песком заносится, и пылью обдается,
и зеленями из земли опять встает.
Домой пришел я: во дворе
в снегу еще торчит моя лопата.
И в страшной высоте,
как на горе —
такая тишина! —
зеленоватый
далекий звездный свет…
Сияй, свети! Мы горе переборем;
священной мести мы верны законам
и заступом в могилу вместе с горем
врагов загоним!..
Все поднимается, встает, растет, смеется.
Мы живы. День победы недалек!
Слова: «Войны окончен срок» —
нет, не произнесут уста,
пока не захрустит последний позвонок
фашистского хребта.
Хотя и тяжко нам!
У каждого семья — жена иль мать.
Но не дадим себя врагам
сожрать!
Я дома лег на жесткую кровать,
закрыл глаза. Вокруг все тихо… тише…
И катафалк передо мной поплыл опять,
и я услышал:
Все поднимается, встает, растет, смеется.
И я услышал:
Все в новые на свете формы переходит.
Ведь ты мертва, — тебе живых нас не убить.
И, видится, — Степан поднялся, ходит
бок о бок с Ярославом. Жить нам! Жить!
И в поле тракторы гудят. И вьется
над полем жаворонок. И летит
на конях молодое поколенье —
сюда, сюда… Ведущий говорит:
«В руках у нас великое уменье —
бороться до победы. И не раз
потомки в песнях будут славить вас.
Вы — победители. Страданьем, горем
болел народ. Мы горе переборем!»
Мать Ярослава и Степана мать
им вынесли воды. И люди пили.
И вдруг ряды сомкнули: побеждать!
И полетели в бой на крепких крыльях
отваги. И в небесной глубине
гудели эскадрильи…
Тут в испуге
проснулся я. Темно! И в тишине
по окнам зачастили когти вьюги.
Она скреблась по стеклам. Со всех ног
бежала по сугробам. Стойте! Где я?
И вдруг припомнил все. И я не мог
заснуть: непобедимая идея
свободы, человечности, тепла
меня, словно дитя, приподняла, —
и стало видно все как на ладони.
Еще мы будем жить — и ты и я!
Взовьемся вверх плющом мы по колонне!
Мы города отстроим! И сады
насадим! Жизнь все лучше будет, краше.
А Гитлера кровавые следы
бурьяном зарастут. И совесть наша
заявит: суд идет! палач — с пути!
Мы живы! Наше бытие нетленно!
Среди живых — ты мертв!
Ты мертв!
И вдруг буран как засвистит, —
буран — неугомонная сирена…
Я вслушивался. Захотелось мне
на берега Днепра — все дальше, выше!
И снег по стеклам скребся в тишине…
И я услышал —
как трубы где-то плакали,
тарелки тихо звякали,
бил барабан как будто в грудь:
«Ты славно
завершил
свой путь…»
1942