Наташа пыталась отпихнуть Люлька, но это её никак не удавалось. Спас же совершенно ослабел от хохота. Он хватал руками обоих — и пса, и его хозяйку. Где-то наверху, за Наташиной спиной открылось окно и сонный голосок Григория произнес:
— Кто там дерется? Воры?
— Этот Люлёк, — задыхаясь произнесла Наташа. — Спи, сынок. Мы тут сами…
— Да…
Наверное, окно тихонечко закрылось, а Гриша спокойно улегся в свою кроватку. Эх, плохая она мать!
— Он ушел!
Спас произнес эту короткую фразу в самое её ухо. Дыхание его показалось Наташе огненно-горячим. Тело — тоже. Люлёк куда-то запропастился, сиганул в темноту. Нет же, нет! Пёс всё еще здесь! Его шершавый язык, его шерсть… Он вылизывает хозяйкино лицо, но как-то странно, устало что ли.
— Люлёк… — прошептала Наташа.
— Отвратный кучето! — отозвался Спас. — Той избяга![18]
И действительно, шерсть на морде пса почему-то сделалась твердой, как мужская щетина, а лапы толстыми и очень уж крепкими. Да и пахло от него совсем не псиной, а густым, свежим перегаром. Это Спас целует её! Всегда такая блеклая, желтая лампа теперь больно слепила глаза. Наташа крепко сомкнула веки и высвободила свои губы из плотного замка его губ.
— Из комнаты Гриши нас видно как на ладони, — прошептала она.
Объятия разомкнулись. Тело Спаса на миг исчезло. Минуло ещё пару мгновений и стало совершенно темно.
— Ах! — едва слышно прошептала Наташа.
— Что? — усмехнулся Спас, а она уже почувствовала под лопатками твердую и теплую поверхность камня. Того самого камня, которым был вымощен двор.
— Люлёк где-то здесь. Он не ушел. Он смотрит на нас!
— Отвратный кучето!
— У нас июнь — месяц пения соловьев. А во второй половине лета, до холодов, поют сверчки.
Он молчал долго, прежде чем отозваться.
— Ты всё ещё не доверяешь мне, хоть и переспала…
— Мы не спим…
— Ты вообще не доверяешь чужим мужикам. Пигмалионы! Ха!!!
— Не кричи!
— И ещё: ты всё время думала об этом своём Игоре, даже когда я обнимал тебя. Теперь тебе неловко: спустила штаны перед чужим…
— В русском языке о женщинах так не говорят…
— Как?!
— Спустила штаны.
— Ну пусть! Мне не обидно!
— Не кричи же…
— Но ты знай… — он приподнялся на локте и заглянул ей в лицо. Она демонстративно зажмурила глаза.
— Знай, я тебе докажу, — теперь он, по счастью, говорил шепотом. — Я принесу и кину к ногам самое дорогое. Слышишь?
— Твоя дочь часто бывает у нас.
— Ещё дороже…
— Южный темперамент…
— Ты считаешь меня… этим… как кучето гав-гав…
— Пустобрехом? Нет!
Стало тихо, она приоткрыла один глаз, чтобы удостовериться: он всё ещё смотрит на неё. Наконец, лицо его исчезло, он снова улегся на спину рядом с ней.
— Это мы поссорились? — тихо спросила она.
— Это мы сошлись, — был ответ.
Он вскочил на ноги через пару минут, едва лишь она начала волноваться. Ведь они уже довольно долго лежали посреди двора совершенно голые, и только глубокая темнота южной ночи могла прикрыть их стыд, да Люлёк, который повизгивал во сне где-то неподалеку, непременно предупредил бы её, не позволил бы опростоволоситься перед домашними. Наташа слышала, как Спас одевается, слышала быстрые его шаги и едва различимые звуки: скрип калитки и скрежет задвижки. Всё. Он ушел. Через пару минут, цокая когтями по камню, из темноты возник Люлёк. Пёс просто прижался горячей спиной к её левому боку и через минуту снова захрапел.
— Пойдем-ка лучше наверх, — проговорила Наташа. — Если нас с тобой поутру обнаружат тут — возникнет ненужный скандал.
Дед Чавдаров жил вовсе не в Средеце, как утверждал его сын. Старый Иван проживал на хуторе как раз на половине дороги между Средецем и Галямо-Буково в приличном доме, обнесенном, по местному обыкновению, невысокой каменной, белёной стеной. Во дворе, вокруг дома росли фруктовые деревья — груши, яблони, абрикосы, сливы. Великолепие цветения уже миновало, и на ветвях пестрели частые завязи. Посреди двора, в тени фруктовых крон возвышался богато расписанный сруб колодца с высоким «журавлем». На краю сруба стояло большое оцинкованное ведро, соединенное толстой цепью с коромыслом «журавля». Позади дома зеленел аккуратно возделанный огород. Всё это Лене было не в новинку — она родилась и выросла в сельской местности. Но конюшня! Длинное, крытое черепицей строение располагалось на краю огороженного пространства, по которому печально бродили две лошади. Оструганные жерди кое-как крепились ко вбитым в землю кольям. В целом конструкция ограды казалась не вполне надёжной, но дедовы одры были слишком ленивы, чтобы попытаться её разрушить. Итак, пара не старых ещё коняг — мерин и кобыла — посматривали на неё из-за изгороди. Родители Лены лошадей не держали. Как управляться с ними? Лена знала кое-что о лошадях. Слышала, что лошадь может и укусить, поэтому для себя сразу решила: не станет заходить за изгородь.
Спас вытащил из багажника вещи и поставил их у крыльца. Он лишь на минутку забежал в дом. Лена не решилась последовать за ним без приглашения и всё время его отсутствия глазела на лошадей. А потом Спас простился и уехал, оставив её наедине с двумя крупными копытными. Когда дед Чавдаров появился на пороге дома, Лена уже окончательно потеряла самообладание. Почему лошади всё время смотрят на неё? Как ей говорить со стариком, если тот не разумеет русского языка? Почему Спас уехал, не познакомив их друг с другом? Она отчаянно трусила до тех пор, пока на пороге дома не появился высокий, сутулый человек с огромными, закрывающими рот, желтоватыми усами и в расхристанной кепке на белых вихрах.
— Будь здорова, девушка, — проговорил дед Чавдаров на правильном русском языке. — Можешь зайти в дом. Направо через кухню — свободная комната. Только там кровать узкая.
— Это ничего! Спасибо вам! — Лена подхватила две объёмистые клетчатые сумки. Дед не совершил ни малейшей попытки помочь ей, только сверлил насмешливым взглядом из-под седых, нависающих бровей.
— Многих получилось завлечь? — тихо спросил он. — Или только моего сына добродела?
Подхватив вещи, Лена кинулась в дом.
— Беги!!! Э-ге-гей! Раз мой сын спас тебя, то и я не стану обижать. Не бойся! Для меня голой танцевать не надо!!!
Страх поначалу гнался следом за ней, но споткнулся о порог, да так и остался на дворе дедовой хаты.
Оказавшись в отведённой ей комнате, Лена почувствовала себя в безопасности и просто смотрела через окно, как дед машет мотыгой на огороде. Обе животины — кобыла и мерин — наблюдали за его работой из-за изгороди с ленивым смирением. Комната за кухней — узкое помещение с оштукатуренными стенами и крошечным оконцем с видом на огород — была весьма скудно меблирована. Кровать, пара сундуков, столик и стул из клееной фанеры — вот и вся обстановка. Устав смотреть в окно на однообразную работу старика, Лена по очереди открыла оба сундука. Большие, старинные, богато расписанные, очень тяжёлые на вид, они были заполнены старинным, благоухающим лавандой, хламом. Преодолевая странную апатию, Лена перебирала полотняные рубахи, штаны, жилеты из валяной шерсти, платки, ветхое, штопаное бельё, мужское и женское. Сложить поверх этого добра собственные вещи казалось совершенно немыслимым, и она не стала распаковывать багаж. Её поселили в комнатёнке кухонной батрачки. Докатилась. Она не испытывала голода, но пить очень хотелось. Лена поменяла туфли на удобные кроссовки. Волнение и досада мешали справиться со шнурками, но совладать с собой помогла мучительная жажда. В сумке нашлась пустая пластиковая бутылка из-под Колы. Захватив её, Лена проскочила кухню, тёмные сени и едва оказавшись на улице, снова погрузилась в липкий страх. Чужое место — молчаливые, недвижимые кроны, тишина, нарушаемая лишь однообразным стуком мотыги. Ни человеческих голосов, ни птичьих трелей, ни гудения двигателя. Хотелось крикнуть, позвать на помощь, воплем, плачем разорвать, прекратить этот ленивый ужас. Но крикнуть не получилось — горло пересохло. Едва волоча ноги, она направилась к колодцу. Утолив жажду, Лена наполнила бутылку водой. Что же предпринять дальше? Как избавиться от страха? Бежать? Но куда? Вокруг, куда ни посмотри, лишь белёная, низкая стена. За ней — невысокие, поросшие кустарником холмы, кроны тощих дерев и мутноватая голубизна небес. Лена сама не помнила, как оказалась за низкой калиткой, по ту сторону каменной ограды.
Поначалу она брела вдоль дороги. Слегка присыпанную асфальтовой крошкой колею с некоторой натяжкой можно назвать и автотрассой. Лена ожидала увидеть движущиеся автомобили или велосипедистов, но долгое время она шла вдоль дороги, не встречая никого. Она смотрела по сторонам: колючие кусты и купы тонкоствольных, кривых дерев, кое-где кучи давно брошенного, пыльного хлама, упакованного в цветные пластиковые пакеты — более ничего. Это и есть болгарский лес? Заканчивалась весна. Недавно пролились обильные дожди, но трава под деревьями всё равно оставалась желтоватой и ломкой. Трава неприятно щекотала лодыжки и Лена предпочла шагать по дорожному полотну. Отмахав не менее полутора километров, она вспотела и немного устала, но пешая ходьба вернула ей утраченное самообладание. Хотелось бы, конечно, найти земляничник. Убегая, Лена прихватила с собой найденную в сенях дедова жилища двухсотграммовую банку с крышкой. Теперь пустая банка вместе с полной бутылкой из-под Колы лежала в небольшом пластиковом пакете, подхваченном в тех же сенях. Но лес казался каким-то совсем чужим и странно пустым — ни ягод, ни людей, ни мелкого зверья. О волках и прочих крупных хищниках Лена предпочитала не думать, всматриваясь в чащу колючих кустов и бесплодных на вид деревьев. Через полчаса её обогнала старенькая легковушка — седан. Водитель притормозил, тревожно уставился на неё, но, видимо, удовлетворённый увиденным, прибавил скорость и скрылся за изгибом дороги. Следующим транспортным средством оказался грузовичок-фургон, двигавшийся во встречном направлении. Водитель фургона, поравнявшись с ней, остановился. Он долго объяснял что-то на болгарском языке, но Лена плохо понимала его сбивчивую речь. Её вроде бы предостерегали от одиноких прогулок, но почему? Лена молча выслушала водителя, растерянно покивала, а тот, разозлившись на её невнимание, газанул. Покрышки автомобиля извлекли из ветхого дорожного покрытия голубоватый дым. Так она прошагала ещё не менее километра, прежде чем решила повернуть назад. Возвращаться другой дорогой было бы намного интересней, но Лена не захотела покидать дорожное полотно — пустынность окрестных холмов и колючая трава пугали её.