и востоке пустели и оставались такими же одинокими и чистыми, как во времена своего расцвета. Здесь было «скучно», и это клеймо спасало Милфорд.
В двух милях за городом, на Ларборо-роуд, стоял дом под названием «Франчайз». Он притулился на обочине дороги, будто телефонная будка. На закате эпохи Регентства кто-то приобрел поле, известное как «Франчайз», выстроил посередине плоский белый дом и огородил его высокой крепкой стеной из кирпича с большими двойными воротами. Дом никак не был связан с внешним миром. Позади не было хозяйственных построек, в окружающие поля не выходили боковые ворота. В задней части дома в соответствии с требованиями эпохи была построена конюшня, но ее тоже отгораживала стена. Своей неприметностью и изолированностью дом напоминал оброненную на дороге детскую игрушку. Сколько Роберт себя помнил, тут проживал старик, видимо, один и тот же, но поскольку люди из «Франчайза» ездили за покупками в Хэм-Грин, близкую к Ларборо деревню, в Милфорде их никогда не видели. А потом Марион Шарп с матерью стали наезжать по утрам за покупками в Милфорд, из чего стало ясно, что они унаследовали «Франчайз» после смерти старика.
Роберт задумался: сколько они уже там? Три года? Четыре?
То, что в Милфорде они не завели никаких знакомств, расчетов не упрощало. Пожилую миссис Уоррен, всего-то двадцать пять лет назад купившую одну из первых вилл в сени вязов в конце Хай-стрит в надежде, что для ее ревматизма воздух центральных графств окажется полезнее морского, до сих пор называли «той дамой из Уэймута» (вообще-то она приехала из Суонеджа).
Более того, возможно, Шарпы и не стремились заводить знакомства. Они производили впечатление людей самодостаточных. Дочь он видел пару раз на поле для гольфа. Она играла с доктором Бортвиком, очевидно, по приглашению. Она выполняла дальний удар, как мужчина, и профессионально использовала свои тонкие смуглые запястья. Вот все, что знал о ней Роберт.
Подъехав к высоким железным воротам, Роберт увидел, что там уже стоят две машины. Достаточно было взглянуть на ближайшую – такую незаметную, ухоженную, скромную, – чтобы понять, чья она. Выйдя из машины, он подумал: где еще в мире полиция старается быть настолько вежливой и ненавязчивой?
Во второй машине он узнал авто Хэллама – местного инспектора, отличного игрока в гольф.
В полицейской машине сидели трое: водитель, а на заднем сиденье – женщина средних лет и то ли ребенок, то ли юная девушка. Шофер скользнул по Роберту мягким, рассеянным и одновременно все подмечающим полицейским взглядом и отвернулся. Лиц пассажиров Роберту рассмотреть не удалось.
Высокие железные ворота были закрыты – Роберт не помнил, чтобы когда-нибудь видел их открытыми, – но из чистого любопытства он толкнул одну из тяжелых створок. Железное кружево оригинальных ворот было прикрыто плоскими чугунными листами, очевидно, из викторианского стремления укрыться от постороннего внимания. Слишком высокая стена не позволяла ничего разглядеть с улицы, и, кроме крыши и труб, заметных издали, Роберт никогда не видел «Франчайз».
Его ждало разочарование. Дело было не столько в запущенном состоянии дома (а он явно был запущен), сколько в его неприкрытом уродстве. То ли дом строили слишком поздно, и красота прекрасной эпохи обошла его стороной, то ли строитель не разбирался в архитектуре. Он использовал язык времени, но тот, видимо, приходился ему не родным. Все выглядело немного неправильным: окна не того размера, к тому же неправильно расположенные; дверной проем не той ширины, лестничный марш не той высоты. В целом вместо свойственной своей эпохе мягкой благосклонности дом выражал хмурый антагонизм. Шагая по двору к неприветливой двери, Роберт пришел к выводу, что этот дом напоминает ему пса, внезапно разбуженного шагами прохожего, привставшего на передние лапы и пока не решившего, как поступить – броситься на него или попросту залаять. «Что вам тут надо?» – вот с каким выражением взирал на чужака этот дом.
Не успел он позвонить, как дверь уже открыли; причем не горничная, а сама Марион Шарп.
– Я вас увидела, – сказала она, протягивая ему руку. – Не хотела, чтобы вы звонили, мама обычно в это время ложится отдохнуть, и я надеюсь, что мы со всем этим разберемся до того, как она проснется. Тогда ей вообще не будет надобности об этом знать. Не могу передать, как же я вам благодарна за то, что пришли.
Роберт пробормотал что-то в ответ и вдруг заметил, что глаза у нее вовсе не темно-карие, цыганские, как ему казалось, а серовато-зеленые. Она сопроводила его в дом, и он, положив шляпу на комод в передней, обратил внимание на потертый ковер.
– Законники здесь, – сказала она, открывая дверь и приглашая его в гостиную.
Роберт предпочел бы сначала поговорить с ней наедине, чтобы ознакомиться с делом, но предлагать это было уже поздно. Очевидно, так она хотела.
На краешке стула с расшитым бисером сиденьем устроился смущенный инспектор Хэллам. А у окна, чувствуя себя весьма свободно, восседал на добротном стуле работы Хэпплуайта Скотленд-Ярд в лице худого моложавого человека в прекрасно сшитом костюме.
Оба встали, и Роберт с Хэлламом кивнули друг другу.
– Полагаю, инспектора Хэллама вы знаете? – спросила Марион Шарп. – А это инспектор Грант из штаба.
Роберт с любопытством отметил это слово – «штаб». Неужели она уже имела дело с полицией раньше или же ей просто не нравился легкий налет сенсационности у слова «Ярд»?
Пожав Роберту руку, Грант сказал:
– Рад, что вы приехали, мистер Блэр. Не только за мисс Шарп, но и за себя.
– За себя?
– Я бы не мог продолжать, не имей мисс Шарп поддержки, пусть даже просто дружеской. Но вы адвокат, и тем лучше!
– Ясно. В чем вы ее обвиняете?
– Мы ни в чем ее не обвиняем… – начал было Грант, но Марион его перебила:
– Предполагается, что я кого-то похитила и избила.
– Избили?
– Да, – будто смакуя слова, сказала она. – Понаставила ей синяков.
– Ей?
– Девочке. Она сейчас там, за воротами, в машине.
– Думаю, лучше начать с самого начала, – сказал Роберт, хватаясь за подобие нормальности.
– Возможно, я могу объяснить, – мягко предложил Грант.
– Да, – сказала мисс Шарп, – объясните. Это ведь ваша версия.
Интересно, уловил ли Грант сарказм в ее тоне? Роберта несколько удивило присутствие духа у мисс Шарп, позволившей себе насмешливо разговаривать с представителем Скотленд-Ярда, занимавшим один из ее лучших стульев. По телефону она не казалась такой смелой. Тогда в голосе ее звучало отчаяние. Быть может, ее подбодрило присутствие союзника, или же у нее просто открылось второе дыхание.
– Перед самой Пасхой, – начал Грант в лаконичной полицейской манере, – девочка по имени Элизабет Кейн, проживавшая со своими опекунами близ Эйлсбери, отправилась на каникулы к своей замужней тетке в Мейнсхилл, в окрестности Ларборо. Поехала она на автобусе, поскольку автобусы из Лондона в Ларборо проходят как через Эйлсбери, так и через Мейнсхилл. Таким образом, она могла сойти в Мейнсхилле, а от остановки до дома ее тетки всего три минуты ходьбы. Если бы она ехала поездом, ей пришлось бы выйти в Ларборо и затем ехать в обратном направлении. В конце недели ее опекуны, некие мистер и миссис Уинн, получили от нее открытку, в которой говорилось, что она прекрасно проводит время и собирается побыть у тети еще. Опекуны решили, что она имеет в виду до конца школьных каникул, то есть еще три недели. Когда она не вернулась за день до начала школьных занятий, опекуны пришли к выводу, что она просто хочет прогулять первый день занятий, и написали тетке, чтобы та отправила девочку домой. Но тетя, вместо того чтобы позвонить по телефону или отправить телеграмму, сообщила Уиннам в письме, что племянница уехала назад в Эйлсбери еще две недели назад. Обмен письмами занял большую половину следующей недели, так что к тому времени, как опекуны обратились в полицию, девочка отсутствовала уже четыре недели. Полиция приняла все обычные меры, но не успела еще приступить к розыску, как девочка явилась сама. Однажды ночью она пришла домой в одном платье и башмаках, еле волоча ноги от усталости.
– Сколько лет девочке? – спросил Роберт.
– Пятнадцать. Почти шестнадцать. – Грант помедлил, на случай если у Роберта есть еще вопросы, а затем продолжил («Как в суде – с одобрением подумал Роберт. – Манеры точь-в-точь как та неприметная машина у ворот.»): – Она сказала, что ее «похитили», увезли в автомобиле, и два дня опекуны больше ничего не могли от нее добиться. Она была в полубессознательном состоянии. Примерно сорок восемь часов спустя она пришла в себя и начала рассказывать им…
– Им?
– Уиннам. Полиция, разумеется, хотела расспросить ее, но при любом упоминании о полиции у девочки начиналась истерика, так что пришлось довольствоваться пересказом опекунов. По ее словам, когда она ждала обратного автобуса на перекрестке в Мейнсхилле, рядом остановился автомобиль, в нем сидели две женщины. Та, что помоложе, была за рулем. Она спросила, ждет ли девочка автобус, и предложила подвезти ее.
– Девочка была одна?
– Да.
– Почему? Неужели никто ее не провожал?
– Дядя работал, а тетка, которую пригласили стать крестной матерью, ушла на крестины. – Грант вновь сделал паузу, чтобы дать Роберту возможность задать вопросы, если таковые у него возникли. – Девочка сказала, что ждет лондонский автобус, но женщины сообщили ей, что он уже ушел. Поскольку она пришла на перекресток почти впритык, а часы у нее были не очень точные, она им поверила. Она и так уже опасалась, что опоздала на автобус, еще до того, как подъехала машина. Ее это расстроило: было уже четыре часа, моросил дождь, смеркалось. Женщины проявили сочувствие и предложили довезти ее до местечка, название которого она не разобрала, где она через полчаса могла бы сесть на другой автобус до Лондона. Девочка с благодарностью согласилась и села на заднее сиденье рядом со старой женщиной.
Перед глазами Роберта возник образ пожилой миссис Шарп, несгибаемой и зловещей, как обычно устроившейся на заднем сиденье. Он покосился на Марион Шарп, но та выглядела спокойной. Эту историю она уже слышала.