— Колени болят, — пожаловалась она, вставая. — А ты выглядишь лучше, чем вчера. Остался бы на несколько дней, чтобы набраться сил.
Я не ответил, глядя в ее глаза, которые улыбались мне. Если бы ты знала, мама, до чего мне хотелось, чтобы ты написала объяснительную записку, как в те времена, когда в твоей власти было отпустить мне все грехи, даже прогул.
— Вы хорошая пара, — сказала мама, взяв меня за руку.
Я по-прежнему ничего не отвечал, и она продолжила свой монолог:
— Иначе разве ты повел бы ее к себе на чердак вчера вечером? Знаешь, я все слышу в этом доме, всегда слышала. После твоего отъезда я, бывало, наведывалась туда. Когда очень по тебе скучала, забиралась и садилась у слухового окна. Не знаю почему, но там мне казалось, что я как-то к тебе ближе, будто, глядя сквозь стекло, я видела вдали тебя. Давно уже я туда не поднималась; я же сказала, у меня колени болят, трудно стало пробираться на четвереньках среди всего этого хлама. О, не делай такое лицо, можешь мне поверить, твои коробки я не открывала. У твоей мамы, конечно, есть недостатки, но бестактность не входит в их число.
— Я ни в чем тебя не обвиняю, — ответил я.
Мама погладила меня по щеке.
— Будь честным с собой и тем более с ней; если твое чувство к ней — не любовь, не давай ей надежды попусту, она хорошая девушка.
— Почему ты мне это говоришь?
— Потому что ты мой сын — кто знает тебя лучше, чем я?
Мама сказала, чтобы я шел к Софи, а ей надо подрезать ветки роз. Я поднялся в комнату. Софи, облокотясь о подоконник, рассеянно смотрела в окно.
— Ты очень обидишься, если тебе придется уехать одной?
Софи обернулась:
— Лекции я смогу для тебя законспектировать, но в понедельник вечером, если я не ошибаюсь, тебе на дежурство.
— Вот именно, это вторая услуга, о которой я хочу тебя попросить. Если можешь, зайди к заведующему отделением, скажи, что я заболел, ничего страшного, ангина, но я предпочел подлечиться и не заражать пациентов. Мне нужны всего сутки.
— Нет, я не обижусь, ты почти не видел маму, и вечер с тобой наверняка будет ей в радость. А я поеду одна и по дороге успею придумать для тебя более правдоподобную отмазку.
Мама обрадовалась, что я задержусь еще на день. На ее машине я отвез Софи на вокзал.
Софи поцеловала меня в щеку и лукаво улыбнулась, садясь в вагон. Окна в поезде теперь не открываются, и «до свидания» толком не скажешь, как раньше. Состав тронулся, Софи помахала мне рукой. Я стоял на перроне, пока не скрылись вдали огоньки последнего вагона.
3
— Что-нибудь не так? — спросила мама, когда я вернулся.
— Все в порядке. О чем ты?
— Ты отложил отъезд и оставил свою подружку одну только для того, чтобы провести вечер с матерью?
Я присел рядом с ней за кухонный стол и взял ее руки в свои.
— Я по тебе скучаю, — сказал я, целуя ее в лоб.
Мы поели в гостиной, мама приготовила на подносе мой любимый ужин, ветчину с макаронами-ракушками, как в былые времена. Она сидела рядом со мной на диване, не прикасаясь к своей тарелке, и смотрела, как я с аппетитом уплетаю ее стряпню.
Я хотел убрать со стола, но мама, взяв меня за руку, сказала, что посуда подождет. Не хочу ли я, спросила она, пригласить ее ко мне на чердак? Я поднялся с ней под крышу, спустил лесенку, открыл люк, и мы вместе уселись у слухового окна.
Поколебавшись немного, я задал ей вопрос, который давно вертелся у меня на языке:
— А папа так и не давал о себе знать?
Мама сощурилась. Я узнал тот самый взгляд медсестры, которым она когда-то смотрела на меня, силясь понять, вправду ли я заболеваю или притворяюсь, чтобы избежать контрольной по истории либо математике.
— Ты еще часто думаешь о нем? — ответила она вопросом на вопрос.
— Когда в отделение «Скорой помощи» привозят мужчину его возраста, мне всегда страшно: вдруг это он, и я каждый раз думаю, что буду делать, если он не узнает меня.
— Он бы узнал тебя сразу.
— Почему он так ни разу и не приехал ко мне?
— Я долго не могла его простить. Наверно, слишком долго. Я наговорила много такого, о чем теперь жалею, но это потому, что все еще любила его. Я до сих пор люблю твоего отца. Мы делаем ужасные вещи, когда смешиваются любовь и ненависть, вещи, за которые потом себя корим. Я винила его даже не за то, что он меня бросил, — ответственность за это отчасти лежит и на мне. Всего невыносимее было представлять, что он счастлив с другой. Я не могла простить твоему отцу, что так сильно его любила. Должна тебе кое в чем признаться: что поделаешь, если твоя мама покажется тебе старомодной, но он — мой единственный мужчина. Если бы мы увиделись теперь, я бы поблагодарила его за лучший в мире подарок — за тебя.
Это откровение я услышал не от маминой тени, а от нее самой.
Я крепко обнял ее и шепнул, что очень ее люблю.
Самые драгоценные моменты в жизни зависят подчас от пустяков. Не останься я в тот вечер, этого разговора с мамой никогда бы не было. Уходя с чердака, я в последний раз оглянулся на слуховое окно и молча поблагодарил мою тень.
Будильник я поставил на три часа ночи. Оделся, на цыпочках вышел из дома и направился по дороге в школу. В этот час городок был пуст. Железная штора закрывала витрину булочной; я обошел дом и свернул в проулок. Там, стоя в сумраке метрах в пятидесяти от низкой двери, я ждал нужного момента.
В четыре часа Люк с отцом вышли из пекарни. Он, как и рассказывал мне, поставил у стены два стула, и его отец сел первым. Люк принес ему кофе; оба сидели и молчали. Отец Люка выпил свою чашку, поставил ее на землю и прикрыл глаза. Люк посмотрел на него, вздохнул и, подняв чашку, ушел в пекарню. Этого момента я и ждал. Собравшись с духом, я шагнул вперед.
Люк — мой друг детства, лучший друг, однако, как это ни странно, я практически незнаком с его отцом. Когда я бывал у него в гостях, нам следовало вести себя тихо и не шуметь. Этот человек, который жил по ночам, а днем спал, пугал меня. Я представлял его призраком, который бродит наверху, над нами, стоит лишь поднять голову от уроков. Этому булочнику, с которым я и не виделся толком, я, пожалуй, в большой мере обязан своей усидчивостью в школьные годы и благодаря ему избежал многих наказаний, которые щедро раздавала мадам Шеффер. Если бы не мой страх перед ним, изрядное количество домашних заданий не было бы сдано в срок. В эту ночь мне предстояло наконец заговорить с ним, а для начала — разбудить его и представиться.
Только бы он не вздрогнул спросонья и не привлек этим внимание Люка. Я тронул его за плечо.
Он поморгал, с виду не особенно удивившись, и огорошил меня словами:
— Это ты друг Люка, да? Я тебя узнал, ты постарел немного, но не так чтобы очень. Твой друг внутри. Иди поздоровайся с ним, только недолго, у нас работы невпроворот.
Я объяснил, что пришел не к Люку, а к нему. Он встал и жестом попросил меня подождать его поодаль в проулке. Приоткрыв дверь пекарни, он крикнул сыну, что пойдет размять ноги, и нагнал меня.
Отец Люка выслушал меня не перебивая. Когда мы дошли до конца проулка, он крепко пожал мне руку и сказал:
— А теперь ступай восвояси! — после чего ушел не оглянувшись.
Я пошел домой, понурив голову, злой на себя: порученную мне миссию я провалил. Такое случилось впервые.
Вернувшись домой, я с тысячей предосторожностей постарался отпереть замок бесшумно. Напрасный труд: зажегся свет, и я увидел маму в халате, стоявшую в дверях кухни.
— Знаешь, — сказала она, — в твоем возрасте тебе уже нет нужды убегать тайком.
— Я просто вышел пройтись, мне не спалось.
— Думаешь, я не слышала давеча твой будильник?
Мама зажгла конфорку газовой плиты и поставила чайник.
— Ложиться спать уже поздно, — сказала она, — садись, я приготовлю тебе кофе, а ты расскажешь мне, почему задержался на сутки и главное — куда ходил в такой час.
Я сел за стол и рассказал о своем визите к отцу Люка.
Когда я закончил рассказ о своей неудавшейся миссии, мама положила руки мне на плечи и посмотрела прямо в глаза.
— Нельзя вмешиваться в чужую жизнь, даже с благими намерениями. Узнай Люк, что ты говорил с его отцом, он может и обидеться. Он, и только он, сам должен решать, как ему жить. Смирись с этим и повзрослей наконец. Ты не обязан утолять боль всех, кого встречаешь на своем пути. Даже стань ты лучшим в мире врачом, это тебе все равно не удастся.
— А ты… Разве не это ты пыталась делать всю жизнь? Разве не поэтому возвращалась вечерами такая усталая?
— Мне кажется, милый, — вздохнула мама, вставая, — что ты, увы, унаследовал наивность твоей матери и упрямство отца.
Я уехал первым утренним поездом. Мама отвезла меня на вокзал. На перроне я пообещал, что скоро приеду снова. Она улыбнулась.
— Маленьким ты каждый вечер спрашивал, когда я приходила погасить у тебя свет: «Мама, а когда будет завтра?» Я отвечала: «Скоро». И всякий раз, закрывая дверь твоей комнаты, чувствовала, что мой ответ тебя не убедил. Похоже, в нашем возрасте роли переменились. Что ж, до «скорого», родной, береги себя.
Я сел в вагон и долго смотрел в окно на мамин силуэт, который исчезал вдали под стук колес уносящего меня поезда.
4
Первое письмо от мамы пришло через десять дней. Как и во всех письмах, она спрашивала о моих делах, надеясь на скорый ответ. Но проходило зачастую несколько недель, прежде чем я собирался с силами, вернувшись домой, доставить ей это удовольствие. Невнимание выросших детей к родителям граничит с чистым эгоизмом. Я чувствовал себя тем более виноватым, что все ее письма хранил в коробке, которая стояла на книжной полке, словно мама была всегда со мной.
С Софи мы почти не виделись после нашей поездки и даже не провели ни одной ночи вместе. Во время недолгого пребывания в доме моего детства между нами пролегла черта, которую ни она, ни я теперь не могли переступить. Когда я наконец сел за письмо маме, в конце написал, что Софи ее целует. Назавтра после этой лжи я нашел ее в отделении и признался, что скучаю. Она согласилась пойти со мной на следующий день в кино, но после сеанса предпочла вернуться к себе.