Это странное слово – «вербальность»
(На этой встрече вы должны быть особенно внимательны, ибо понятие «вербальность» мы будем использовать в наших встречах не раз.)
Для того чтобы общаться друг с другом, мы обозначили все окружающее нас словами.
Предметы, понятия, действия.
Стул и небо, пресыщение и голод, тетрадь и стол, тарелка и цветок, движение и сон.
Все это мы способны описать, кое-что – зарисовать.
Таким образом, мы можем утверждать, что живем в вербальном мире – мире обозначений и действий.
Само слово «вербальность» означает «разговорность» или «словесность». Разговаривая друг с другом, мы передаем друг другу информацию при помощи слов.
Слова могут значить больше или меньше.
От обозначения небольших предметов до космических объектов.
А теперь давайте импровизировать и фантазировать.
Вы встречаете знакомого и спрашиваете у него: «Как дела?» И получаете один из возможных ответов. Например, «хорошо» или «плохо».
Возможны тысячи вариантов ответа в зависимости от уровня ваших взаимоотношений.
Если вы не очень близки друг другу, то для ответа на ваш вопрос ему действительно хватит одного слова.
(Иногда не нужно ни одного. У меня есть один знакомый. Каждый раз, когда мы встречаемся, он приветствует меня следующим образом: «Привет! Как дела? Хорошо?» Этим самым он лишает меня необходимости искать слова для ответа. Достаточно только кивнуть и идти дальше.)
Если же вы находитесь в дружественных отношениях, то вопрос «как дела?» может подразумевать множество смыслов и уровней —
от успешной сдачи экзаменов до впечатлений от поездки на рыбалку,
от вопроса о здоровье брата до разговора о том, какая профессия избрана вашим собеседником.
А теперь представьте себе человека, которого вы давно не видели (и весьма рады встрече).
И вот какой неожиданный разговор возник между вами:
Вы:
– Как дела?
Он:
– О, знал бы я, что так бывает,
Когда пускался на дебют,
Что строчки с кровью – убивают,
Нахлынут горлом и убьют!
Думаю, вы испугались такого ответа. Да и поняли вы не очень много. Разве только то, что у вашего знакомого идет горлом кровь.
Вы взволнованы и задаете вопрос:
А был ли ты у врача?
Тот отвечает:
От шуток с этой подоплекой
Я б отказался наотрез.
Начало было так далеко,
Так робок первый интерес.
Опять не все понятно.
Хотя ясно, что кровотечения начались давно. Нужно поддержать этот странный разговор…
ВЫ:
Как давно начались эти кровотечения?
И получаете не то чтобы ответ. Но что-то совсем уж странное:
Но старость – это Рим, который
Взамен турусов и колес
Не читки требует с актера,
А полной гибели всерьез.
Здесь уж вам совсем не до шуток! Какие тут шутки, когда ваш собеседник, ни к селу ни к городу говорящий о Риме, о каких-то «турусах и колесах», вдобавок рассуждает о каком-то актере, который должен погибнуть. Или это он – о своей смерти?
Вы все же не сдаетесь, а бормочете что-то о том, что все будет хорошо и что нет никаких причин для смерти.
Но произнося все это, вы растерянно смотрите по сторонам: нет ли поблизости машины скорой помощи? Поскольку вам становится совершенно ясно, что ваш собеседник просто сошел с ума и нуждается в помощи квалифицированного психиатра. Иначе – не миновать беды.
И только для того, чтобы потянуть время и высмотреть где-нибудь машину, вы задаете еще один вопрос:
Как ты попал в Рим и почему этот город требует смерти актера?
И получаете ответ, окончательно свидетельствующий о том, что ваш собеседник должен быть немедленно госпитализирован:
Когда строку диктует чувство,
Оно на сцену шлет раба,
И тут кончается искусство,
И дышат почва и судьба.
Не правда ли, странный разговор?
Но вы, дорогие читатели, конечно же, поняли, ЧТО произошло. Ваш друг более чем нормален.
Просто на ваши вербальные (прозаически бытовые) вопросы он отвечает стихами.
И если считать, что ваш друг «заболел», то только Большой поэзией.
Причем следует сказать, что стихотворение, которым он отвечает на ваши вопросы, – одно из прекраснейших творений русской поэзии XX века.
И написал его Борис Леонидович Пастернак. (О Пастернаке – модуляция 3.)
А настоящая поэзия уже невербальна.
То есть каждое слово, взятое в отдельности, вербально. Но их сочетание рождает совсем иной смысл.
И для того чтобы понять этот смысл, я попробую произвести еще один не менее странный эксперимент.
Все вопросы, которые прозаически задавал первый собеседник, я переведу в измерение поэзии.
А поскольку это будут мои стихотворные фантазии – назову их автора местоимением «Я».
А вот поэтические ответы моего партнера я попробую перевести в вербальный уровень, то есть в уровень обычной речи. Итак, посмотрим, что получится теперь.
Я:
Глазам поверить я не смею — (Очень рад видеть. Как дела?)
Как дар небес средьнищих дней.
От этой встречи я немею.
Ты где?Во тьме? Иль средь огней?
СОБЕСЕДНИК:
Я начал писать стихи. Думал – это в шутку. Но ТАК вошел в это, что теперь каждый стих – как кровь горлом.
Не зря Гейне сказал, что если мир раскалывается на– двое, то трещина проходит через сердце поэта.
Я:
Так ты отмечен? Это – счастье, (Сходи к врачу)
Когда, как горлом кровь, текут
Стихи. То Вечности участье,
Коль больно – врач. Шутить ли тут!
СОБЕСЕДНИК:
Если бы я только знал, что это так тяжело, то не стал бы пробовать. Оказывается, эта тяжесть, это напряжение – древнее начало. Уже при робких попытках стихосложения в древности поэты поняли, что поэзия – не шутка.
Я:
Мы Вечность пробыли в разлуке… (Как давно начались кровотечения?)
Когда ты понял, что – поэт?
Когда пошел на крестны муки
И стал страдать за целый свет?
СОБЕСЕДНИК:
Я потерял чувство возраста, когда понял, что первыми подлинными людьми искусства были римские гладиаторы.
Каждый выход на сцену для них – игра с судьбой, где решается вопрос жизни и смерти.
И это совсем не то, что свободные актеры Рима, которые читали свои смешные и грустные тексты на турусах – специальных повозках с колесами. Да к тому же на них были маски. Если маска комедийная – играй комедию. Трагедийная – не избежать тебе смерти.
Сегодня умер здесь, а завтра переезжаешь на другую площадь, чтобы и там умереть под аплодисменты толпы.
Я:
Ты понял парадоксы Рима, (Ты не умрешь)
Но то не гибель – вечный круг,
В стихах бытует смерть незримо.
Живи, дыши, пиши, мой друг. (А ты – живи, пиши,
мой друг!)
СОБЕСЕДНИК:
Да, это – не смерть, а судьба. Судьба подлинности. Ибо искусство на планете перепутано с жизнью.
Все, что необходимо делать в жизни, – это искусственность. Искусство же − это и есть подлинная жизнь.
Вот теперь можно вновь вернуться к музыке.
Итак, поэзия – это полпути между вербальностью, то есть когда каждое слово еще понятно и объяснимо, но их сочетание рождает совсем новые чувства и состояния, и невербальностью.
Музыка – высшая форма невербальности.
Или, лучше сказать, вершина невербальности в искусстве.
То есть она не имеет корней в человеческих понятиях, которые можно выразить обычной речью, состоящей из слов, о которых мы договорились между собой на нашей планете для того, чтобы понимать друг друга. Вот с этой точки зрения можно оценить три варианта рассказа о Человеке.
Первый, где я старался использовать самые эмоциональные понятия и слова вербального мира. И мы, вполне вероятно, осознали, СКОЛЬ УНИКАЛЕН ЧЕЛОВЕК!
Второй вариант – поэтический. Стих Державина скрывает в себе намного больше, чем просто сочетание слов. Ибо за каждым словом, фразой существует целое понятие, а за каждым предложением – образ. И в нашем сознании появляется не только ваш сосед, но миллионы, даже миллиарды людей – соседи по планете. Ибо Державин рассуждает не об одном конкретном человеке, а о человечестве.
Третий. Когда мы слушали Бетховена, то оказались вне всяких слов, вне всяких понятий и вне всяких суждений. Эта музыка уже представляет Человечество во Вселенной. Это и вы, и сидящий напротив вас, и Бетховен, и вся поэзия, и вся история цивилизации. Но заметьте, чем больше я пишу,
ТЕМ ДАЛЬШЕ МЫ ОТ САМОЙ МУЗЫКИ, ИБО МУЗЫКА − ПРЕВЫШЕ ЛЮБЫХ СУЖДЕНИЙ, ЛЮБЫХ СТИХОВ, ЛЮБЫХ ПОНЯТИЙ.
Где же и в чем корни музыки? Можно ли ее, музыку, объяснить?
Вот здесь-то и начинается самое невероятное.
Послушайте вторую часть Четвертого фортепианного концерта Бетховена…
О чем эта музыка?
Для музыканта, играющего ее, – вопрос, мягко говоря, странный. Потому что всякая попытка описать этот музыкальный диалог словами моментально уменьшит выразительную силу музыки. Заметьте, не уничтожит, а уменьшит.
А раз все-таки не уничтожит, то мы (робко) попробуем найти словесный эквивалент того, что происходит в музыке. Сначала на вербальном уровне.
В этой музыке – два героя.
Фортепиано – человек, а оркестр – внечеловеческая сила.
Фортепиано молит о чем-то, но оркестр неумолим.
Что это?
Противостояние жизни и смерти? Мольба человека о бессмертии? Необратимость времени?
Некоторые исследователи считают, что фортепиано – это Орфей, который молит бога смерти Аида вернуть из царства мертвых его любовь – Эвридику.