Позже, в столовой, ты расскажешь мне о своих днях, а я расскажу тебе о моих, и наша дружба возобновится с того момента, когда она закончилась. Но это случится немного позже… У нас получится, вот увидишь.
Когда будешь уходить, оставь ключ на столе.
Целую тебя.
Софи
Я сложил записку и спрятал ее в карман. Забрал из комода несколько своих вещей, кроме одной рубашки, к которой Софи приколола бумажку с надписью: «Эту не бери, она теперь моя».
Оставив ключ от ее квартирки там, где она просила, я ушел, убежденный, что я последний дурак, — а может быть, даже первый.
Вечером я пытался дозвониться маме, мне надо было с ней поговорить, довериться ей, услышать ее голос. К телефону никто не подошел. Она ведь предупреждала меня, что уезжает. И говорила, когда вернется, но я забыл дату.
7
Прошло три недели. Встречаясь в больнице, мы с Софи оба чувствовали себя неловко, хотя усиленно делали вид, будто ничего не произошло. Нашу дружбу возродил глупый и неудержимый смех. Мы сидели в больничном саду, пользуясь короткой передышкой, и Софи рассказывала мне о приключившемся с Люком несчастье. В отделение скорой помощи одновременно привезли двух пострадавших. Люк с носилками спешил доставить одного из них в операционный блок. На повороте коридора ему пришлось резко отпрянуть, чтобы не столкнуться со старшей сестрой, и пациент соскользнул с носилок. Люк бросился на пол, чтобы смягчить его падение. Это удалось, но носилки упали прямо ему на голову. На лоб пришлось наложить три шва.
— Твой друг держался молодцом. Гораздо лучше, чем ты, когда разрезал себе скальпелем палец в прозекторской.
Я и забыл об этом происшествии, случившемся на первом курсе.
Теперь я понял, откуда взялась у Люка рана, которую я видел вчера. Он наплел мне, что его ударило дверью-вертушкой. Софи взяла с меня клятву не говорить ему, что она проболталась. Он ведь был ее пациентом: это она его зашивала и, стало быть, должна была хранить врачебную тайну.
Я пообещал, что ее не выдам. Софи встала, ей пора было на дежурство. Я окликнул ее, чтобы в свою очередь кое-что рассказать о Люке.
— Он к тебе неравнодушен, ты знаешь?
— Знаю, — бросила она уходя.
Солнце ласково пригревало, мой перерыв еще не кончился, и я решил задержаться.
В сад вышла маленькая девочка, та самая, что играла в классики. За окном я видел ее родителей, они разговаривали в коридоре с заведующим отделением гематологии. Девочка направилась ко мне, на свой манер — шаг вперед, шаг в сторону; я понял, что она пытается привлечь мое внимание. Малышке хотелось что-то сказать, ее так и распирало.
— Я выздоровела, — гордо сообщила она.
Сколько раз я видел эту девочку в больничном саду, ни разу не задумавшись, чем, собственно, она больна.
— Меня отпустят домой.
— Я очень рад за тебя, хоть и буду немного по тебе скучать. Я привык видеть тебя в этом саду.
— А тебя скоро отпустят домой?
Сказав это, девочка рассмеялась, и смех ее был похож на звуки виолончели.
Есть вещи, которые мы оставляем позади, моменты жизни, увязшие в пыли времени. Можно пытаться их забыть, но эти мелочи, связанные одна с другой, прочной цепью приковывают вас к прошлому.
Люк приготовил ужин и ждал меня, сидя в кресле. Едва войдя, я склонился над его раной.
— Ну-ну, кончай строить из себя доктора, я знаю, что ты знаешь, — сказал он, оттолкнув мою руку. — Ладно, даю тебе пять минут, чтобы надо мной покуражиться, и хватит, поговорим о чем-нибудь другом.
— Та машина, на которой мы ездили к морю, — ты поможешь взять ее напрокат для меня?
— Куда ты собрался?
— Туда же, к морю.
— Ты голоден?
— Да.
— Это хорошо, потому что, если хочешь, чтобы я приготовил поесть, ты расскажешь мне, зачем тебе понадобилось туда возвращаться. А если предпочитаешь напустить туману, закусочная на бензозаправке еще открыта. В этот час при большом везении там можно разжиться сандвичем.
— Что ты хочешь, чтобы я тебе рассказал?
— Что с тобой случилось там, на пляже? Мне не хватает моего лучшего друга. Ты и всегда, скажем так, витал где-то далеко, и я всегда с этим мирился. Но сейчас, уверяю тебя, стало просто невыносимо. Тебе досталась лучшая девушка на свете, а ты свалял такого дурака, что после того злополучного уик-энда она тоже где-то витает.
— Ты помнишь, как я ездил с мамой на каникулы к морю?
— Да.
— Помнишь Клеа?
— Помню, как ты говорил, когда вернулся, что тебе теперь плевать на Элизабет, что ты встретил родственную душу и что она однажды станет женщиной твоей жизни. Но мы были детьми — это ты, надеюсь, помнишь? Ты думал, она ждала тебя в этом курортном городке? Вернись на землю, старина. Ты повел себя с Софи как идиот.
— Тебя это должно устраивать, разве нет?
— Ты хочешь поссориться?
— Я всего лишь попросил тебя помочь мне взять напрокат машину.
— Ты найдешь ее в пятницу у подъезда, ключи я оставлю на столе. В холодильнике есть запеканка, можешь разогреть. Спокойной ночи, я пойду пройдусь.
Хлопнула дверь. Я выглянул в окно, чтобы позвать Люка и извиниться. Несколько раз я прокричал его имя, но он не обернулся и скрылся за углом.
Я взял дежурство на пятницу, чтобы освободиться в субботу утром. Вернувшись домой под утро, я нашел на столе ключи от «универсала», как и обещал Люк.
Быстро приняв душ и переодевшись, я выехал около одиннадцати. Останавливался по дороге только заправиться. Указатель уровня топлива действительно приказал долго жить, и мне приходилось подсчитывать расход бензина, чтобы вовремя зарулить к бензоколонке. Оно и к лучшему: подсчеты занимали голову. С самого отъезда меня преследовало неприятное ощущение: на заднем сиденье чудились тени Люка и Софи.
Около пяти я подкатил к семейному пансиону. Хозяйка удивилась моему визиту и рассыпалась в извинениях: комната, в которой мы останавливались, занята новым жильцом и больше свободных нет. Но я и не собирался здесь ночевать. Я объяснил, что приехал ненадолго, поговорить с одним из ее постояльцев, стариком с прямой спиной, у меня, мол, есть к нему один вопрос.
— Вы проделали такой путь ради одного вопроса? А вы знаете, что у нас есть телефон? Месье Мортон всю жизнь простоял за прилавком, вот почему он держится так прямо. Вы найдете его в гостиной, он целыми днями сидит там, почти никогда не выходит.
Я поблагодарил хозяйку, нашел месье Мортона и сел перед ним.
— Добрый день, молодой человек, чем могу быть вам полезен?
— Вы меня не помните? Я приезжал сюда недавно, с девушкой и моим лучшим другом.
— Не припоминаю. Когда, вы говорите, приезжали?
— Три недели назад. Люк испек вам оладьи на завтрак, они всем очень понравились.
— Я люблю оладьи, вообще сладкое люблю. А вы кто?
— Помните, я запускал на пляже воздушного змея, вы сказали, что у меня неплохо получается.
— Воздушные змеи… я продавал их когда-то, знаете ли. Был у меня магазинчик на пляже. Я еще много чего продавал: надувные круги, удочки… рыбы здесь нет, но их все равно покупали. И кремы для загара тоже… Курортников я на своем веку перевидал всех мастей… Добрый день, молодой человек, чем могу быть вам полезен?
— Когда я был маленьким, я однажды провел здесь десять дней. Со мной играла девочка, я знаю, что она приезжала сюда каждое лето, это была девочка не такая, как все… глухонемая.
— Еще я продавал зонтики и открытки, их крали много, открытки-то, я и махнул на них рукой. В конце недели у меня всегда оставались лишние марки. Детишки их таскали… Добрый день, молодой человек, чем могу быть вам полезен?
Я уже отчаялся добиться толку, когда к нам подошла пожилая дама.
— Вы ничего не вытянете из него сегодня, у него плохой день. Вчера-то он мало-мальски соображал. Видите ли, с головой у него не в порядке — то лучше, то хуже. Я знаю, о какой девочке идет речь, у меня-то память прекрасная. Вы говорите о маленькой Клеа, я хорошо ее знала, но, представьте себе, она была вовсе не глухая.
Я изумленно раскрыл рот, а дама продолжала:
— Я бы вам все это рассказала, но я проголодалась, а на пустой желудок и разговор не клеится. Если бы вы пригласили меня выпить чаю в кондитерской, там бы мы и побеседовали. Я пойду возьму пальто, вы не против?
Я помог старой даме надеть пальто и, подлаживаясь под ее шаг, повел в кондитерскую. Усевшись на террасе, она попросила у меня закурить. У меня не было сигарет. Скрестив на груди руки, дама выразительно посмотрела на табачный киоск напротив.
— Светлые сойдут, — напутствовала она меня.
Я вернулся с пачкой сигарет и спичками.
— Через полгода я буду врачом, — сказал я, протягивая их ей. — Если бы мои преподаватели увидели, что я вам даю, досталось бы мне на орехи.
— Если вашим преподавателям нечего делать, кроме как надзирать за нами в этой дыре, я бы вам рекомендовала сменить институт, — ответила она, чиркнув спичкой. — Не так много мне осталось. Почему, спрашивается, все так и норовят лишить нас последних удовольствий? Нельзя пить, нельзя курить, нельзя жирного и сладкого, они хотят, чтобы мы прожили подольше, но этак отобьют у нас всякий вкус к жизни, эти умники, которые думают за нас. Ах, как мы были свободны в ваши годы, убивали себя ускоренно, ясное дело, но ведь и жили. Так что уж позвольте мне в вашем приятном обществе наплевать на медицину, и, если вы не возражаете, я бы съела хорошую ромовую бабу.
Я заказал ромовую бабу, кофейный эклер и две чашки горячего шоколада.
— Да, маленькая Клеа, еще бы мне ее не помнить. У меня был тогда книжный магазин. Видите, что случается с торговцами? Обслуживаешь людей год за годом, а как выйдешь на пенсию, никто о тебе и не вспомнит. Сколько я перед ними рассыпалась — здравствуйте, до свидания, спасибо. Два года, как отошла от дел, — хоть бы кто-нибудь навестил. В нашем-то захолустье… По-вашему, они думают, я улетела на луну? Она была такая милая, маленькая Клеа. Детей я перевидала всяких, и невоспитанных тоже, заметьте, яблоко от яблони недалеко падает. Ей-то было простительно не говорить «спасибо», у нее была веская причина, так что ж вы думаете — она мне «спасибо» писала. Она часто приходила в магазин, смотрела книги, выбирала какую-ниб