По его велению было переписано ясачное население, что местные жители восприняли едва ли не как наступление последних времен. В результате переписи ясак с якутов возрос почти вдвое. Вроде бы, правильно все, по закону, да только не по правде. Не по-людски. Роптали инородцы. Казакам и прочим посадским велел перенести острог на новое место, где бы его разливы реки не рушили. Вроде бы и это правильно, но тяготно для привыкшего к воле сибирского люда. А если добавить сюда повинности, которые появились с новым воеводой, то картина и вовсе невеселая получается.
Ото всей этой радости в 1642 году народ восстал и, как в Мангазее, осадил крепость с засевшим там воеводой и городовыми казаками. Воевода Матвей Глебов предлагал с восставшими людишками договориться. Только Головин на переговоры не пошел, а сел в осаду. И не прогадал. Посланный в Енисейск гонец вернулся с подмогой. А между восставшими якутами и русскими пошли разногласия, и они… разошлись по своим делам. Головин же двинулся за ними и по частям рассеял и разгромил восставших, несколько человек казнил, многих бросил в тюрьму. Все это для Сибири было явлением неслыханным.
Не то что люди здесь не гибли – напротив, к смерти в бою или на охоте, да и просто в походе, здесь были привычными. А вот к казни и тюрьме – нет. Любая сибирская власть понимала – конечно, народишко здесь не сахарный, только ведь другого взять негде. Мало людей. Очень мало. Потому и берегли и лелеяли каждого: умелый мастеровой, оборотистый купец, промышленник мог себе в Сибири позволить больше, чем иной боярин при царском дворе. Да и просто житель чувствовал себя от власти вполне защищенным. Ведь если что не так, собраться в Сибири еще быстрее, чем за Уралом – взял котомку и пошел. Сибирь – она везде Сибирь.
Даже тюрьма в сибирских острогах в тот период была (в отличие от европейских застенков или московских пыточных подвалов) вещью довольно условной. То есть, на ночь заключенных, конечно, запирали. А днем узники беспрепятственно бродили по городу, пили вино с товарищами по несчастью (если были деньги) да костерили власти. У Головина же все было иначе. Казни были не условными, а смертными. Наказывали не батогами через зипун (скорее, массаж, чем наказание), а кнутом спускали кожу. Из темницы не выпускали. И ведь не только бунтовщики оказались в острожной тюрьме.
Младший воевода, Матвей Глебов, видимо, за то, что предлагал столковаться с бунтовщиками, был объявлен изменником и тоже брошен в тюрьму. Оказался там и письменный голова Еналей Бехтияров. Здесь и совсем странная история вышла. Один из царских наказов новому воеводе требовал «разведать проход в Китайское царство». Вспомним, что поиск пути в Китай был постоянным наказом сибирским воеводам. Уж очень заманчиво было к торговле мехами добавить торговлю китайскими товарами, которые в Европе так дорого ценились. Для выполнения этого наказа и был отправлен письменный голова с полусотней служилых людей. В этом деле важно было Головину своего конкурента, воеводу Пушкина из разрядного города Енисейска, обскакать. Торопился якутский воевода.
Вообще-то Бехтияров был, как мы бы сегодня сказали, по хозяйственной части – в пути из Москвы до Якутска именно он отвечал за продовольствие, подводы, лошадей. Землепроходцем и воином он, судя по всему, был довольно посредственным. Потому поднявшись до верховьев Олёкмы и захватив «языка», он счел свою миссию выполненной. Искать волоки, новые реки для сплавов и тому подобные премудрости он попросту не умел. Как сообщал плененный тунгусский шаман, китайцев на Амуре нет, шаман их не знает. Зато знает он, что живут там дауры, которые землю пашут, хлеб собирают. Есть у них и пушнина, и железо, и серебро. Живут те дауры в городах. А боя огненного не знают. Узнал это письменный голова и повернул обратно, в Якутск. Только воевода от него, видимо, больше ожидал. Вместо лавров и наград получил Еналей Бехтияров тюремное заключение.
Как писал Головин: «Да в нынешнем же во 151 году привез из Витима письменной голова, Еналей Бахтеяров тунгуса, дакорайсково роду шамана Лавагу. И тот Лавага в роспросе сказывал, что на Шилке реке Князец Ловкай есть и Ура река есть же. А хлеба на Шилке реке всяково много и серебреные руды у Лавкая Князца есть; а дорога по Витиму на Шилку реку по Каранге реке, а с Каранги реки волок на Нырчю реку. А Нырчю рекою плыть три дни на Шилку реку; а волоку с Каранги на Нырчю реку с ношею итить пешему человеку пять ден, а без ноши, де, один. И письменной голова Еналей Бахтеяров воровством своим Государевым делом не радел, на Шилку реку не пошел, а воротился назад в Якутцкой острог».
Впрочем, это оказалось и началом конца воеводства Головина. Слух о его «бесчинствах» долетел до Енисейска и оттуда понесся в столицу.
Воевода же тем временем посылает следующую экспедицию со вторым письменным головой Василием Поярковым. С ним пошло полторы сотни служилых людей, вооруженных огненным боем и даже пушкой. Казалось, что поход сулит сплошные удачи. Но экспедиция Пояркова стала едва ли не катастрофой и для него самого, и для будущего освоения русскими Приамурья. Несмотря на то, что, в отличие от предшественника, он обладал гораздо более серьезным боевым и просто жизненным опытом, смог пройти через волоки и пороги сначала на Зею, а затем и на Амур, последствия его действий были самыми негативными.
Чтобы понять, почему столь неудачным оказался поход Пояркова, стоит вспомнить, что Поярков был тверяком, впервые оказавшимся за Уралом. Люди, укорененные в Сибири, хорошо понимали секрет успеха в освоении новых земель: кроме владения ружьем и топором важно понимать «весь расклад», знать, кто чей враг, а кто друг. Секрет их успеха – это не только воинская сила, но и выстраивание местной «политики», зачастую не менее сложной, чем «высокий европейский политик».
Если находились народы, враждебные русским, то рядом всегда оказывались те, кто был враждебен им, а значит, к русским дружествен. Далеко не всегда землепроходцы действовали силой. И если мы читаем о десяти русских служилых людях, осевших в том или ином острожке, то стоит понимать, что, скорее всего, в том же острожке с ними сидело и полсотни местных союзников, которые довольно быстро перенимали русскую тактику боя. А сами учили русских воинов местным премудростям.
Поярков же, вероятно, помня о незавидной судьбе Бехтиярова, решил сразу же показать местным «дикарям», кто в доме хозяин. Впервые столкнувшись с новым народом (даурами), Поярков попросту захватил всех, явившихся к нему, и потребовал уплаты ясака. Здесь его удача и закончилась.
Дауры были сильным и привыкшим к войне народом. Северные сибирские народы, жили (кочевали) семьями по 10-12 человек, а вместе (родами и племенами) собирались в самых исключительных случаях. Скудная северная природа в ином варианте их бы просто не прокормила. Потому и десять казаков с огненным боем были на Севере изрядной силой. А сотня могла себе позволить почти все.
Здесь же все было иначе. Дауры были гораздо многочисленнее и сильнее. Воинственность была необходимым для выживания качеством - слишком много враждебных народов было поблизости. Да и сами племена жили не совсем обособленно. Несколько крупных союзов, возглавляемых где-то вождем-князем, где-то племенным советом, вполне могли выставить до четырех-пяти тысяч воинов каждый. Несколько сотен воинов (все взрослые мужчины – воины) могло выставить и отдельное племя. При этом дауры хоть и не использовали огненный бой, но о нем знали. Сакрального страха перед ружьями не испытывали. А даурские луки по дальности, точности и скорострельности вполне могли поспорить с пищалями.
Столкнувшись с беспричинной агрессией - а как иначе можно было воспринять захват гостей с подарками? - дауры осадили укрепления, наскоро сооруженные отрядом Пояркова. И хотя взять их не смогли, обложили со всех сторон, не упуская возможности уничтожить любого зазевавшегося врага. Достаточно быстро среди людей отряда Пояркова начинается голод. Сначала к муке, взятой с собой, стали подмешивать древесную кору. Но и это спасло ненадолго. Потом… «Те служилые люди, не хотя напрасною смертью помереть, съели многих мёртвых иноземцев и служилых людей».
Ненависть к агрессору у дауров теперь дополнилась ужасом и брезгливостью по отношению к людоедам. В результате, когда Пояркову удалось вырваться из осады на Амур, его преследовало едва ли не все население Приамурья, не давая пристать к берегу, обрекая на беспрестанное бегство. Даже тогда, когда земли дауров сменились страной дючеров, ситуация не изменилась. Ужас перед людоедами исключал любой контакт. Поярковцев расстреливали из луков, как только обнаруживали. Только на нижнем Амуре, в землях гиляков, отряд смог перевести дух. Гиляки, страдавшие от притеснения со стороны дючеров, охотно приняли их врагов. И даже поднесли им подарки (ясак) в виде двенадцати сороков соболей.
Но страшный опыт, полученный Поярковым в даурской земле, как оказалось, ничему его не научил. Он захватывает у гиляков заложников, требуя уплатить больший ясак. Гиляки восстают. В результате Амур для него полностью оказался отрезанным. Обратно пришлось добираться по опасному северному морю до реки Мая. В Якутск по разным данным вернулось от 20 до 33 участников похода, чьи страшные рассказы о воинственных племенах мешались с сообщениями о богатстве Даурии. Тем не менее, рассказ участников двух экспедиций, слухи о богатстве новой земли все шире распространялись по Восточной Сибири.
А что же Хабаров? Хоть промышленный человек Ерофей Павлов сын не участвовал в смуте, но в тюрьме все же оказался. Об этом отдельный рассказ.
Мы расстались с нашим героем, когда он пушной промысел решил дополнить промыслом земледельческим. И жить бы ему да поживать. Только вот был у новых воевод еще один наказ: «присматривать пашенные и сенокосные места, да соляные промыслы по реке Лене». Приказы нужно исполнять. Только как их исполнить, если один воевода - царедворец, а другой – военный? А просто. Как советовал Салтыков-Щедрин, нужно найти мужика. Что годилось для двух генералов в XIX столетии в Петербурге, вполне сработало и в XVII веке в Якутске.