Поход «Революции» — страница 2 из 3

Клавочка — великолепный товарищ. Иначе думать о ней нельзя, она — жена Глеба... Буйки сходятся!

— Малый ход. «Революции» застопорить машины. — Сейберт оттолкнул серого, как брезент, капитана и медленно сошел с трапа. У толстяков нежная кожа. Когда они дрожат, по ней идет рябь, как от шквала. Надо его успокоить.— Капитан, распорядись чайком!

И капитан сразу вздохнул, а у боцмана, охватившего леер, разжались пальцы.

Левый буек вдруг зарылся и сверкающей желтой грушей выскочил далеко в стороне. Значит, трал с него отдался и теперь пересучивается по минрепу. Когда подведет к нему патрон — мину срежет. Всё в порядке.

В порядке? Мины никогда не ставят по одной на квадратную милю. Где соседняя? Всё равно, надо идти вперед, потому что разворачиваться еще хуже.

От большой тяжести скрипит на барабане мокрый трос, но мины нет, и патрон не рвется. Почему? Сейберт перегнулся через поручень и вдруг увидел: на трале широким треугольником встает сеть, и в ней бьется рыба. Здорово!

— Панику отставить! Будет уха! — точно скомандовал Сейберт. — Подняли рыбачью сеть. Никаких мин не наблюдается.

И люди сразу заметили, что могут говорить полным голосом.

Рыба, сверкая, летела из сети на палубу, и солнце светило по-новому. Казалось, что именно затем сюда и пришли. Что это новейший, самый веселый и простой способ рыбной ловли.

Но лучший осетр был туго замотан сетью. Он тихо вздрагивал, и в его животе торчал согнутый палец патрона.

— Великолепный зверь, — вздохнул Сейберт.

— Чека срезана, товарищ начальник, — озабоченно проговорил минер. Ему тоже жаль было упускать осетра, но если срезана предохранительная чека, патрон может рвануть.

— Боишься, Пинчук?

Минер улыбнулся и показал зубы величиной с ногти. Он не боялся.

Сейберт почесал переносицу. Фунт пироксилину — не фунт дыму. Можно сильно попортиться... Но где достать такого осетра!

— Ножницы и напильник. Какие ножницы? Всё равно какие, а лучше всего маникюрные. — Несмотря на холод, Сейберт снял бушлат и засучил рукава тужурки. — Лишние, в нос! Любуйтесь издалека!

Пикчук медленно пилил трал трехгранным напильником, а Сейберт ножницами простригал брюхо осетра — рискованная хирургия рядом с патроном. Только б не дернулся осетр! Но умная рыба понимала и терпела. Через три минуты патрон полетел за борт и громко разорвался об воду.

5

— Арестовать тебя следовало бы, начальник, за недопустимое обращение с взрывчатым веществом, — с полным ртом промычал комиссар Веткин за ужином на «Революции»,— однако осетр хорош!

6

На западе над черной косой замигал огонь. Второй ответил с юга, быстро отсверкал короткую фразу и пропал. На его месте остался еле заметный красный отсвет, а если взглянуть в бинокль — четыре снопа искр.

— Миноносец, — сказал Сейберт, опуская бинокль. — Больше никто таких факелов не даст, Четырехтрубный, значит типа «Жаркий», а факелы оттого, что торопится, или плохие кочегары.

Красных миноносцев на Азовском море нет. Никита Веткин из записной книжки вынул листок папиросной бумаги и при свете компасной лампочки осторожно стал насыпать табак. Скрутив, нагнулся,— надо спрятать вспышку спички за брезентовым обвесом мостика. Закурил и выпрямился.

— Пустяки, уйдем, — сказал Сейберт. — Он нас не видел, а зря сюда не сунется. Должен думать, что здесь наши заграждения. — И снова поднял бинокль: в круглом поле чернота, красный отблеск на воде, четыре факела миноносца — и вдруг вспышка. Серия точек, три точки, тире — вызов, ноль добро, ноль добро, потом какая-то шифрованная бессмыслица. Потом снова темнота.

В темноте висит сосредоточенное, полуосвещенное лицо рулевого. Он не думает ни о чем, кроме своей картушки. Сейчас столько же шансов напороться, как и днем, но команда не видит тралов и забыла о минах. Тем лучше,— и Никита Веткин затянулся горьким дымом.

— Когда дотралим, начальник?

— Своевременно или несколько позже, — ответил Сейберт. — Лучше скажи, почему ты не женат?

Комиссар промолчал. Разве можно об этом говорить? Об этом и думать некогда.

Миноносец ходит двадцать пять узлов против их пяти. Две трехдюймовки против двух револьверов.

— Слушай,— с другого крыла мостика заговорил Сейберт.— Жена командира «Смелого» на истребителе родила двойню. Это когда эвакуировались. Ее за пять минут до ухода флота вытащили из больницы и всунули в каюту «Смелого». Знаешь, какая там каюта? Гроб средней величины. И ничего, разрешилась благополучно. — Сейберт снова подошел к Веткину и, прижав бинокль к глазам, закончил: — Мальчики. Должны вырасти хорошими ребятами... Жаль, что вы не мой сын... Так он сказал?..

— Кто?

Но Сейберт не ответил.

7

Размеренно шлепают широкие колеса, и медленно плывет навстречу густая вода. В ней могут быть большие круглые предметы. Они стоят на якорях и ждут. А вода черпая и неподвижная, как то, что будет после взрыва.

Нет, не страшно, только немного трудно. И почему-то жаль Клавочку. Теперь можно думать о ней по-настоящему, потому что каждая минута может стать последней. Потому, что минута и мина—слова одного корня. Имена мгновенной смерти.

Снизу толчок и глухой удар. И сразу яростный свист пара, смешанный с пронзительно лающим воплем. Толстый человек в одном белье вылетел за борт и белым пятном шлепнулся в воду.

— Взорвались! — заревел рулевой.

— Чудак, — сказал Сейберт. — Если б взорвались, летели бы но воздуху, а то стоим на мостике. — И, перегнувшись крикнул вниз: — Что у вас случилось?

— Ничего не случилось, товарищ начальник, — невидимый боцман, — только магистраль прорвало, и смазчика ошпарило, и капитан за бортом.

8

— Я думал — мина, — признался вытащенный из воды капитан. — Выпрыгнул прямо из койки.

Он стоял грузный и блестящий, с облепившими низкий лоб черными волосами. Дрожал от воды и хмурого взгляда комиссара и, точно огромная рыба, тяжело дышал белым животом.

Но комиссар вдруг рассмеялся и отошел к борту.

— Водник. Чуть что — в воду прыгаешь, потому так и называешься, — сказал комиссар.

Колеса замерли. «Революция» стояла точно впаянная в гладкую темную воду. Над палубой тонкий пар, на палубе тени людей, а кругом пустота, потому что «Коцебу» исчез. Только слышно, как где-то шлепают его колеса. Он шел сзади, и если не подошел к борту, то потому, что заметил аварию и струсил. Куда он теперь уйдет?

— Будет идти вслепую, пока не вылезет на берег.

— Море — это не тарелка, а он со страху зажмурился, — сказал Сейберт. — Вот какие дела, комиссар. Машина, как тебе известно, без пара не действует. Пар без магистрали в машину не подашь. Магистраль без завода, пожалуй, не починишь. Словом — чепуха.

— Сволочи! — отозвался Веткин.

Отдали якорь.

9

В три часа Веткин явился на мостик сменять Сейберта, собиравшегося спать в рулевой будке. Говорили о дальнейшем.

Магистраль была сильно разворочена. Настолько сильно, что механик не знал, сумеет ли ее починить. Значит, своим ходом отсюда не уйти, а уходить, пожалуй, следовало: могли появиться белые. В два сорок на западе наблюдался длинный разговор клотиковой лампой. Может быть, они поймали «Коцебу» и от него узнали, где «Революция».

На юге у Сазальника должна стоять своя дежурная канонерка. С норда задул свежий ветер. Что, если рискнуть сняться с якоря и дрейфовать на юг.

Мины не хуже того, что будет на палубе белого миноносца. Вызвали команду, выбрали якорь и приспособили на мачте брезент вроде паруса. Если всё сойдет благополучно, вынесет к Сазальнику. Обе головы лениво думали, склонившись над картой. Провизии только на три дня, — следовательно, надо выпить чаю. Думали обо всем, кроме мин. Мины надоели.

Сигнальщик принес чай на мостик. Сахар и хлеб в ящике для карт.

Сейберт осторожно взял обжигавшую жестяную кружку, но сразу же поставил ее на ящик: с кормы в море появился длинный низкий силуэт.

— Миноносец! — ахнул сигнальщик.

Никита Веткин по привычке сунул руку в карман за табаком, но вдруг нащупал браунинг.

Миноносец бесшумно прошел вправо и расплылся в темноте. Может, показалось? Нет, высоко в небе замелькал огонь. Миноносец заговорил — значит, заметил.

— Ноль земля, — прочитал сигнальщик. — Наверно, ихний опознавательный. Что отвечать? — И взял ручной фонарь.

— Пиши: «Чай»! — быстро сказал Сейберт, и фонарь вспыхнул.

Миноносец отсверкал: «Ясно вижу» и почему-то замолчал. Потом была темнота и тягостное ожидание. Потом Никита Веткин вынул из кармана руку. В ней был табак и бумага.

Миноносец удовлетворился ответом. Противники говорят на одном языке и почти по одному своду. А слово «чай»... Может, у них что-нибудь и значит. Вот и договорились.

— Хвала чаю, — сказал Сейберт, беря остывшую кружку.

10

Ветер свежел. Когда судно без хода, его болтает совершенно невыносимо. Садит кормой и кладет на борт, потом перекладывает на другой борт и зарывает носом в грязную пену. От такой толчеи болит голова.

Была плохая видимость, низкие тучи и пустое море. В западной стороне горизонта дым: может, «Коцебу», а может, и белые.

— Пойду я в машину, — сказал Веткин. — Надо заштопать трубу. Здешний механик, кажется, из дураков.

— Серый, как штаны пожарного, этот механик. Ровно ничего не понимает, — согласился Сейберт. — Чему будешь его обучать, комиссар?

— Механик мне ни к чему. Сам я, думаешь, кто такой? Я вот про тебя знаю, что до революции ты ножками шаркал, а что ты про меня знаешь?

— Водопроводчик. Ватеры чинил, — не задумываясь ответил Сейберт.

— Слесарь я. Шесть лет паровозы в Брянске строил, а ты... — Веткин не докончил, махнул рукой и ушел переодеваться в рабочее платье, которое занял у обваренного смазчика.

Мин здесь быть не должно, но могут появиться разные корабли, — одному из двоих следовало оставаться наверху. Можно и в рулевой рубке: через большие стекла всё видно и не холодно. В рубке Сейберт расставил свое парусиновое кресло. Старое, дважды поломанное и починенное, с заштопанной и засаленной парусиной, купленное на Волге за коробку зефира и сопутствовавшее ему во всех его походах.