и русско-византийские отношения
ИЗ ПРОПОВЕДЕЙ ПАТРИАРХА ФОТИЯ[166]
Фотий (умер около 891) — один из наиболее выдающихся церковных и политических деятелей Византийской империи. Он занимал патриарший престол в 858—867 и 878—886 годах. Длительный перерыв связан с тем, что в сентябре 867 года, после убийства императора Михаила III его соправителем Василием I Македонянином, Фотий выступил против узурпатора престола. Василий добился отрешения Фотия от сана и ссылки; патриарший престол достался тогда Игнатию, ставленнику римского папы. С именем патриарха Фотия связывают начало разделения Церкви на Западную и Восточную: Фотий последовательно отстаивал независимость Восточной церкви от Рима; на церковном соборе 979—880 годов он добился принятия формулы, осуждавшей заблуждения Западной (Римской) церкви.
Человек исключительной образованности, Фотий оставил после себя много трудов богословского и историко-литературного содержания. К числу последних относятся его проповеди («беседы»), с которыми патриарх обратился к жителям Константинополя по случаю осады города россами в июне 860 года. Первая «беседа» была произнесена в храме Святой Софии во время самой осады, когда падение столицы Империи казалось почти неизбежным; автор рисует апокалипсическую картину гибели Царствующего города («второго Иерусалима», как он называет Константинополь), столицы всего православного мира, под ударами неведомых и страшных «северных варваров». Описывая события, Фотий обильно использует библейские цитаты, готовые штампы. Вполне возможно поэтому, что в его описании осады Константинополя превалируют не столько современные ему реалии, сколько так называемые «общие места», которыми Фотий доказывает свою главную мысль: нашествие варваров есть Божие наказание за совершенные грехи. Возможно, одно из таких «общих мест» — наименование россов «неведомым» народом. Как известно, византийцы столкнулись с русами ещё в первой трети IX века, когда русские рати атаковали их черноморские города Сурож и Амастриду, а посольство от некоего «хакана» (кагана?) россов побывало в Константинополе (838/839 год).
Вторая «беседа» произнесена Фотием тотчас по завершении осады, когда русский флот внезапно отступил от Константинополя. Позднейшие греческие и русские источники (в том числе и «Повесть временных лет») дополняют это свидетельство современника и участника событий, возможно, приукрашивая его: внезапно начавшаяся буря разметала корабли русских, и лишь немногие из них сумели возвратиться домой. Патриарх Фотий ничего не сообщает об этой катастрофе.
Что это? Что за удар и гнев столь тяжёлый и поразительный? Откуда нашла на нас эта северная и страшная гроза?.. Откуда нахлынуло это варварское, упорное и грозное море, не стебли пшеницы пожинающее и колосья попирающее... — но тела самих людей жалко сокрушающее и весь род наш горестно истребляющее?.. Не предвещает ли страшная кара в настоящем ужасного и неумолимого суда в будущем?.. Посему шум брани и разрушение войны на земле нашей (Иер. 50:22); посему открыл Господь хранилище Своё и взял из него сосуды гнева Своего (Иер. 50:25); посему народ вышел от страны северной, устремляясь как бы на другой Иерусалим[167], и племена поднялись от краёв земли, держа лук и копьё; они жестоки и немилосерды; голос их шумит как море; мы услышали весть о них, или лучше, увидели грозный вид их, и руки у нас опустились, скорбь объяла нас и муки, как женщину в родах; не выходите в поле и не ходите по дороге, ибо меч со всех сторон (Иер. 6:22—25)... Город царственный? Кто спасёт тебя и утешит тебя?.. (Плач. 2:13)
И я плачу вместе с вами, если только теперь время плакать и наступившее несчастье не гораздо выше проливания слез; есть, поистине есть выше слез много несчастий, во время которых у страждущего внутренности цепенеют... Не вижу я пользу от слёз; ибо когда пред нашими глазами мечи врагов обагряются кровью наших единоплеменников, а мы, видя это, вместо того, чтобы помочь, бездействуем, не зная, что делать, и проливаем слёзы, какое от этого утешение несчастным?..
Посему излилась на нас ярость Его, и восстал Он на грехи наши, и обратил против нас лицо Своё (Иез. 15:7)... Я вижу, как туча варваров увлажает кровию засохший от грехов город наш. Горе мне, что я дожил до этих несчастий, что мы сделались посмешищем у соседей наших, поруганием и посрамлением у окружающих нас (Пс. 78:4), что неожиданное нашествие варваров не дало молве времени возвестить о нём, дабы можно было бы придумать что-нибудь для безопасности, но в одно и то же время мы и увидели, и услышали, и пострадали, хотя напавшие и отделены были /от нас/ столькими странами и народоначальствами, судоходными реками и беспристаничными морями. Горе мне, что я вижу, как народ грубый и жестокий окружает город и расхищает городские предместия, все истребляет, все губит, нивы, жилища, пастбища, стада, женщин, детей, старцев, юношей, всех поражает мечом, никого не жалея, ничего не щадя; всеобщая гибель! Он как саранча на жатву и как плесень на виноград, или лучше, как зной или тифон или наводнение, или не знаю, что назвать, напал на нашу страну и истребил целые поколения жителей. Ублажаю тех, которые сделались жертвою убийственной и варварской руки, целому что, умерши раньше, они избавились от чувствования несчастий, постигших нас неожиданно; а если бы было чувство у самих этих отшедших, то и они вместе со мною оплакивали бы оставшихся в живых, как эти страдают во всё время, каких преисполнены скорбей и не избавляются от них, как ищут смерти и не находят её. Ибо гораздо лучше однажды умереть, нежели постоянно ожидать смерти и непрестанно скорбеть о страданиях близких и сокрушаться душою.
Где теперь царь христолюбивый[168]? Где воинства? Где оружия, машины, военные советы и припасы? Не других ли варваров нашествие удалило и привлекло всё это? Царь переносит продолжительные труды за пределами Империи, вместе с ним отправилось переносить труды и войско; а нас изнуряет очевидная гибель и смерть, одних уже постигшая и к другим приближающаяся. Этот скифский и грубый и варварский народ, как бы выползши из самых предместий города, подобно полевому зверю истребляет окрестности его (Пс. 79:14). Кто же будет поборать за нас? Кто противостанет врагам? Всего мы лишены, совсем беспомощны... приди ко мне, плачевнейший из пророков[169], и оплачь вместе со мною Иерусалим, не тот древний град, матерь одного народа... но /матерь городов/ всей вселенной, какую только озаряет христианская вера, превосходнейший но древности и красоте, по обширности и блистательности, по множеству жителей и великолепию, оплачь со мною этот Иерусалим, ещё не взятый и не низложенный, но уже близкий к тому, чтобы быть взятым и видимо потрясаемый, оплачь со мною этот царственный город, ещё не отведённый в плен, но уже отдавший в плен надежду спасения... О царственный город, какие беды столпились вокруг тебя! И родных детей твоих, и красивые предместия столицы поглощают бездны моря и уста огня и меча, распределяя их между собою по обычаю варваров. О благая надежда многих, какая гроза бедствий и какое множество ужасов, обложив тебя кругом, унизили твою громкую славу! О город, царствующий почти над всею вселенной, какое войско — необученное военному искусству и составленное из рабов, — глумится над тобою, как бы над рабом! О город, украшенный добычами многих народов, какой народ вздумал обратить тебя в свою добычу! О город, воздвигнувший множество памятников победы над врагами Европы и Азии и Ливии[170], как теперь простёрла на тебя копьё варварская и низкая рука, поднявшись поставить памятник победы над тобою! Ибо всё идёт у тебя так худо, что непреоборимая сила твоя ниспала до крайнего бессилия, и слабый, уничижённый и бесчеловечный на вид противник пытается на тебе показать силу руки и украситься славным именем...
Я уверен, что все сознали... что отяготевшая над нами опасность и грозное нашествие народа постигли нас не от чего иного, как от гнева и негодования Господа Вседержителя... Таким образом и над нами теперь разразилась приключившаяся беда, как явное обличение наших прегрешений. Подлинно, она совершенно не похожа на другие нападения варваров, но и нечаянность нашествия, и необычайная быстрота его, и бесчеловечие варварского племени, и жестокость действий, и свирепость нрава его доказывают, что этот удар, как молния, ниспослан был с неба...
Чем страшнее и ужаснее и неожиданнее нашествие нахлынувшего народа, тем более обличается чрезмерность /наших/ согрешений; и с другой стороны, чем он неименитее, незначительнее и неизвестнее до нашествия на нас, тем большая падает на нас тяжесть посрамления и больший воздвигается памятник бесчестия и тягчайшую боль причиняют удары этого бича. Ибо когда слабейшие и презираемые одолевают по-видимому славных и необоримых по силе, тогда удар бывает нестерпимым, несчаетие становится безотрадным, память о бедствиях становится неизгладимою. Так, мы наказаны нашими беззакониями... те, для которых некогда одна молва о ромеях казалась грозною, подняли оружие против самой державы их и восплескали руками, неистовствуя в надежде взять царственный город, как птичье гнездо. Они разграбили окрестности его и разорили предместия, жестоко поступили с захваченными и дерзновенно расположились вокруг всего этого города, показав такую отвагу и надменность от вашего нерадения, так что жители не смели и смотреть на них прямыми и неробкими глазами, но от чего следовало бы им гораздо мужественнее сражаться с врагами, от того самого ослабевали и падали; убиение единоплеменников их варварами должно было бы произвести справедливый гнев и требовать нанесения такого же возмездия с основательными надеждами на успех, а они, оробевши и струсивши, растерялись, приняв страдание пленённых за собственное пленение, тогда как от них — спасшихся — следовало быть отмщению за подвергшихся несчастию. Ибо как только внезапный страх проник внутрь сердца и эта страсть обратилась в рану, го из сердечной язвы, как из какого источника и начала, поток страха разлился по всему телу и оказались с раслабленными членами все те, которым следовало подумать о войне. Таким образом мы и сделались игрушкой варварского племени и вообразили угрозу его неотвратимою и намерение неосрамляемым и нападение неотразимым...