Но за дверью — никого, ни статного полковника, ни его жены, вообще никого. Уходя, Антуан — по неосознанной детской предосторожности — не затворил за собой плотно дверь.
Вместе со своим сном Антуан снова у похитителя. Оба они, мальчик и сон, крадутся мимо няни.
Та ворчит из-под одеяла:
— Малыш, ты совсем отбился от рук. Никуда не годится вскакивать посреди ночи.
— Это я исключительно сегодня, — отвечает Антуан, впервые в жизни произнося такое слово.
И крепче прижимает к себе черепаху, спрятанную под курточкой, где сейчас будто бы хранится все, что только есть исключительного в мире.
Между тем полковник в соседней комнате не спал. Впрочем, он был настолько занят своими мыслями, что даже не слышал, как Антуан прокрался за дверью.
Полковник вспоминал лондонский зоопарк. Он бродил по дорожкам. Ему нравились хищники и слоны — огромные, они точь-в-точь как дети, хотя и внушительные на вид.
Стоял зимний день; полковник заметил табличку, которая заставила его призадуматься.
Lost children should be
applied for at the
Ladies Waiting room
by the Eastern Aviary
near the Clock Tower[1].
«Выходит, есть люди, у которых так много детей, что они позволяют им теряться, и бывают даже специальные службы, чья забота — искать малышей и возвращать родителям!»
И тут полковник увидел, как унылая супружеская пара бредет через туман к скамейке. Муж и жена беспокойно оглядывались по сторонам. Каждый из них вел за руку ребенка. Похоже, близнецы, года по четыре. На родителях убогая залатанная одежда, в то время как дети наряжены с показной изысканностью.
Мальчиков усадили на скамейку. Из мешочка, затерянного в складках землисто-коричневой суконной юбки, мать достала две крошечные шоколадки, обернутые серебристой фольгой. И торжественно, словно совершая церемонию, вручила их детям — столь чинно, что впору было подумать, что шоколадки должны насытить ребятишек на всю оставшуюся жизнь.
— Eat this and be quiet[2].
И родители, быстро шагая, растворились в тумане.
Бигуа долго бродил неподалеку от скамейки. Ему казалось, он теперь в ответе за мальчиков и должен присматривать за ними. Полковник был единственным, кто видел, как истрепанные бедностью родители бросили ребятишек. Но в самом ли деле бросили?
Ему вспомнилась табличка про потерянных детей.
Lost children should be...
— Возвратить им близнецов было бы жестоко, непростительно. Да и отыщутся ли когда-нибудь эти горемычные родители? Зачем еще, кроме как утопиться в Темзе, они так спешили прочь?
Бигуа снова обошел скамейку. Туман теперь еще плотнее. Один из малышей уснул. Полковник уже не колебался. Взяв детей за руки, он повел их к выходу из зоопарка, минуя часовую башню. Перекатываясь то вправо, то влево, туман зыбко расступался перед полковником, осанистым и важным, в пальто с высоким воротником, отороченным мехом. В гостинице он обнаружил в карманах у детей схожие записки:
Be good to us. We are twin brothers and orphans, four years old, born in Staffordshire[3].
My name is Fred, — говорилось в одной записке.
Му name is Jack[4], — в другой.
Тем же вечером Бигуа с женой возвратились в Париж, взяв с собой близнецов.
Потом мысли полковника перетекли к Жозефу, старшему из всех, пятнадцатилетнему мальчику — мы с вами повстречали его в прихожей, он держал в руках футбольный мяч. Бигуа украл Жозефа в Париже... Не станем, однако, забегать вперед, об этом мальчике — позже.
— Да их целые четыре! — сказал полковник своим чутким ноздрям. — Глядя на эту руку, не запрятанную в рукав рубашки (он как раз готовился ко сну и раздевался), я вынужден признать, что это рука похитителя детей!
На письменном столе лежала лупа.
— Ну-ка разглядим руку повнимательнее — разве это не кожа похитителя детей? И волоски на руке — тоже его, и нос, а ведь нос стал в дюжину раз больше, — продолжал он, подходя к зеркалу на камине. — Что ж, доброй ночи, пора спать! Хотя сперва нужно проверить, все ли в порядке у новенького, и убедиться, что он дышит ровно!
Полковник заглянул в соседнюю комнату. Антуан только успел прийти и притворился, что спит. Одеяло тихо поднималось от его невесомого дыхания. Видя, как мерно колышется детское одеяло, Бигуа — человек, которого на семь тысяч морских миль отнесло от дома и который теперь стоял босиком на толстом ковре, — успокоился.
Прежде чем вернуться к себе в комнату, полковник, не задумываясь, расправил и аккуратно сложил одежду Антуана, которую тот после своего ночного путешествия разбросал где попало. Но такой беспорядок не насторожил Филемона Бигуа; его мысли были далеко. Он не заметил, что на ботинках мальчика совсем свежая грязь, а курточка вся забрызгана.
На следующий день Бигуа видит на полу в гостиной нечто странное. Погодите, неужели это черепаха? Домочадцы понятия не имеют, как она здесь очутилась. Признайтесь же, черепахи, как вы умудряетесь проникать в людское жилье?
Антуан просит отдать черепаху ему.
Еще долгое время полковник недоумевает, откуда она взялась. Он чует, что вместе с Антуаном в дом пришло что-то необычное и эту загадку разгадывать не стоит, пусть тайна остается таинственной. По нескольку раз на дню Бигуа украдкой от всех подходит к черепахе, берет ее, вертит в руках, внимательно изучает лапы, маленькую головку, бугристый панцирь. Он хочет поселить ее на балконе, но Антуан так горячо и настойчиво отговаривает его, что полковник оставляет черепаху в детской.
Ложась спать, Антуан кладет черепаху рядом с собой в кровать. Сон не идет. За стенкой он слышит шаги строгого, статного незнакомца, который накануне следовал за ним по улице, а потом подошел и похитил. Бигуа кашлянул, но не от простуды, а лишь для того, чтобы намекнуть мальчику: он всегда здесь, рядом, и горло с кашлем у него не вымышленные, а самые что ни есть настоящие.
Наконец Антуану удается заснуть. Однако скоро он просыпается от тревожного сна: мама тянет к нему свои нежные руки, но кисти, и пальцы, и перстень — Филемона Бигуа.
Антуан стряхивает с себя эту жуть. В ночной сорочке бежит он приютиться в комнате полковника, ему нужно чувствовать взаправдашние, живые человеческие руки. Полковник обнимает его, успокаивает, заботливо укладывает в кровать, дает стакан воды. Антуан разглядывает руки своего похитителя — незнакомые, странные руки из чужой семьи и страны, с дальнего конца света, окрепшие от молока диких коров.
— Хочешь, отвезу тебя домой прямо сейчас?
— Нет.
— А завтра утром?
— Никогда не отвозите.
Бигуа крепче прижимает Антуана к себе, до того сердечно и с такой благодарностью, что мальчику хочется вырваться.
В комнате молодая женщина. Она только что вошла. Стрелки изящных, с темно-синей эмалью часов у нее на запястье показывают восемь. Женщина снимает шляпу. Вот бы узнать, кто она такая. Она словно с киноэкрана — так бывает, когда мы входим в темноту зрительного зала уже на середине фильма. Впрочем, вот же эта дама — прямо перед нами, в изъявительном наклонении настоящего времени.
Но что все-таки происходит? Пока ясно лишь одно: женщина красива и чем-то обеспокоена, а свет в комнате довольно резкий. Она тонкого сложения, волосы скорее светлые, глаза, распахнутые и ясные, глядят растерянно, скользя от одного предмета к другому и пытаясь охватить их все одновременно. Женщина подходит к секретеру и торопливо записывает что-то на визитных карточках.
Потом, задумавшись, замирает. Ее сынишка. Мысль о нем не родилась внутри нее, но вошла откуда-то снаружи. (К мальчику не привела цепочка предыдущих мыслей.) Пока женщина промокает бумагой написанное только что, мы можем подсмотреть в уголке визитной карточки: «Элен...» — выведено серебристыми заглавными буквами.
Женщина долго размышляет, чуткая к каждому дуновению мысли. Но все же успевает быстро написать на конвертах имена трех приглашенных — двух дам и месье.
Два письма отправятся в Шестнадцатый округ, одно уйдет в Четвертый, это дело улажено, говорит она себе отчетливо и твердо. Сзади на каминной полке стоит фотография ее мужа. Покойного. Улыбка человека хваткого и сметливого, подозрительность в глазах, крутой окаменелый лоб. Куда бы ни шагнула вдова в этой комнате, повсюду за ней следует холодный бумажный взгляд супруга. Его волевой подбородок наверняка до последнего сопротивлялся смерти и с упорством цеплялся за жизнь. Он отец ее ребенка, неуместный и ненужный наблюдатель, заключенный в рамку. Он вынырнул из потустороннего мира, как труба перископа выныривает из воды, чтобы бесцеремонно разглядывать все, что происходит над поверхностью.
И под ударами судьбы и когда она милосердна, его скулы, приклеенные к жесткому картону, напряжены, а температура тела всегда комнатная. Этот человек погиб в полном расцвете сил во время несчастного случая на железной дороге и, кажется, беспрестанно, день и ночь твердит, что это несправедливо, что он еще не успел пожить вволю и — да, он готов признать — раньше был своенравен и ревнив. Рядом с фотографией — утонченная вазочка с искусственными фиалками, которые словно бы намекают на то, что домочадцы доверили им заботу о покойном хозяине, поручили опекать его и выполнять любые его прихоти. Фиалки обладают поистине неограниченными полномочиями — круглые сутки эти цветы незримо заботятся об отце мальчика, утешают его, излечивают от скорби.
Элен поднялась со стула, и мы снова замечаем ее беспокойство. Она ходит по комнате туда-сюда. Говорит вслух:
— Надо написать наконец эти приглашения! Да что такое нашло на меня сегодня? Это ведь проще простого — заполнить строчками шесть конвертов и шесть визитных карточек. Сущий пустяк.