приблизительно равна высоте домов с двух сторон и Михайловского сада (что естественно) с третьей. Со стороны Невы Летний сад «держит» ровный ряд набережных, и высота его прославленной решетки служит как бы «вазой», архитектурным основанием, из-за которого деревья выступают на одну треть своей высоты и тем эстетически оправдывают существование решетки с мотивами ваз и цветов.
6. Наконец – и это, пожалуй, самое важное, – сад и парк теснейшим образом связаны не только с бытовой жизнью, протекающей в них, но со всем строем создавшего их общества. Дело не только в изменяющемся назначении сада и парка, но и в том, что многие из сторон садово-паркового искусства прошлого имели смысл только при крепостном строе, в окружении особого дворцового быта, при наличии богатых владельцев, огромного штата садовников, рабочих, слуг и т. д.[537] – при определенном общественном укладе, в быту императорского двора и при использовании сада сравнительно небольшой императорской или помещичьей семьей.
Можно с уверенностью сказать, что восстановить в первоначальном виде сады XVI–XVIII вв. так же невозможно, как и музеефицировать многие социальные институты, с потребностями и вкусами которых они были связаны. Нет уже ни монархов, ни помещиков с их садовыми развлечениями, ни сотен садовников и садовых рабочих. Многие растения, считавшиеся в свое время экзотическими, поражавшие воображение, давно перестали быть экзотическими и удивительными. Изменились и представления об «идеальном мире» – Эдеме, устарела и «философия природы», в свете которой в свое время воспринимались сады. Изменилось и окружение садов, что также чрезвычайно важно. Сады, бывшие загородными, часто оказывались внутри городской застройки. Сад как культурный феномен особенно тесно связан со своей эпохой.
Невозможно заняться восстановлением оранжерей, в которых росли тысячи редких пород растений, как невозможно было бы и бессмысленно содержать при садах королей и их двор, владельцев замков и их нарядных посетителей[538]. Поэтому задача реставрации в садах не может сводиться к восстановлению садов периода их «расцвета». Было бы наивно предлагать тратить огромные деньги и ограничивать число посетителей садов немногим числом, которое позволяло бы пользоваться узкими дорожками, огибными аллеями, беседками, эрмитажами, гротами, разрешать срывать плоды и рвать цветы, мять на дорожках душистую траву и т. п., как это было обязательным для садового быта периода «просвещенного абсолютизма» или господства знати. Следовательно, задача садоводов должна заключаться сейчас в продлении жизни тех остатков садово-паркового устройства, которые возможно поддержать.
Летний сад. Аллея со стороны Лебяжьего канала. Фото К. К. Буллы. 1913
Реставраторы садов так или иначе вынуждены идти на компромиссы, сохраняя их в новых условиях, с новыми средствами и для новых общественных целей.
Летний сад. Скульптура «Амур и Психея». Фото К. К. Буллы. 1913
Естественно, что главную роль в этом сохранении садов должна играть документальность. В садах должны оставаться все «документальные памятники» (старые деревья, садовые павильоны, дорожки, пруды, фонтаны и пр.), которые свидетельствовали бы не только о «периодах расцвета», но и о всей культурно-значимой истории сада. Эпохи сада не могут быть реально показаны посетителю, но они могут быть им самим представлены себе. Поэтому очень важно иметь при садах в специальных павильонах музейного назначения экспозиции, в которых были бы собраны материалы по истории сада: гравюры, картины, археологически обнаруженные материалы, костюмы различных эпох, планы, чертежи, проекты и т. д. и т. п.
Следует подумать и о том, что в садах мраморные статуи в современных условиях портятся[539]. Ценнейшие статуи XVII–XVIII вв. Летнего сада в Петербурге должны быть постепенно заменены точными копиями, сами же подлинники следует сохранять в музее Летнего сада, который вполне может быть создан в самом саду – допустим, в Кофейном домике. Садовые музеи – вот самый действенный и самый интеллигентный способ сохранить память о былой красоте ценнейших наших садов и парков[540].
Вместо реставрации следует предпочитать в наших садах консервацию всего документально ценного, лечить деревья и подсаживать к ним молодые из специальных питомников. Следует, как мне кажется, помнить, что деревья, особенно молодые, «сами себя лечат». Развитие дупел в липах – естественный процесс, наступающий у лип в довольно раннем возрасте – примерно около пятидесяти лет. Мнимая угроза для гуляющих от старых деревьев явно придумана для оправдания вырубок в садах и парках. Напомню, что старые деревья падают главным образом во время непогоды, когда гуляющих почти не бывает. Термины «деревья угрозы» или «деревья потенциальной угрозы» (употребляющийся этот термин, помимо всего прочего, тавтологичен – угроза сама по себе «потенциальна») явно несостоятельны. Так можно было бы с бóльшим основанием объявлять предметами «угрозы» карнизы домов, балконы, фонарные столбы и т. д. – тем более что несчастных случаев от них гораздо больше. Что же касается до «критического» возраста деревьев, то вот справка из «Курса дендрологии» С. С. Пятницкого: «Наблюдались экземпляры дуба, у которых, путем подсчета годичных колец, был установлен возраст около 1000–1500 лет. Липа доживает до 700–800 лет, образуя ствол с диаметром до 4–5 метров, бук – до 500–600 лет. Из хвойных наиболее долговечен тис, доживающий до 2000–3000 лет. Сосна доживает до 400–600 лет, ель – до 300–400 лет и т. д.»[541] Отмечу также, что маслина на Адриатике в районе Будвы имеет в отдельных случаях возраст до 2000 лет. Красота старых деревьев при этом ни с чем не сравнима. Об этом свидетельствуют и собиравшиеся в Пушкинском заповеднике его директором С. С. Гейченко фотографии деревьев, живущих в Михайловских рощах с пушкинских времен.