— Я вижу наших, — Шурали старался говорить как можно вежливей, но слово «господин» в конце фразы не добавил. Боевой бригаде полагался один лишь командир, у которого не было ни заместителей, ни офицеров. Но «норвежец» смотрел на него настороженно, скрывая неприязнь под натянутой улыбкой. — Они высадились. Машины отошли к вон той посадке…
Шурали махнул рукой в сторону небольшой группы деревьев, располагавшейся чуть правее на пустыре, примерно в ста метрах от топливного склада.
— Ха! — сказал «норвежец». — Сейчас твои арабчата начнут палить почём зря! Слышишь, Олсен? Они встанут под стенку, поднимут стволы над головой и давай чудить. А чего? Дядя Сэм боеприпасы поставляет в изобилии. Можно палить хоть вертикально вверх! Пульки осыплются дождичкам, выстучат на касках быстрый степ. Война на востоке! Бородатые арабы сражаются с бритыми!
— Я не араб. Я — пушту, — вежливо напомнил Шурали.
Ему надоел этот разговор. Хотелось уже приступить к делу и он снова приложил окуляры к глазам.
— Да отстань ты от него! — вмешался голос из-под брони. — Не видишь разве — бородой до глаз зарос. Рожа чернее ночи. Глаза как дырки. От такого всего можно ждать. Разве ты не слышал, вчера он двоих сааровцев прирезал? Сам почти безоружным был. А их — трое и все с автоматами. Трое с автоматами, услышь меня, Олсен! И не побоялся ведь!
Товарищ Олсена под бронёй говорил на немецком языке, видимо надеясь, что Шурали совсем его не понимает. Надо бы прикрыть лицо свободным концом арафатки. Ни к чему европейским волкам видеть, как он улыбается.
Так Шурали дождался начала штурма. Следовало бы отдать должное отваге Затычки. Когда речь шла, как в данном случае, о походе в неизведанное, он всюду лез опережая всех. Фархат же напротив, всегда и непременно держался позади, порой в самый разгар схватки совершая торжественный намаз за скорейшую и славную победу товарищей. В набожность Фархата верили. Юные йеменцы почитали его первым знатоком учения Пророка, но Шурали думал иначе. Воспоминания о молитвах Фархата были подобны пробуждающему ненависть яду. Жгучий, выбивающий из глаз слёзы, он циркулировал по телу, переносимый кровью от одного органа к другому. Шурали старался отыскать среди мечущихся между огненными пунктирами фигур единственную знакомую. Сосредоточиться мешали чёрные мысли. Фархат! Ах, нет такой страшной пытки, такой мучительной, долгой казни, которой Шурали не хотел бы подвергнуть его!
Шурали слышал тихие переговоры под броней. Он не удивился, когда двигатель взревел и всё мгновенно заволокло белым дымом. Пришлось отступить назад и вправо. Так он получил возможность хоть что-то рассмотреть. Стоило Шурали совершить этот маневр — заработал пулемет. На несколько долгих минут он оглох и ослеп. Пришлось с особой тщательностью протирать линзы бинокля, чтобы избавиться от конденсата.
Дуло пулемета извергало прерывистые струи огня. Стена строения крошилась под ударами пуль. Стреляные гильзы сыпались на землю по правому борту БМП. За грохотом пулемета не слышалось гудения движка. Стена железобетонной коробки крошилась под ударами пуль. В воздухе повисло серое облако. Шурали ослеп окончательно.
— Эй! Олсен! Довольно! — крикнул он.
Но гильзы продолжали сыпаться ему под ноги. Шурали схватил одну из них и бросил в сторону откинутого люка БМП. Гильза скатилась по броне под ноги Шурали. С третьего раза ему удалось забросить гильзу в люк. Пулемет умолк. Бритая физиономия Олсена возникла над люком.
— Не горячись, брат! — сказал Шурали. — Наши вот-вот подойдут к объекту. Ты положишь своих!
Он говорил на английском языке, надеясь, что скандинав поймет его. Олсен в ответ лишь сложил большой и указательный пальцы правой руки в латинскую букву «О». Когда его голова скрылась в люке, Шурали услышал явственную речь его товарища, которого считал немцем:
— Бородатые боятся попасть под пули, Олсен?
— О, да!
— Да нам-то какая разница по ком стрелять? Я вчера получил письмо из Петербурга. Деньги на билеты нам перевели. Осталось только получить своё с Затычки. А потом и положить их всех.
— Зачем? — Олсен был, как обычно, немногословен. — Они тоже люди.
— Они люди? А мы кто? Для чего мы рискуем жизнями? Надо же как-то развлечься напоследок. Ну-ка, сколько у нас осталось лент?
— О! Много!
— Надо расстрелять все!
Шурали прислушивался к звукам: выстрелы из простого АКМ подобны ударам кастаньет, калибр покрупнее напоминает звуки пощечин. Неподалеку от бетонной коробки идёт перестрелка. Он слышал уханье ручных гранат и звон осколков. Наконец удалось визуализировать противника: небольшая группа в камуфляже и касках с трёхцветными повязками на рукавах пробиралась из посадки в сторону бетонного короба.
— Огонь! — заорал Шурали и гильзы крупного калибра снова посыпались ему под ноги. Всё потонуло в грохоте и он больше не мог расслышать ни ударов кастаньет, ни шлепков пощёчин. Так продолжалось не менее пяти минут с небольшими, секундными заминками. Генрих и Олсен трудились на совесть. Шурали видел: Затычка и его группа залегли неподалеку от коробки, но им не давал двинуться с места огонь собственного БМП. Стреляная гильза полетела в отверстие люка. Стрельба прекратилась.
— Что? — просила голова Олсена. Его округлый, голый, мясистый подбородок забавно шевелился.
— Подожди, христианин! — проговорил Шурали. — Им надо зайти в здание. Пока не надо огня.
Голова Олсена исчезла. Шурали снова услышал немецкую речь Генриха.
— Он назвал тебя христианином? Ха-ха! Ты — христианин! Религиозные твари, но какие злые! Не то что мы с тобой, правда?..
Шурали скоро перестал прислушиваться к их разговору. Зрелище схватки увлекло его. Досадуя на оптику — угол обзора бинокля оказался не слишком велик, не позволял охватить всю картину боя — он перемещал фокус с места на место. Силуэты людей мелькали в лабиринтах исковерканного железобетона. Снова послышались шлепки пощечин, удары кастаньет и уханье ручных гранат. Он пытался опознать среди мечущихся в серо-огненном ландшафте фигур знакомую, длинную и узкую, ловкую, как макака. Автомат возобновил работы внезапно. Несколько горячих гильз ударили Шурали в левый бок. Он отскочил назад.
— Шайтан тебе в печень! Эй!
Но пулемет продолжал поливать зону схватки свинцом крупного калибра. Бритые северяне лупили разрывными, не задумываясь где свои, где чужие. Злоба придала Шурали чрезвычайную меткость. Он закидывал внутренность БМП пустыми гильзами, но голое лицо Олсена не возникало, огонь не прекращался.
— Да кинь ты туда чего потяжелее! — Ибрагим Абдула снова возник как видение райской жизни — из ниоткуда.
Он выхватил из-под ног Шурали увесистый обломок железобетона и зашвырнул его в люк. Огнь на минуту прекратился, послышалась глухая брань.
— Что за дьявол? Ты слышал разрыв, Олсен? Нет? Как попал сюда этот булыжник?
— Огонь! — завопил Олсен и поток пустых гильз посыпался под ноги Шурали и Ибрагиму Абдуле.
— Они стреляют по своим! — рявкнул русский.
— Их свои на берегу северных морей — тут все чужие, — Шурали и сам не заметил, что говорит на родном языке Ибрагима Абдулы.
Шурали первым взял в руки гранату. Он и не думал выдергивать чеку, просто не хотел забрасывать в люк камни, ведь потом их самому же придется выгребать. Да и камней-то под ногами не оказалось. Гусеницы бронетехники истолкли железобетонные обломки в мелкий щебень. Чеку выдернул Ибрагим Абдула. Он же толкнул товарища под гусеницы БМП. Шурали больно ударился плечом о пыльный металл. Ахнул взрыв, броня вздрогнула и наступила тишина, нарушаемая лишь дальними шлепками пощечин и стуком кастаньет.
Шурали взобрался на крыло брони.
— Постой! Не надо! — проговорил Ибрагим Абдула. — Оставим всё как есть. Пусть Затычка думает, что это сделали гурани.
— А если они не мертвы? — возразил Шурали.
Он уже включил фонарик мобильника. Сети в этом месте не было и аккумулятор не успел разрядиться. Из открытого люка пахло порохом и машинным маслом с ощутимой примесью свежего кала.
— Кому-то разорвало брюхо, — задумчиво проговорил Шурали.
Луч фонарика, слишком расфокусированный, не позволял ничего толком рассмотреть. Он видел лишь странно переплетённые тела: руки, ноги, окровавленные шнурки ботинок. Смрад проникал в ноздри, вышибая обильные слёзы. В голове мутилось.
— Оставь! Они мертвы, — проговорил снизу Ибрагим Абдула. — Если не уверен — контрольный выстрел в голову.
— Не выйдет. Головы целы и на них шлемы. Эй, норвежцы!
В ответ молчание. Шурали погасил фонарик. Он собрался слезть с брони, когда внутри БМП тихо запищал рингтон мобильного устройства. Пришлось задержаться и искать гаджет. Копаясь в окровавленных останках, Шурали опасался, что мобильник норвежца умолкнет. Но рингтон продолжал пиликать. Скоро продолговатое тело «Самсунга» легло в его ладонь. Каким-то чудом гаджет уцелел и даже не запачкался в крови. Шурали обтёр перепачканные кровью «норвежцев» пальцы о штаны, прежде чем просмотреть меню. Недавних входящих звонков не было. Пищал таймер, который «норвежец» зачем-то запрограммировал с интервалом в восемь часов. Может быть, он принимал лекарства? В записной книжке мобильного устройства нашлись имя и домашний адрес его владельца. Шурали выключил мобильник и спрятал его в карман куртки. Ибрагим Абдула, ожидавший под правым бортом брони, наблюдал за его действиями.
— Думаешь — пригодится? — спросил он. — Я слышал, у этого Генриха симка немецкая. Он её не поменял, потому что телефоном почти не пользовался.
— Да, они совсем дикие, эти «норвежцы»! — подтвердил Шура-ли, спрыгивая с брони на землю.
— Ты весь в крови, — поморщился русский. — И этот запах! Похоже, норвежцы обосрались перед смертью.
— Собака катается в грязи, чтобы отбить свой истинный запах. То же делает волк, — назидательно заметил Шурали, укладываясь в пыль. Он катался по земле, подобно ополоумевшему от счастья ишаку. Пусть пыль, сажа и маслянистая соляра скроют пятна крови.