— Мои родители мертвы, — повторил Ияри. — Сестры тоже мертвы. Я остался совсем один, когда Марабут спас меня от смерти.
Кот отряхнулся, уселся за спиной старика и принялся вылизывать шерсть на боках.
— Позволь мне остаться с тобой. Ты ведь не злой.
Старик тряхнул головой и схватился за сердце. Ияри стало жаль его. То-то ещё будет, когда старик увидит кота. А где кот, там и Царь Царей. Но старик не верит в него. Славяне верят в распятого пророка, так говорил Ияри отец.
— Я вырастил сына. Я помогал воспитывать внучку. Я выполнил свой долг. Уж не знаю как, но сердце моё чует — ты хочешь, чтобы я тебя усыновил, мальчик. Но я не могу! Ведь ты даже не говоришь на нашем языке! — старик с трудом выталкивал слова из-под усов. Лоб его покрыла испарина.
— От меня действительно нет никакой пользы, — согласился Ияри. — Я ничему не успел научиться, потому что началась война. Но по дороге сюда Марабут научил меня стихам. Хочешь, прочту?
Старик молча смотрел на него. Ияри испугался. Сейчас, сию минуту, старый человек уличит его во лжи. Он пообещал прочесть стихи, но усталость от долгой дороги, страха и голода опустошили память Ияри и он не сможет припомнить ни строчки. Что он станет делать, если старик согласится слушать стихи? Позор! По щекам Ияри потекли горячие слёзы. Кот смотрел на него янтарными глазами, топорщил усы. Мурлыканье его — о, этот сонм сладчайших успокоительных созвучий! — наполняло собой крошечное помещение ванной комнаты.
— Довольно, милый! — старик подхватил мальчика на руки, обернул в простыню и усадил на скамью, а сам уселся на низком стульчике напротив него. — Эк ты меня разжалобил! Я накормлю вас. Я дам, как в прошлый раз, еды в дорогу. Но большего не могу! Нет, не могу!
Старик всё ещё бормотал, когда дверь приоткрылась. Царь Царей вступил в тесную комнатёнку и встал рядом со своим котом. Шитые золотом одежды наполнили помещение полуденным сиянием. Усыпанная драгоценными каменьями тиара возвышалась до потолка, придавая низким сводам клетушки подобие бескрайних небес. Шелковистая, завитая в крутые кольца борода источала ароматы сказочных благовоний. Сапфировые очи Царя Царей, лучистые и глубокие, сияли проницательным умом.
Вид столь дивного великолепия просушил слёзы в глазах Ияри. Старик сидел неподвижно, уставившись в одну точку, и Ияри стал волноваться за него. Царь Царей стоял слишком близко. Полы его золотых одежд касались спины старика. Что если пожилой человек обернется? Не поразит ли его уставшее сердце вид всеподавляющего величия? Но вот Царь Царей улыбнулся, поощрительно покачал головой и Ияри заговорил:
— Высшее счастье в мире — дружеская беседа. Смерть меня ужасает тем, что в разлуке — друзья. Но и земля сырая станет нам общим кругом, И посему от жизни смерть отделить нельзя[26].
Голос его звучал негромко, но твёрдо. Слова легко приходили на ум, будто он сам только что сложил их в эти исполненные очарования строки. Царь Царей кивал ему, помогая ясно выговаривать каждое слово непонятного языка. А Ияри сидел на лавке, скрестив ноги. Сжатая в кулак, правая его рука покоилась на груди, оберегая отцовский медальон.
— Какой же ты разумный мальчик! — всплеснул руками старик. — И так хорошо говоришь на нашем языке. Будь ты христианином — оставил бы тебя, так и быть!
На улице послышалась стрельба, крики, топот ног. Старик вскочил, хотел выбежать прочь, но натолкнулся на широкую грудь Царя Царей, преградившую ему путь к двери. Сердечко Ияри тревожно забилось. Вот сейчас старик испугается и тогда всему конец. Его снова выкинут на улицу. Но кот прижался полосатым боком к ноге старика, выгнул спину и запел свою песенку ещё громче.
— Да что же я могу поделать? — старик всплеснул руками и опустился обратно на свой стульчик. — Такие дела не по силам даже молодым мужчинам. А мне, старому, действительно лучше остаться с тобой.
И он прикоснулся шершавой ладонью к щеке Ияри.
— Во имя милосердия, — проговорил Царь Царей.
— Во имя милосердия, — повторил Иван Чавдаров.
За стенами дома взревел двигатель автомобиля, но старик больше не беспокоился. Он принес из комнат одежду и помог Ияри надеть бельё, рубаху и штаны. Всё было слишком велико для мальчика. Штанины и рукава пришлось подвернуть, да и подходящей обуви не нашлось — пришлось обуть старые ботинки на липучках. Наблюдая за их действиями, Царь Царей снисходительно кивал, а кот зажмурил янтарные глаза и, казалось, задремал. Теперь Ияри перестал беспокоиться о старике. Люди видят и слышат только то, во что верят — так говорил Ияри отец. Может быть, поэтому старик не увидел Царя Царей и его кота?
— Если ты позволишь мне остаться, обещаю каждый день читать тебе стихи, которым научил меня Марабут, — пообещал Ияри.
— Когда умирала моя жена, я поклялся ей, что больше никогда не стану пить ракии, — сказал дед Чавдаров. — Я нарушил слово. И вот оно наказание. Допился, — вздохнул старик.
Ияри прямо взглянул в лицо старика и обрадовался, заметив на нём слёзы. Усы его больше не топорщились. Увлажнённые слезами, они обвисли и трогательно шевелились, когда старик говорил:
— Зачем же нужен тебе старый глупый грешник?
— Хотел ограбить моего отца, выродок? — спросил Спас.
Они усадили парня на землю, притиснув спиной к колодезному срубу, заставили держать ладони и ступни на виду. Чёрен, как дьявол, чужак поначалу смотрел на них, не опуская головы. Лишь ухмылялся порою, обнажая ослепительно белые зубы.
— Да и ограбил же! Посмотри, что я выгреб у него из карманов! — сказал Лазарь.
Сынок мадам Благи сосредоточенно перебирал добычу чужака. На примятой траве были рассыпаны пара перочинных ножей, серебряные ложки, несколько купюр разного номинала — неплохой навар для беженца. Спас пересчитывал деньги — евро, турецкие лиры, болгарские левы, пять долларов одной бумажкой. Среди прочего нашлась и пара мобильных телефонов. Один — дорогой смартфон в металлическом корпусе, с мёртвым аккумулятором. Другой — дешевенькое кнопочное изделие в пластиковом синеньком корпусе. Всё это богатство было разложено на куске бирюзовой материи, являвшимся когда-то сценическим костюмом танцовщицы по имени Елена.
— Ты беженец, выродок? — спросил Спас.
— Я не выродок. Моё имя — Шурали.
— Ты пришёл из Турции, Шурали?
— Я родом из Нангархара, но уже пятнадцать лет не был дома.
— Пожалуйся, — фыркнул Лазарь. — Все нищеброды любят жаловаться.
— Пятнадцать лет? — усмехнулся Спас. — Да тебе на вид не более тридцати.
— Так, — чужак кивнул. — Я воюю всю жизнь.
— Сейчас приедет Тео. Он разберется, — угрюмо заметила София.
Она стояла невдалеке с ружьём наизготовку.
— Не такой уж ты боец, раз мы смогли разоружить тебя, — сказал Спас.
— Я не желал вам зла, — сказал Шурали. — Не сопротивлялся.
— А кто ножиком махал, а? — спросил Лазарь.
— Этот предмет называется заточка, — заметил Спас.
— А ты хорошо говоришь на нашем языке, — добавил он, обращаясь к Шурали.
— Не на вашем. Вы говорите на русском языке. Но для вас он не родной.
— Только для меня! — скривился Лазарь. — Только я тут чистокровный болгарин!
— Заткнись, чистокровный! — рявкнула София. — Папа! Заточку изготовил его русский друг! Он упоминал его! Я слышала! Мы уже ловили его однажды и выпроводили за ров. Ууу, бандит! Сейчас приедет Тео. Он тебе покажет!
— Поздравляю тебя, Спас! София без ума от этого доморощенного вояки Теодора. Твоя дочь втюрилась в женатого мужика! — не сдавался Лазарь.
— А вот я сейчас!.. — София замахнулась на Лазаря прикладом, но Спас отнял у неё ружьё.
Он хотел продолжить допрос, но оставил свои намерения, заметив насмешливый, недобрый и заинтересованный взгляд чужака, устремлённый на его дочь.
— Это тот самый человек! Мы с Теодором выпроводили его за ров. Он говорил про какой-то город. Про войну. Про русского друга-предателя.
— Да. Мой друг Ибрагим Абдула погиб в Халебе, — спокойно подтвердил чужак.
Он сморгнул, но не вздрогнул, услышав металлический щелчок — Спас поставил ружье на предохранитель.
— Папа! Он вернулся из-за рва! А это, — София указала на бирюзовую тряпку. — Платье Елены. Вспомни, она танцевала в нём! Папа, он всё это взял у неё, а потом убил! Папа!!!
Спас задумчиво смотрел на чужака, пока тот пялился на его дочь с откровенным, плотоядным интересом. Тощ, неумело обрит, вероятно, голоден, а пялится на косу девчонки! Гнев, внезапный и горячий, заставил сердце бешено колотиться о рёбра.
— Ах, ты!.. — Спас замахнулся прикладом. — Посягать на наших женщин… Убью!..
— Я никого не убил, — быстро проговорил Шурали, опуская глаза.
— Да оставь ты его, Спас! — проговорил Лазарь. — Это дело полиции. Во всем виноват старик. Выжил из ума. Прогнал на ночь глядя женщину. Одичал тут на хуторе со своими лошадьми!
— Я не убивал, — повторил Шурали.
Спас смаргивал слёзы ярости. Глаза чужака оставались сухими. Он опускал голову, пряча улыбку. На вид парню действительно не более тридцати лет. Но сколько же раз на него вот так вот наставляли ствол? Наверное, он уж и привык. Так его не напугать, не остановить. Спас опустил оружие.
— Если бы ваш командир… начальник… забрал у меня мальчика… но он не захотел. И я вынужден был вернуться… Это он убил женщину… не я…
— Как это? — вспыхнула София.
Чужак не поднимал глаз. Рассматривал ствол ружья? Что-то замыслил?
— Бармалей прикрывался ребёнком, — сказала София. — А теперь мальчишка, наверное, уже мёртв. Так?
— Бармалей? — чужак поднял голову и с весёлой улыбкой уставился на Софию. — Я не знал такого слова. Бармалей!
Как он мог так сплоховать? Наверное, всё дело в том, что чужак избегал смотреть ему в глаза. Наверное, они стали слишком беспечны, слишком уверовали в свою мощь, единственный раз заставив его повиноваться. В отличие от своего отца, Спас не успел нажать на курок, когда чужак схватил его ружье за ствол и дернул на себя. Парень обращался с оружием, как ловкий эквилибрист.