Помимо всего, важную роль в золотоордынском застолье играл аристократический этикет, взявший свое начало еще задолго до образования Великого государства. В своих впечатлениях от поездки к великому кагану монголов венецианский путешественник Марко Поло отмечал:
В том покое, где сидит великий хан посередине стоит чаша из чистого золота; входит в нее бочка вина; кругом нее, по углам, чаши поменьше. Из большой чаши вино или другой напиток разливается по золотым сосудам; а в каждом из них вина хватит на человек восемь или десять; один такой сосуд ставится на стол между двух человек, а у каждого своя чарка с ручкой, ею он и черпает вино из золотого сосуда[26].
Другое, но также чрезвычайно церемониальное застолье наблюдал в Сарае времен хана Узбека в 1333 году Ибн Баттута:
Потом приносят золотые и серебряные сосуды для питья…
Когда султан захочет пить, то дочь его берет кувшин в руку, присядет и потом подает ему кувшин. Он пьет, а затем она берет другой кувшин и подает его старшей хатуни, которая пьет из него. Потом она подает кувшин остальным хатуням по старшинству их. Затем наследник престола берет кувшин, кланяется и подает его отцу, который пьет (из него), потом подает хатуням и, наконец, сестре, кланяясь им всем. Тогда встает второй сын, берет кувшин, угощает брата своего и кланяется ему. Затем встают старшие эмиры, каждый из них дает пить наследнику престола и кланяется ему. Потом встают младшие эмиры и подают пить царевичам[27].
Удивительным произведением, сочетающим в себе глубину религиозного чувства с яркими и живыми осязаниями мира, является уже упомянутая нами выше таинственная поэма Хисама Кятиба «Царь-Череп». Об авторе ее известно лишь то, что он был писцом (кятибом), работавшим в канцелярии светского или религиозного лица. Как увидит читатель, его поэма вызывает одновременные ассоциации с «Гамлетом» Шекспира и «Божественной комедией» Данте, что дало повод исследователям искать параллели между мусульманским ренессансом Золотой Орды и первой зарей Ренессанса в Италии.
Зная, что во времена чумной эпидемии столица Золотой Орды была перенесена выше по Волге, в город под названием Гулистан (Сад Роз) близ современного Саратова, спрашиваешь себя, а где же что-то вроде золотоордынского «Декамерона», созданного Бокаччо, как известно, в сходных декорациях чумной эпидемии? В какой-то степени эту нишу заполняет сохранившееся прозаическое произведение Махмуда бин Али «Нахдж эль Фарадис», созданное в Хорезме в 1358 году, но ведь были — не могли не быть — и иные золотоордынские книги?
Неужели неизвестные нам пласты подобной литературы пропали навеки?
Есть, однако, надежда: неведомые нам прежде рукописи и сейчас обнаруживаются в библиотеках и книгохранилищах мира. Уже тех радужных осколков, которые сохранились в тысячелетней литературе татарского и литературах других тюркских народов России, довольно, чтобы представить себе все величие этой поэтической культуры.
В странах Востока в XIV веке было, конечно, немало поэтов, сравнимых с поэтами нашей книги по силе художественного видения и тонкой остроте чувств. Но с кем из западных современников можно было бы их сравнить и сопоставить?
Как ни удивительно — действительно разве что с Данте и Петраркой, о чьем творчестве наши поэты вполне могли быть и осведомлены, — достаточно вспомнить, насколько прочны и постоянны были связи между Генуей, Венецией и процветающими городами Золотой Орды.
Сказанное, конечно, не значит, что мы наблюдаем здесь прямое сюжетное влияние: слишком своеобразна золотоордынская поэзия и слишком глубоки ее корни в поэзии древнетюркской, арабской и персидской. Но оставим в стороне литературоведческий анализ — каждый читатель может составить о книге собственное мнение.
Завершая свое предисловие, переводчик хотел бы посвятить этот труд своему живущему ныне в иных мирах сыну Василию, — только сердечная боль и осязание его присутствия помогали продолжать работу над этой книгой в первый, тяжкий год отцовской утраты.
Переводчик, который не понаслышке знает, как шумит волжский ветер на вершине сохранившегося средневекового минарета Великого Болгара, хотел бы, чтобы читатели этой книги могли вместе с ним представить цветущую культуру городов Золотой Орды, в которых были не только величественные здания, шумные рынки и ремесленные мастерские, но и сады, полные роз, журчащих струй и, конечно же, соловьев: ведь все это было у нас, в России, — разве что семь веков назад!
Р. Бухараев
16 сентября 2004 г.
Москва
КутбВступление к тюркскому переложению поэмы Низами «Хосров и Ширин»1340 год
Как много лет душа в неясной смуте
Вынашивала мысль о той минуте,
Когда я к шаху проявлю почтенье,
Свой труд ему представлю на прочтенье.
И сердце, победив души волненья,
Сказало мне: «О Кутб, оставь сомненья,
Дерзай, уж вечер жизни наступает,
Смолчишь — кто о труде твоем узнает?
Свершив, вслед Низами, свой труд великий,
Снеси его к подножию владыки,
Дастан[28] свой посвяти царю с царицей,
Чтоб милость их сошла к тебе сторицей».
Что ж, сердце — властелин над царством тела,
Душа ему перечить не посмела,
И внял я тотчас сердца повеленью,
Предав свои сомнения забвенью.
О шах, душою к истине ревнуя,
Из меда Низами сварил халву я.
По-тюркски вязь персидского узора
Я переплел для царственного взора
И зачерпнул из озера созвучий
Живой воды для радости могучей.
Шах снизошел ко мне, и свет Аллаха
Развеял тьму, и дух восстал из праха.
И речи соловей забылся в пенье,
И создал я вот это посвященье.
Хотел я, к сим вратам придя без страха,
Дар принести, достойный падишаха.
Пройдя в скитаньях беды и тревоги,
Я наконец достиг конца дороги.
Пускай была стезя моя неспешна,
Я прямо шел, а прямота безгрешна.
Сполна постиг я мудрость изреченья:
«Блажен достигший места назначенья!»
Аллах, не видя в замысле стяжаний,
Послал мне исполнение желаний.
Хвала Ему, я одолел дорогу,
Сбылись мои надежды, слава Богу.
Душе, как птице, был цветник дарован,
Кем стать ей, соловьем или вороной?
Но выбор прост, коль явь подобна чуду:
Ликуй, о соловей, — цветы повсюду!
Вселенский сад пронизан нежным чувством,
Коль ты влюблен, блесни своим искусством!
Любовь влюбленных учит красноречью,
И я стихами на любовь отвечу.
Ведь если есть любовь, совсем не диво,
Что соловья мольба красноречива!
Любовь — михраб[29] в мечети мирозданья,
С любовью постигай любви признанья.
В ком нет любви, тот мертвецу подобен:
Он к осознанью мира не способен.
Когда б Аллах послал любовь собаке,
Она б постигла речь, забыв о драке.
Когда бы не любовь, Земля б не стала
Кружить в пространстве, все бы отдыхала,
Прогнулись бы давно земные своды,
И в бездну провалились бы народы.
Когда б любовь морями не владела,
Чего б им было бушевать без дела?
Свет повидав, — «В чем тайна мирозданья?» —
Я вопросил у своего сознанья.
«Весь мир любовью движется от века, —
Услышал я. — В любви — суть человека».
Душа моя, познав любви стремленье,
Сменила холод сердца на горенье,
Начав дастан в любовной благостыне,
Вселенную к любви зову я ныне.
Хорезми«Мухаббат-наме», или Послания о любви1354 год
Во имя Бога славя мирозданье,
Любви я посвятил свое созданье.
Жемчужинами небо осветил Он,
Казной любви людей обогатил Он.
И свет, и ночи тьма — Его созданье,
На слове Он восставил мирозданье.
Семь вышних сфер над золотою крышей
В шесть дней Он сотворил, Аллах Всевышний.
Он соколу находит в небе цаплю,
Луною полной делает Он каплю,
Он дарит взору родинки блаженство,
Создав кудрей и стана совершенство.
Он гиацинт растит в земле весенней,
Он розу поселяет между терний,
Алмаз творит из пыли Вещей властью,
Сухой камыш переполняет сластью.
Могуществом стремит Он реки в море,
Жемчужину рождает в тайном створе.
Пчеле предназначает розу лета,
Слугой лужайки ставит ветр рассвета.
По ветру рея, облака и тучи
Нисходят ливнем где велит Могучий.