- Так вы-то и есть Андреа? - спросил скульптор.
- Так это вы, так называемый Арман? - насмешливо сказал виконт.
- Подлец! вскричал художник, - окидывая Андреа пылающим взглядом, - вон отсюда, негодяй! Вон, сию же минуту!
- В таком случае возврати мне мою любовницу, - усмехнулся виконт. - Я требую свое добро, отдай мне его, и я уйду.
- Подлец! - повторил Арман, подходя к Андреа с поднятым кинжалом.
Но Андреа как тигр отскочил назад, потрясая своим оружием.
- Мы, кажется, будем разыгрывать бедняжку Марту в игру жизни? - спросил он.
- Для тебя это будет игрою смерти! - отвечал Арман.
И воодушевленный гневом, он бросился на виконта, продолжавшего пятиться назад, как пятится тигр, чтобы наскочить потом с большею силой.
Действительно, Андреа, пятившийся до самой стены, преследуемый Арманом, вдруг бросился на него и, обхватив его левой рукой, правой нанес ему первый удар. Но острие кинжала встретило ножны от кинжала Армана, не причинив ему вреда. Тогда противники схватились тело с телом, переплелись как змеи, и с бешенством наносили друг другу удары.
Марта, лишившись сознания, лежала неподвижно на полу в нескольких шагах от этого страшного поединка.
Италия всегда была страной ночных драм и ударов кинжала; там не обращают внимания ни на убийство, ни на похищения.
Обитатели улицы слышали яростные крики сражающихся, но нашли неблагоразумным вмешиваться в ссору. Каждый транстеверинец сидел преспокойно дома, думая про себя: «По-видимому у прекрасной француженки два любовника… Влюбленные дерутся между собой и пускай себе, дерутся! Это никого не касается».
Ничего не могло быть ужаснее этой ожесточенной борьбы между двумя молодыми людьми, которые дрались на кинжалах, смешивая свою кровь, текущую из глубоких ран.
В течение нескольких минут они яростно боролись, стоя на ногах, наконец, остановились в изнеможении и разом грохнулись на пол; но один из них успел вырваться из рук противника и, встав, ударил его в последний раз кинжалом в горло.
Побежденный глухо вскрикнул и залился потоком крови; у победителя вырвалось восклицание торжества; он подбежал к лежавшей в обмороке Марте и, схватив ее на руки, вскричал:
- Она моя!
Несмотря на потерю крови, лившейся из нескольких ран, он нашел в себе достаточно силы, чтобы унести ее из дому.
Победителем был виконт Андреа; побежденным - художник Арман, бившийся в судорогах предсмертной агонии; его враг уносил от него женщину, которую он любил больше всего на свете.
VIII.
В Париже есть квартал, многочисленные улицы которого, окружающие со всех сторон Монмартрскую возвышенность, носят общее название квартала Вреда и населены двумя совершенно различными классами общества, которых случай, а может быть, и некоторое сходство вкусов и привычек часто соединяет между собой.
Там, в нижнем и первом этаже каждого дома, обретаются те легкомысленные создания, которые рождаются и умирают неизвестно где, блестя в продолжение нескольких лет как метеоры. Эти женщины, упивающиеся удовольствиями и леностью, проматывающие целые состояния, заранее расходуя будущее и учитывая настоящее, составляют мир грешниц. Верхние этажи, особенно имеющие балконы, заняты в большинстве небогатыми художниками, музыкантами, из коих многие уже имеют известность или находятся на пути к ней, словом, тем классом людей, который известен под именем мира артистического.
Артисты и грешницы, живущие здесь день в день, братски соединились несколько лет тому назад и основали этот новый квартал, заселив его.
Действительно, еще в 1843 году концы улиц Бланш и Фонтэн-С.-Жорж были едва застроены и разбросанные в беспорядке дома походили на рассеянное по склонам холма стадо овец.
Между улицей Пигаль и улицей Фонтэн на месте, где потом провели улицу Дюперрэ, стоял большой дом, в коем поселилась целая колония художников.
Ночью в последний день масленицы 1843 г. накануне великого поста четвертый этаж этого дома сверкал огнями, а в полуоткрытые окна - была настоящая апрельская ночь несмотря на первые дни марта месяца - вырывались шумные, веселые голоса и звуки бешеной польки.
Талантливый художник Поль Лора, достигший разом славы и богатства, давал один из тех художественных вечеров, отличающихся своею эксцентричностью, 'которым все искусства, соединенные вместе, придают столько разнообразия и очарования.
Обширная мастерская великого художника была обращена в бальную залу, а прилегающий к ней балкон - в сад.
Бал был костюмированный и даже маскированный.
Гости принадлежали к различным слоям общества. Тут были художники, литераторы, весело разоряющаяся молодежь, несколько чиновников из министерств, биржевые маклеры, один знаменитый банкир, словом, все представители модных знаменитостей. Женщины принадлежали к театральному миру и полусвету.
Костюмы были в большинстве исторические. Придворные дамы двора Людовика XV танцевали с пажами Карла V, а первая кадриль соединила в одной и той же фигуре английскую королеву Елизавету, маркиза де Лозен, Агнесу Сорель и J вика ХIII.
IX.
В то время, как в мастерской шли танцы, несколько человек гостей удалились на балкон несмотря на свежий ночной воздух и на начинавший накрапывать хотя небольшой, но холодный дождь.
Было около одиннадцати часов вечера; один из гостей облокотился на перила балкона и смотрел с грустью вниз, почти не слыша раздававшихся из зала звуков вальса.
Человек этот был в маске и одетый в черный костюм вельможи двора Марии Стюарт; он был высокого роста и, по-видимому, еще очень молод.
Опершись головой на руки, грустный и задумчивый, точно находился за сто лье от праздника, он прошептал тихо:
«Такова жизнь! Люди гонятся за счастьем и достигают только призрачного довольствия. Пойте и пляшите, юные безумцы, еще не знающие горя!.. Вам не приходит в голову, что в это время другие страдают и плачут».
Мечтатель бросил взгляд на горизонт.
Под ногами у него спал лихорадочным, беспокойным сном окутанный туманом Париж, этот колосс из камня и грязи.
Невдалеке от подножия холма сверкал фронтон Оперы; бульвары были освещены гирляндами ярких огней, соединяя блестящий, богатый и праздный Париж Мадлены с мрачным и угрюмым Парижем Сент-Антуанского предместья, убежищем бедняков и упорного труда.
Еще дальше, на горизонте, по другую сторону Сены, тонувшей в дождевом сумраке, возвышался Пантеон, возносящий свой купол к мрачному своду неба.
- О, великий город! - прошептал незнакомец, обнимая взглядом чудную, громадную панораму царя мира, - не ты ли сам загадочная эмблема вселенной? Здесь бодрствует веселье, там спит изнемогший труд, под ногами у меня слышен шум бала, на горизонте светится утренняя лампа труженика; направо - песнь счастливых, улыбка любви, золотые мечты и бесконечные миражи надежды; налево - горе и слезы страдальцев слезы отца, потерявшего сына, ребенка, лишившегося матери, - жениха, у которого смерть или соблазн похитили невесту.
«Там мчится карета, в которой едут молодые, счастливые и прекрасные супруги, а дальше слышится таинственный свисток мошенника и скрипит фальшивый ключ ночного грабителя.
О, Париж! Ты заключаешь в себе одном больше добродетелей и преступлений, чем весь остальной мир!.. В твоих стенах, родине мрачных и ужасных драм, совершаются такие темные подлости, неслыханные злодейства и позорные сделки, которых не может достигнуть и покарать человеческое правосудие. В твоем океане грязи, дыма и шума страдает раздирающая душу нищета, которой не в силах помочь общественная благотворительность, и тут же проходят незамеченными высокие добродетели, не получившие своей заслуженной награды. Сколько великих дел мог бы совершить здесь человек, обладающий огромным, богатством, направляемый обширным умом и сильной волей: исправляя все сделанное зло, благодетельствуя несчастным и награждая непризнанную добродетель.
Ах! Если бы у меня было золото, груды золота, я думаю, что мог бы быть таким человеком!» И он вздохнул, как вздыхает гениальный человек, сталкивающийся с тяжелыми житейскими нуждами.
Затем, отойдя от перил и пройдя несколько раз по балкону, также мало обращая внимания на шум праздника, как и первый уличный прохожий, он прибавил:
- Боже мой! Какое благородное и великое назначение и я мог бы его исполнить, я, не имеющий ни семьи, ни имени, потерявший, и быть может навсегда, единственное существо, это любимое мною на этом свете!
При этих словах шотландец столкнулся с другим господином, вышедшим на балкон подышать чистым воздухом после душной бальной атмосферы.
Он был также в маске, только вместо черного шотландского костюма на нем был яркий костюм Дон Жуана.
- Однако, милостивый государь, - сказал он. Насмешливым тоном шотландцу, - вы также мрачны, как и ваш костюм.
- Вы находите? - спросил мечтатель, вздрогнув при звуке этого, голоса, показавшегося ему знакомым.
- Судя по нескольким словам, сказанным вами, вы кажется произносили очень патетический и очень интересный монолог, - насмешливо продолжал Дон Жуан.
- Может быть…
- Вы, если не ошибаюсь, говорили сейчас: «О, если бы у меня было много золота, я мог бы быть таким человеком!..» И говоря это вы смотрели на Париж, не правда ли?
- Да, - отвечал шотландец, - я говорил себе, что человек, имеющий много золота, мог бы совершить в этом громадном Париже много великих и добрых дел.
- А знаете? - сказал Дон Жуан, - может быть я-то и есть этот человек…
- Вы?
- Мой старик отец не замедлит отправиться к праотцам и оставит мне четыреста или пятьсот тысяч ливров годового дохода.
- Вам?
- Да, мне.
- В таком случае смотрите, - сказал шотландец, - видите вы этого гиганта, этот современный Вавилон, в десять раз прево сходящий древний? В нем преступление сталкивается с добродетелью, смех встречается с рыданиями, песнь любви со слезами отчаяния, каторжник идет одной дорогой с мучеником. Вот здесь-то и есть великое назначение для умного и богатого человека!