Менялись и политические отношения внутри Австро-Венгрии. Прага, некогда гордая столица сильного государства, была давно низведена на положение провинциального города. От этого особенно страдало уязвленное национальное самолюбие чешской буржуазной интеллигенции. Прага претендовала на положение крупнейшего культурного центра Европы. Но судьбы Праги решались в Вене и Будапеште. Австро-Венгерская монархия, «лоскутная империя», как ее называли, делила свои нации на разные категории. Австрийцы присваивали себе права и положение господствующей нации. Оки отдавали часть своей имперской власти нации второго класса - венграм, венгерской аристократии. Славяне, в частности чехи, считались нацией третьего класса.
С этим делением не хотели примириться чешские буржуазные партии. Но все они, а также социал-демократическая партия и не помышляли о том, чтобы предъявить требование полной национальной независимости, государственной суверенности. Верхи чешской буржуазии мечтали о замене дуализма (Австрия и Венгрия) триализмом (Австрия, Венгрия, Чехия). Они были не только лояльны к императору Францу-Иосифу, но и верноподданны не за страх, а за совесть, потому что сильная монархия была им необходима для борьбы с крепнущими силами рабочего класса.
Национал-либеральные чешские партии требовали автономии Чехии, вели борьбу с немецким засильем и с германизацией и проводили ту осторожную политику, которую Щедрин в применении к русским либералам называл политикой «умеренности и аккуратности», политикой «применительно к подлости» и т. п. Кумиром либеральной чешской буржуазии был Масарик; впоследствии президент чешской буржуазной республики Масарик и в своих «теоретических» трудах и в практической работе давал образцы утонченнейшего национализма и оппортунизма. Он был ярым врагом революции и социализма под маской елейного «гуманизма». Под этой же маской он скрывал свои симпатии к англо-французским империалистам.
Чешская социал-демократическая партия в своем большинстве, следуя правому крылу, оппозиционно критиковала австрийское правительство, требовала национального равноправия и автономии для чешского народа, но и для нее Австро-Венгерское «лоскутное» государство было непререкаемым догматом. Чешская социал-демократическая партия следовала в фарватере австро-немецкого «марксизма», то есть того ревизионистского и правооппортунистического течения, которое и привело к прямому предательству рабочего класса, когда вспыхнула первая империалистическая война. Правые социал-демократы включили в свою программу реакционное требование культурно-национальной автономии, узаконивавшей уродливый государственный строй австрийской монархии.
Нетрудно представить себе идейно-политическую атмосферу в Праге накануне первой мировой войны. Эта атмосфера была вся пропитана национализмом от самых грубых форм до самых утонченных Австрийским властям, проводившим политику полицейского террора, добровольно помогали чешские реакционеры. Австрийские жандармы и чешские миллионеры действовали заодно. Вколачивался в население культ Габсбургов. Всюду висели портреты Франца-Иосифа.
Австро-немецкая буржуазия, державшая в своих руках все ключевые позиции в экономике, в административном управлении, открыто выражала свое презрение к чешскому народу как к народу славянскому, то есть, с точки зрения германского шовинизма, народу, неспособному к самостоятельному существованию.
Вся жизнь была пропитана атмосферой внутренней вражды и борьбы, социальных и национальных противоречий.
Национальная грызня окрашивала литературу и искусство. Передовая, демократическая литература отстаивала право чешского народа на свою национальную культуру, будила память о минувших временах славной борьбы чешского народа, о героических традициях. Она воспитывала сознание общности борьбы славянских народов против немецкого национализма. Ее идеалом была социальная свобода.
Другая часть чешской литературы, связанная с настроениями буржуазного декаданса, уводила в сторону от политики, насаждала в некоторых кругах чешской интеллигенции нигилизм, вражду к реалистической литературе.
Но эта литература вопреки всем неблагоприятным условиям все же развивалась, делала свое дело, отражала подлинную жизнь народа. А жизнь шла своим руслом. Крестьяне враждебно или с полным равнодушием относились к буржуазным партиям. Они ненавидели австро-немецких жандармов, но не меньше и чешских помещиков. Рабочий класс, ряды которого непрерывно пополнялись растущей индустрией и обезземеливанием крестьянской бедноты, не испытывал никаких патриотических чувств к австро-венгерскому «отечеству» и с одинаковой настойчивостью проводил забастовки против австро-немецких и против чешских заводчиков. С рабочих окраин Праги и других городов, с окружающих полей врывались в отравленную атмосферу Праги свежие порывы политического ветра. Росло число тех, кого не удовлетворяли ни программа, ни политика существующих партий с их признанием австро-венгерской государственности как непременной предпосылки реформ. Были люди, которые уже совершенно ясно различали подземные толчки, угрожавшие самому существованию Австро-Венгрии, этому гигантскому осколку феодализма посреди буржуазной Европы. Об этом уже шли разговоры в пражских кофейнях, в редакциях пражских газет. Августейший монарх со своими пушистыми бакенбардами образца середины XIX века смотрел со стен трактиров на завсегдатаев, которые втихомолку, но все же явственно отпускали не всегда приличные шуточки на его счет.
В эту накаленную атмосферу предвоенных лет попал юный Ярослав Гашек, когда окончил коммерческое училище. Он родился в мелкобуржуазной, интеллигентской семье. Отец, педагог, вынужден был переменить свою малооплачиваемую и неблагодарную службу на более приличное положение банковского чиновника. Он умер, когда будущему писателю было всего тринадцать лет. Сначала Гашек учился в гимназии, но не окончил ее затем поступил в коммерческое училище.
Гимназия оставила заметный след в жизни Гашека. Конечно, Франц-Иосиф и тут украшал стены. Конечно, и тут внушала принудительная любовь к австрийскому «отечеству» и насаждалась политическая добродетель смирения, покорности и молчаливого признания превосходства немецкой нации. Но эти реакционные уроки не шли впрок. Молодежь со школьной скамьи воспринимала и другие уроки.
Одним из преподавателей в гимназии, в которой учился Гашек, был выдающийся чешский писатель и драматург Алоиз Ирасек, активный борец за реализм в литературе, за демократизм, горячий поклонник русской передовой литературы, знавший русский язык. Характерно, что этот старый и широко известный писатель, которым по праву гордится чешская литература, вынужден был зарабатывать на пропитание учительством.
Романы Ирасека - из них многие известны русскому читателю - были широкими художественно-историческими полотнами, на которых изображены в ярких картинах, в замечательных фигурах события и люди того времени, когда чешский народ был свободен, когда он вел революционную борьбу за свободу. Произведения Ирасека воспитывали любовь к своему народу, формировали в молодежи национальное чувство, но не узкий национализм, потому что в романах борьба за национальную свободу не заслоняла, не оттесняла на второй план борьбу за социальное освобождение. В этих романах била живая социальная, народолюбивая струя. Они были и политически актуальны, потому что будили симпатии к угнетенному трудящемуся люду.
По окончании коммерческого училища Гашек стал банковским служащим, но коммерческая карьера ему не удалась. Его неудержимо тянуло к литературе, притом к демократической. Его глубоко интересовала, в частности, русская литература.
Как только Гашек окунулся в литературную и журналистскую жизнь Праги, определилась основная черта его творчества - сатира. Юмористические фельетоны, маленькие новеллы стали его излюбленным жанром. Многие из них возникали под впечатлением его странствий. Но он очень хорошо знал быт пражского мещанства, который давал большой материал для острых миниатюр.
Гашек примкнул к левому крылу чешской литературы. Его художественные позиции были ясны. Он не принимал декадентства и всецело тяготел к реализму. Но его политические позиции не были столь же отчетливы. Буржуазно-демократические и правосоциалистические партии его не удовлетворяли. Он был республиканцем, заклятым врагом Габсбургов, революционером по духу, социалистом по симпатиям. Умеренность и аккуратность чешской буржуазной интеллигенции раздражали его. Это были черты пражского мещанства. Габсбургов и немецкую бюрократию ненавидели, над ними издевались, но за оппозиционностью и радикальной фразеологией было обывательское благодушие.
Гашек искал своего пути и не находил. Он менял газеты и партийные кружки. Недовольство социал-демократической партией толкало в сторону анархизма. Это были искания мятущегося интеллигента, который глубже, чем другие, чувствовал приближение революции, но не мог своими силами выбиться из мещанской рутины, облепившей жизнь Праги.
Его фельетоны и рассказы имели яркую социальную окраску. Юмор бил в них живой струей. Основными мишенями сатиры Гашека были церковь и монархия. Гашек в совершенстве владел мастерством эзопова языка, приемами иносказаний, намеков, второго, скрытого смысла - богатейшим набором средств сатирического народного творчества, всем наследством народных насмешек над панами и попами, над знатью и над угнетателями-немцами. Среди героев народной сатиры - и не только чешской - особенно популярным является бедный и скромный крестьянин, как будто и простачок, разновидность Ивана-дурачка, который, однако, умнее и хитрее панов и попов, обманывает их, издевается над ними и добивается торжества народной правды.
Мы имеем теперь основание рассматривать новеллы и фельетоны Гашека как своего рода художественные заготовки, эскизы для будущего большого сатирического полотна. Разумеется, они имеют и самостоятельную художественную ценность. Но мы можем по рассказам проследить, как постепенно складывался образ Швейка, как по крупинкам подбирался материал, разоблачающий церковь и бюрократию.