Мы веруем в Образцовое Государство». И больше уже никогда
Не появлялись ни Коротышка, ни Тони, ни Карл,
А семью уничтожили позже.
Больше уже никогда… Мы слышали выстрелы ночью,
Но утром никто из соседей не знал, что случилось.
Ничего не поделаешь, нужно идти на работу. И я не видала его
Целых три дня, я чуть не сошла с ума,
А тут еще все эти патрули со своими вонючими ружьями,
И когда он вернулся, то походил на пьяного,
и на нем была кровь.
О женщинах, что тайком по ночам оплакивают погибших,
О детях, привыкших молчать, — постаревших детях,
В которых плюют одноклассники. О разгромленной
лаборатории,
О разграбленном доме, заплеванных картинах,
загаженных колодцах.
О Разуме, который убили и голым швырнули
на площадь…
И никто не пошевелился, и никто не сказал ни слова.
О холодном прикладе и горячей пуле,
О веревке на шее, о наручниках на запястьях,
Об огромном металлическом голосе, который лжет
из тысяч радиорупоров,
О заикающемся пулемете, который ответит на все
вопросы.
О человеке, распятом на кресте пулеметных очередей,
Человеке без имени, без орденов, без надежды
на воскресение,
Темная голова свисает под тяжестью смерти, тело
пропахло
Кислым запахом бесконечных тюрем — Джон Смит,
Джон Доу,
Джон Никто — о, припомните, как его звали!
Безликий, как вода, беззащитный, как пыль на дороге,
Оскверненный, как эта земля, отравленная химическими
снарядами,
И одичавший от цивилизации.
Вот он.
Вот человек, которого съели за зеленым столом
(Перед тем как приняться за мясо, гости надели
перчатки),
Вот он, плод с древа войны, плод с древа мира,
Последнее изобретение, новый агнец,
Разгадка всех премудростей всех мудрецов.
И до сих пор он висит на кресте, все никак не умрет,
И до сих пор над железным городом нашей эпохи
Меркнет свет и зловеще струится кровь.
Мы думали, с этим покончено, но мы ошибались.
Мы думали, мы мудры, оттого что сильны.
Мы думали, наш скорый поезд везет нас в вечность.
Мы думали, скоро совсем рассветет.
Но поезд сошел с рельсов, и его захватили бандиты.
Но силой и властью сегодня владеют кабан и гадюка.
Но непроглядная ночь надвигается снова на Запад.
Мы, как и наши отцы, посеяли зубы дракона.
Наши дети знают войну и боятся солдат.
РОССИИ© Перевод М. Зенкевич
За Россию, за русский народ,
За все, что свершил он в этот год,
За русские подвиги, русскую доблесть!
Это было в июне, в воскресное ясное утро,
Такие дни выбирают обычно фашисты
Для погромов, убийств, для предательских нападений
(Как другое такое же утро шесть месяцев позже,
Как другое такое же утро…). И вдруг
Удар вероломный, и с неба посыпались бомбы,
Обрушились смерчи стальные на мирный народ,
На избы и хаты, на хлебородные степи,
На пущи медвежьи, на реки с названием древним,
На города, на узлы железных дорог,
На детей, игравших в саду, на могучих женщин,
На девушек, что стройнее берез белоствольных,
На стариков, гревших кости свои на припеке.
Такой же смерч мог взмести и наши равнины,
Прерии наши безбрежные, словно небо,
Такой же смерч взметал и другие страны,
И сама земля содрогнулась от взрывов стали,
И вот со своих равнин поднялся русский народ!
Беспримерны подвиги русских.
Враг занимал их города. Новостройки
Взрывая, они уходили, но не сдавались.
Танки врага подползали к воротам Москвы,
Но они не сдавались, сражаясь упорно.
От вражеских танков они уходили в леса и сражались,
Жгли на корню урожай, чтоб врагам не достался, —
Вместе с ними воюет сама их земля.
Беспримерные подвиги совершают
В зной и в мороз, в дожди и в метели
Мужчины и женщины России.
Они встали все за родную землю
И отбросили назад машину нашествий.
Я не ищу одобренья или слез сочувствия,
Я не хочу, как ораторы, рассыпать
Бумажные цветы красноречия
На опаленную землю, где умирают бойцы.
Это только факты, железные факты
О беспримерной доблести русских.
За Россию, за непобедимый народ,
За народную непобедимую армию,
За красноармейцев и партизан,
За наших собратьев по оружию,
За великий народ, что остановил
Огромную машину, пожиравшую нации,
Остановил, и порвал ее передачу,
И отбросил назад, и борется с ней
Пламенем, сталью и кровью,
Великан непоколебимого мужества!
Через моря, через растерзанные страны
Мы шлем салют и говорим: «Мы с вами!»
А в Хартфорде, Гаре, Питтсбурге, Детройте
Заводы прокатывают сталь,
И суда соскакивают со стапелей,
Из цехов вылетают аэропланы,
Это трудный шаг объединенных наций,
Борьба будет долгой и тяжелой,
Но принесет урожай, как наши равнины,
И победа, как рассвет, неизбежна!
КАРЛ ШАПИРО© Перевод В. Британишский
ПОД КУПОЛОМ ВОСКРЕСЕНЬЯ
Рисуя резко, как фламандский мастер,
Лида людей, как бы покрытых лаком
Или увиденных вдали сквозь линзу,
Воскресный полдень сквозь кристальный воздух
Вдоль улицы глядит
И отражает у меня в глазу
Ряды жилищ и жизней:
Окно в окно, дверь в дверь одни и те же,
Лицо в лицо одни и те же,
В их грубой зримости одни и те же;
Как если б жизнь из одного жилища
Застыла и ее изображенье
В двух зеркалах, друг к другу обращенных,
Все время повторялось,
Как будто здесь, в сверхскоростном глазу,
Взгляд размножает фотоотпечатки.
Я вижу длинные автомобили,
Из них, из теплых и стеклянных гнезд,
Порхнут на тротуар, сверкая шелком,
Крепкие ноги наших женщин.
Все наши женщины — одна, все — в черном.
Накрашенный кармином рот
И щечки нежные принадлежат
Мужчине в черном,
Который щеголяет рядом с нею.
К самим себе они идут с визитом:
Весь день скользя от двери к двери,
Ткут свой бессмысленный узор,
Самих себя,
Скользнув холодным взглядом, отражают.
Из комнаты, что разогрелась за день,
Весь день смотрю в окно и жду ее,
Жду, как подсматривающий, ее,
Ее, ту, что затмит всех этих женщин;
Весь день мой взгляд фиксирует привычно
Ряды жилищ и жизней.
Но не случится ничего; не ляжет
Косая тень на плиты тротуара:
Не явится слепая негритянка,
Не выползут из темных нор изгои,
Не выронит бомбардировщик бомбу,
Чтоб вдребезги разбить шары и призмы,
Всю парфюмерию, все зеркала,
Все яркие, в мильярд свечей, витрины,
Не угодит прямое попаданье
И не воткнет дрожащую иглу
В глаз, прямо в глаз узревшему ее,
Ошеломленному ее сияньем.
ГОЛЛИВУД
Вдали от всяких войн, неповторимый,
Как некогда Багдад или Афины,
Город лежит между хребтом и морем.
Воздух сухой и чистый, день сияет,
Будто на глянцевой цветной открытке:
Виллы и виды. Ночь — реклама
Любви и музыки и звездных сфер.
Сердце Америки. Сердца здесь льнут
Друг к другу на бульварах, там, где пальмы
Растут в горшках, и дальше, на дорогах,
Где выращены сказочные замки,
Как пышные метафоры из камня,
И на площадках киносъемок,
Где воскресают бредни старины.
Алиса или Золушка — реальны.
Турист, уставший от иллюзий, может
Здесь отдохнуть. Все ново, нет руин;
Почтенье к прошлому здесь не взимают,
Как пошлину; традиции не чтут.
Эксцентрика — вот здешний бизнес.
И две индустрии: любовь и смех.
Успех — еще одна. Здесь богатеют
Телохранитель, прихлебатель, техник,
Здесь знахарь строит грандиозный офис,
Дебил и гений пожинают лавры,
Для мистика здесь — золотое дно;
Здесь сверх и супер повседневны,
А красота — расхожий ширпотреб.
Так что это за город? И откуда?
Блажь юной нации, еще растущей?
Укромный уголок для тайных оргий?
Чужой, как шахские гаремы? Наш,
Как дым Чикаго и разврат Атланты?
Так что же? Молодость порочна,
Как стиль ее домов и модных фраз?
И кто все это? Выскочки? Юнцы?
Цвет нации, умнейшие из умниц?
Да. Хоть невиданный и новомодный,
Город наш-нашенский, американский
Насквозь. И если уж имеет душу
Цивилизация рассудка,