Затем настали неприятные последствия времен империи. Графиня де Кергац по своему рождению была незнатного происхождения, но она была вдовой офицера, служившего в армии Наполеона, и вследствие этого подверглась некоторому преследованию; тут она больше, чем когда-нибудь, поняла ужасное одиночество вдовы, обязанной жить для своего сына.
Филипонэ занимал при дворе хорошее положение и мог быть полезен в будущем для сиротки.
Это обстоятельство повлияло на графиню в пользу итальянца; она уступила, наконец, его настояниям и согласилась выйти за него замуж.
Но, странное дело! Как только она связала свою жизнь с этим человеком, прежнее отвращение, внушаемое им, и которое ему удалось изгладить, вспыхнуло в сердце графини с новой силой. Филипонэ же, достигнув своей цели, счел лишним продолжать играть роль терпеливого лицемера. Его извращенная натура, злой и мстительный характер приняли незаметно свой настоящий вид, и он, казалось, хотел отомстить Елене за ее прежнее пренебрежение.
Тогда для бедной женщины началась одинокая жизнь, полная скрытых страданий, причиняемых ей тиранией мужа. Филипонэ улыбался жене при людях и был ее палачом наедине. Негодяй изобретал небывалые мученья для этой благородной женщины, имевшей несчастье поверить ему.
Его ревнивая ненависть простиралась даже на ребенка, напоминавшего ему первого мужа графини; и когда она снов готовилась сделаться матерью, в голове итальянца созрел такой гнусный расчет: «Если маленький Арман умрет, мой ребенок наследует огромное состояние. А четырехлетнему ребенку так легко умереть…»
Граф Филипонэ приехал в Керлован, обдумывая этот план.
Итак, графиня жила в Керловане в полном уединении, посвящая все свои заботы сыну, а граф вел разгульную жизнь.
Раз вечером, в конце мая, она оставила маленького Армана играть на площадке замка и, чувствуя потребность своей страждущей души почерпнуть в молитве новые силы, ушла в свою комнату н опустилась на колени перед большим распятием из слоновой кости, висевшим над изголовьем ее кровати.
Наступила уже мрачная и туманная ночь, а она все еще молилась. Был сильный морской ветер, и бушевавшие волны с шумом ударялись о берег. Графиня вспомнила про сына и, под влиянием какого-то зловещего предчувствия, уже выходила из комнаты, чтобы позвать ребенка, как к ней вошел муж.
Филипонэ был в охотничьем платье, в сапогах со шпорами. Он провел весь день в соседнем лесу и, казалось, только что вернулся. При виде его графиня почувствовала, что сердце ее сжалось еще сильнее от смутного страха.
- Где Арман? - спросила она его с живостью.
- Я только что хотел спросить вас об этом, - сказал граф. - Меня удивляет, что он не с вами.
Графиня вздрогнула при звуках этого лицемерного голоса, и страх ее усилился еще более.
- Арман! Арман! - звала графиня; отворив окно, выходившее на площадку.
Ребенок не откликался.
- Арман! Мой милый Арман, - повторяла мать с тоскою.
То же молчание.
Стоявшая на столе лампа освещала очень слабо большую комнату, в которой оставили старую обивку стен, и почерневшего дуба мебель. Тем не менее графине показалось при свете, упавшем на лицо итальянца, что оно покрыто смертельной бледностью.
- Мой сын! - повторяла она с мучительной тоской, - что вы сделали с моим сыном!
- Я? - отвечал граф с легкой дрожью в голосе, не ускользнувшей от встревоженной матери, - я даже не видел вашего сына! Я только сию минуту сошел с лошади.
Последние слова итальянец произнес уже своим обыкновенным голосом и совершенно спокойно.
Тем не менее графиня, волнуемая зловещими мыслями, выбежала из комнаты, крича;
- Арман! Арман! Где Арман?
III.
Граф Филипонэ вернулся с охоты и сошел с лошади на двор Керлована минут двадцать тому назад.
Прислуга замка состояла из десяти человек, в числе которых был один берейтор и два псаря. Трое, последних жили на дворе, занимаясь конюшнями и псарней; остальные были рассеяны по замку.
Поэтому граф поднялся по главной лестнице, никого не встретив, и вошел в длинную галерею, окружавшую весь первый этаж, из которой был вход в комнаты и выход на площадку.
Площадка эта была любимым местом прогулки итальянца.
Он приходил сюда обыкновенно после завтрака или обеда выкурить сигару и взглянуть на море.
Стеклянная дверь, ведущая на площадку, была отворена; Филипонэ машинально вошел в нее.
Было уже почти темно. На горизонте виднелся еще последний отблеск сумерек, отделявший волны океана от облаков. Шум моря, плескавшегося о подножие утеса, доносился до площадки глухим ропотом.
Сделав несколько шагов, граф споткнулся. Под ноги ему попал, какой-то предмет, издавший при этом прикосновении сухой звук. Это была деревянная лошадка, с которой играл ребенок.
Пройдя еще немного, он увидел при замирающем вечернем свете ребенка, сидевшего неподвижно в уголке у перил площадки.
Арману надоело играть с лошадкой. Он сел на минуту отдохнуть, но вскоре им овладел внезапный детский сон, и теперь он крепко спал. Увидев ребенка, граф остановился, как вкопанный.
Он целый день охотился, а одиночество дурной советник для тех, кого мучают преступные мысли.
Филипонэ проездил пять -шесть часов по просекам обширных, пустынных и безмолвных лесов Бретани; охота была неудачна, он перестал слышать лай своих собак и, погрузившись мало-помалу в смутные думы, опустил повод на шею лошади.
Тогда-то к нему вернулась упорная мысль, не дававшая ему покоя с самого начала беременности жены;
Маленькому Арману исполнится в один прекрасный день 21 год, и все огромное состояние его отца перейдет к нему. Если же он умрет, наследство после него перейдет к матери, а ей наследует мой ребенок.
И итальянец опять увлекся гнусной мечтой о смерти ребенка. И вот по возвращении с охоты первый предмет, попавшийся ему на глаза, был этот самый мальчик, уснувший в уединенном месте, вдали от людских глаз и в тот ночной час, когда мысль о преступлении легче всего зреет в презренной душе
Граф не разбудил мальчика, а облокотился на перила площадки и накопил голову.
Bнизу на сто слишком сажен, клокотали волны с белыми гребнями, которые могли легко заменить могилу.
Филипонэ обернулся и окинул быстрым взглядом площадку. 0на была пуста и начала уже покрываться ночным мраком.
Громкий голос моря, казалось, говорил ему: «Море не возвращает своей добычи».
В голове этого человека мелькнула адская мысль, а в сердце его явился страшный соблазн.
- Могло ведь случиться, - прошептал он, - что ребенок, желав посмотреть на море, взлез на перила; могло также быть, что он, усевшись на них, заснул, как это случилось на площадке… Во сне он потерял равновесие…
По бледным губам итальянца скользнула зловещая улыбка.
- И тогда, - добавил он, - у моего собственного ребенка не будет брата, а мне не придется отдавать опекунских отчетов.
При последних словах граф снова наклонился к морю. Волны глухо бушевали и как бы говорили ему: «Отдай нам ребенка, который тебя стесняет; мы сбережем его и оденем в красивый саван из зеленых морских трав».
Он снова бросил, вокруг себя испытующий быстрый взгляд преступника, боящегося, что за ним следят. Безмолвие, мрак и уединение говорили ему: «Никто не увидит тебя, никто никогда не засвидетельствует перед людским судом, что ты убил бедного ребенка!»
У графа закружилась голова, и он перестал колебаться.
Сделав еще один шаг, он взял спящего ребенка на руки и бросил беззащитное создание через перила.
Глухой шум, раздавшийся две секунды спустя, дал ему знать, что океан принял и поглотил свою добычу. Ребенок даже не вскрикнул. Филипонэ неподвижно простоял несколько минут, трясясь точно в лихорадке на месте, где он совершил преступление; йотом негодяю сделалось страшно, и он хотел бежать, но вскоре к нему возвратилось хладнокровие, свойственное великим преступникам, и он понял, что бегством только выдаст себя. Нетвердою еще походкой, но уже со спокойным лицом, тихо ступая, он сошел с площадки и направился в комнату жены, звеня шпорами и стуча каблуками своих толстых сапог по каменным плитам галереи.
IV.
Графиня выбежала из своей комнаты, призывая сына, а муж шел следом за нею, выказывая сильное беспокойство, так как ребенок, окончив играть, обыкновенно тотчас же приходил к матери.
Крики графини подняли на ноги весь замок. Сбежались слуги, но никто из них не видал маленького Армана с тех пор, как мать оставила его на площадке.
Осмотрели замок, сад, парк: ребенка не было нигде. В этих бесплодных поисках прошло около двух часов. Обезумевшая графиня ломала в отчаянии руки, а ее пылающий взор хотел, казалось, проникнуть в самую глубину души Филипонэ, которого она уже считала убийцей своего сына, чтобы узнать, что он сделал с ним.
Но итальянец отлично притворялся глубоко огорченным человеком. В его голосе и жестах было столько, по-видимому, искреннего отчаяния и удивления, что мать подумала еще раз, что обвиняет мужа в исчезновении сына под влиянием того непреодолимого отвращения, которое она чувствовала к нему.
Вдруг вошел слуга, держа в руках украшенную белым пером шляпу мальчика, упавшую во время сна с его головы на край площадки.
- Ах, несчастный! - воскликнул Филипонэ, с выражением, обманувшим бедную мать, - он, должно быть, взлез на перила…
Но в ту минуту, как графиня отступила в ужасе при этих словах и при взгляде на предмет, как бы подтверждавший роковую истину, на пороге залы, где тогда находились супруги, появился человек, при виде которого, граф Филипонэ смертельно побледнел и отшатнулся, пораженный.
V.
Вошедший был человек лет тридцати шести в длинном синем сюртуке, украшенном красной орденской ленточкой, какие носили тогда солдаты, служившие империи и оставленные реставрацией.
Он был высокого роста, во взгляде его сверкал мрачный огонь, освещая отблеском негодования его бледное от гнева лицо.