Глава 20
Надежда
Сижу, ошалело рассматривая свою же собственную бальную залу. Тут прибрано все. Даже карнизы под потолком и те намыты, улыбаются свежестью и росой гипсовые цветы лепнины, будто ожила и помолодела химера, даже кисточка на хвосте у нее стала другой, распушилась, и бантик на ней вдруг появился. Сияет до блеска натёртый фарфор, отбелено мое полотенце, на столике расставлен сервиз. Медный чайник сияет как солнце. Неужели соседка сделала все это сама? Зачем? В благодарность за мед, что ли? Я не просила, да и неудобно получилось. Лепнину-то зачем ей понадобилось мою оттирать? До нее и не допрыгнешь без крыльев. Тут высота метра четыре, не меньше. Я сама который месяц туда лезть опасаюсь, спасибо, одного раза хватило, чуть не вылетела со стремянкой вместе в окно. Кстати, окно. Оно тоже сияет.
— Проходи, чего стоишь, сейчас добро твое на блюдо выложим и поешь. Дивное мясо. И откуда такое привезли только, не знаешь? Сто лет такого не нюхала.
— Садитесь вместе со мной, кофе попьем, — предложила, наконец, я. Нет с соседкой, определенно, надо поговорить. Во-первых, я не хочу, чтоб она тут самоубилась в мое отсутствие, навернувшись со стремянки. Во-вторых, не люблю, быть обязанной.
— Приглашаешь? Ну, тогда ладно. Устала, поди. Колечко хорошенькое тебе очень идёт.
— К нему ещё серьги есть. Мне подарил сегодня их один человек.
— Человек, скажешь тоже. Дракон. Покажешь? Садись, садись! В ногах правды нет, — кивнула она мне на стул. Кстати, и стол тоже преобразился. Откуда-то на нем появилась вышитая красивая скатерть. Я и сама собиралась купить, да все руки не доходили. Вот теперь окончательно стало неудобно.
— Откуда это?
— Понравилась? Вологодская. Хозяйка, что жила тут раньше, сама привезла. Для эркера она и покупалась. Тут ещё тюль раньше висел. Но он, конечно, не сохранился. Все изуверы посрывали. Ничего не смогла спасти. А скатерочку, видишь, сохранила ещё сама барыня. Очень уж она ею дорожила. Вон там под чайником Финист вышит. Может, он-то дом и сохранил от пожара. Кто ж теперь скажет.
— Хозяйка?
— Дивной красоты была женщина! — Мария Федоровна светло улыбнулась, продолжая тем временем сервировать стол, — Сама, как сдобная булочка, вся румяная, все платья оборочками подшиты, а уж как кудри накрутит! Ух! Ухаживали за ней беспрестанно, и это, несмотря на то, что муж у ей крупный начальник был. Не самый последний человек в городе. Как только и не боялись. Бывало, придет, сядет сразу к столу, она давай накрывать своими белыми ручками, никогда прислуги не дожидалась. И все пироги подаёт. И с севрюжкой, и с другой рыбкой. Очень он их хвалил. Детей только им бог не послал. Может, и к лучшему.
— Почему? — соседка взглянула на меня как на умалишенную.
— Семнадцатый год. Да что ты о нем знаешь, хозяйка. Тут все в доме в окна летело. Браслеты, кольца, печатки, фамильное серебро. Всё. Представляешь? Целые ларцы в Мойке вот так запросто хоронили. Тут же совсем до нее недалеко. Добросить только так можно. Вот, считай, из хозяйского добра ничего и не осталось, все под черной водой лежит, лишь бы в чужие руки не попало. Зря генерал уезжать не хотел. Вот и поплатился. Только Финиста барыня и сохранила в доме, считай, чудом, припрятала перед тем, как дверь сломали, на антресоль. Вот там антресоль была, где теперь соседи живут. Высоко. Под потолком. Матросы и не заметили. Волшебная птица дом сберегла. Но это уже потом. В сороковые зажигалка на кровлю попала, затушить не сразу успели. Финист тогда крепко дом охранял. Крыльями, словно куполом, накрывал. Но тоже птица, отвлекся. Хорошо, детей догадался позвать с ведерком и щипцами, затушили. Так что скатерть теперь на своем месте. Дождалась, — соседка вздохнула так, будто своими собственными глазами видела череду эпох, людей, судеб, что жили здесь до меня, — Серьги-то покажешь?
— Да, конечно, — зарылась я в сумочке. Теплое дерево шкатулки сразу скользнуло в руку. Одна она чего стоит. И почему только барон вдруг расщедрился на подарок? Не знаю. День сегодня, наверное, такой, удивительный и немного волшебный. Кругленькая шкатулка, будто сама, опустилась на стол, выскользнула из ладони, широко раскрылась тяжёлая крышка. Камни сияют даже ярче чем там, в особняке. Я положила рядом руку с колечком и оттенок на серьгах словно чуть изменился, стал более насыщенным, васильковым. Если надеть и то, и то вместе, получится как будто комплект. Только никуда такой толком и не наденешь. Слишком уж роскошный. Такие украшения под стать королевским приемам, а не корпоративам. Разве, в театр сходить?
— Красиво, конечно. Жаль, главного он не увидел. Ящер, одно слово, считай слепец, кроме сокровищ ничего и не видит.
— Вы знаете моего начальника?
— Знаю, как же иначе. Красавец! Верно? Не прячь глаза. Тебе такой муж в самую пору.
— Он женат.
— Но сюда он прибыл без жены. Да и потом, кто знает, как судьба сложится. Какой кульбит она завернет, знать наперед невозможно. Даже если и хочется. Очень.
— Мне неудобно, что вы столько всего сделали. Я бы сама прибралась.
— Нет у тебя на то времени! И потом, что значит неудобно? Сама же меня в дом пригласила и самой неудобно? От, чудная! Кто же ещё уют наводить должен, как не я?
— А я вас на работу взяла? Интересно, кем?!
— На какую работу? Домовиха я, вот уже почитай триста лет в этом городе обитаюсь.
— Домовиха? — сумасшествие передается воздушно — капельным путем, не иначе. Сначала Людовик в своей каске с рогами. Марцелла, считающая себя ведьмой. Кошик с крыльями, которого видят, между прочим, все! Не только я одна. И никто не удивляется пушистому чуду. Теперь эта старушка. Может, я притягиваю их как магнитом? И ведь на собственное сумасшествие не спихнешь. Недавно медосмотр полный проходила перед полетом. О! У начальства тоже крыша с протечкой. А ведь ещё был джинн. Да и Матильда не отличалась здравомыслием. Точно. Вирус сумасшествия расползся по городу как чума, и никто не замечает. Зато не скучно. Ик.
— Не веришь?
— А-а, — покачала головой я с набитым булочкой ртом.
— Ну так в зеркало погляди. Погляди. Видишь, я в нём не отражаюсь, как и любая нечисть.
А зеркало, надо сказать, и вправду заглючило. Пирожное взлетает в воздух само по себе и исчезает. Краем глаза я вижу, как его берет в руку Мария Федоровна, как подносит ко рту, как кусает. Вот только в зазеркальном мире ее отражения нет!
— Дурдом. Батюшку, может, пригласить?
— Меня не выкуришь. Только дом провоняет ладаном. Да и зачем?
— Действительно, с вами гораздо лучше, — кивнула я головой и на всякий случай решила извиниться, — Простите.
— Да, ничего. От феи, конечно, такое услышать было немного обидно. Но сладости искупили твою вину. Частично. Ты и в себя-то не веришь.
— Кошмар какой.
— Вынуждена согласится. Чуешь?
— Что?
— Пар пошел. Вода согрелась. Давай сюда Матильдино зелье и баньку пора принимать.
Главное помнить, что я стрессоустойчивая! Очень стрессоустойчивая. И в зеркало не смотреть. Подумаешь, домовиха. Шаманов же я видела? Видела и не одного. И наших, и африканских. Разные пассажиры бывают. Правда они, кажется, в зеркалах отражались. Зато меньше напоминали людей, чем Мария Федоровна. У нее и бубна нет, и перья не точат из прически, даже лицо без татуировок. Никакого стресса нет. Зеркало только к стене отверну, чтоб не потерять ценный профессиональный навык.
— И Федор Игнатьич не отражается?
— И Ырка. Я же сказала, все, кто по ту сторону Нави ходит. Иди, мойся, я подлила в воду все.
— А почему я тогда фея?
— Родилась такой, девонька. Все кем-то рождаются. Кто человеком, кто навкой, кто феей.
— А крылья где?
— Не акай, будто тебя в гастрономе обсчитали. Будут и крылья. Погоди.
Как во сне добрела до своего банного шкафа. Пару-то! Не свариться бы здесь. И от воды странно пахнет. Жженым чем-то в смеси с травой. Стянула с себя через голову платье, рискнула опустить в воду большой палец ноги как самую бесполезную часть тела. Хорошо! Вода теплая и кожа в ней начинает светиться. Надо же! Как будто синих блёсток насыпали. Нет, скорее, как фосфор. Чуть замешкалась и все же погрузилась в ванную целиком. Хорошо-то как! Все мышцы расслабляются под этой чудесной водой. Бесцеремонно распахнулась дверца шкафа. В проёме возникла домовиха, уперев руки в бока. Наверное, мне все это просто снится? Или нет.
— А лицо? А волосы? Ничему вас, беспутевых, жизнь не учит. С головой надо.
— Зачем?
— Тяжёлая рука легла на затылок, тело стало тяжёлым, ватным. Ни вдохнуть, ни пошевелиться я не могу. Просто стремительно ухожу под воду. Тут все сияет и совершенно не страшно. Правда вода становится понемногу темней и дыхания не хватает.
— Вылезай! Сколько всего понацепляла, — подхватывают меня мягкие руки, стремительно заворачивают а банный халат, помогают дойти до постели. Одеяло, белье, все прохладное и пахнет удивительно. Солнцем.
— Спи.
Горячая сухая рука коснулась головы, прошлась по щеке, сполна напоив теплом родного дома, топящегося камина, веки затяжелели. Как же на душе стало легко. Будто нет и не было никаких печалей на сердце, будто я попала в совершенно другой, полный добра и волшебства мир. Последнее, что я увидела, перед тем как заснуть — это химера. Она отлепилась от своего законного места, перебрала коготками по обоям, распахнула два пушистых и в то же время гипсовых крыла, стряхнула с них побелку, неощутимой тенью спланировала на одеяло, устроилась у меня на груди и замурчала будто обычная кошка. Только бы не разбилась, когда соберётся обратно на свое место. Звякнули спицы, домовиха начала вязать из нити прошлого мои сновидения, щедрыми пальцами вплетая в них волшебство и украдкой добавляя искорки провидения. Как же тепло на душе и как гулко бьётся в такт моему сердце химеры.
Людовик
Счастье схлынуло с души так же внезапно, как сходит лавина. Вот оно было и ух! Ни следа. Мой сын обрёл зверя. Была бы возможность, я бы наградил эту сонную тварь щедрым пинком под то самое место, откуда растет его наглый хвост! Столько проспать! Я уже устал пытать счастья, надеяться, верить, заподозрил жену, что мой Джошуа просто-напросто рождён от другого, не от меня. И вот. Малыш обро