1
Когда кто-то умирает от естественных причин, траур может быть частным делом. Когда кто-то умирает так, как ты, Эллисон, мы вынуждены делиться своим горем публично, по крайней мере какое-то время. В течение нескольких дней после стрельбы я не мог включить новости, не услышав твоего имени, не увидев твоего лица, не услышав рассказов о том, что произошло в том маленьком бутике. «Геральд» предоставил твою фотографию другим средствам массовой информации, и именно она преследовала меня повсюду – ты в этом нелепом розовом шарфе.
Примерно в то время, когда ты сказала Пойдем со мной тем утром, двадцатитрехлетний социопат по имени Роберт Джеймс Волс проснулся в подвале дома своих родителей. Согласно отчету коронера, он съел одну или две порции хлопьев в сахарной глазури, поиграл в «Фортнайт», а затем выстрелил своим спящим родителям в головы в упор из девятимиллиметрового пистолета «Смит-Вессон». Пистолет, принадлежавший отцу Роберта Волса, был приобретен законным путем и хранился в сейфе в шкафу их спальни. Ключ от сейфа лежал в верхнем ящике прикроватной тумбочки. Думаю, найти его было несложно. После убийств Волс уехал из дома на родительском «Мерседесе». Пистолет он засунул за пояс джинсов и надел флисовый пуловер с капюшоном, чтобы скрыть оружие от посторонних глаз. По данным полиции, он поехал прямо в «Харбор Плаза» и припарковал «Мерседес» перед бутиком, где работала его бывшая девушка. Он вошел в бутик, накинув капюшон на голову и засунув руки в карманы. Потом спросил у другой продавщицы, работает ли его бывшая девушка в то утро, хотя он и так знал ответ на этот вопрос, потому что припарковался рядом с ее машиной, черной «Тойотой-Камри». Эта продавщица – одна из выживших – сказала, что бывшая девушка Волса была в подсобном помещении. Волс поблагодарил продавщицу и начал бродить по магазину, притворяясь, что его интересуют разнообразные товары, которые мог предложить этот маленький эклектичный бутик. Он разглядывал свое отражение в декоративных зеркалах, встряхивал снежные шары, тыкал пальцем в бамбуковые колокольчики, оставил отпечатки пальцев на ножке бокала для шампанского. Через несколько минут, когда появилась его бывшая девушка, Волс подошел к ней и выстрелил ей в лицо. Затем он повернулся и начал беспорядочно стрелять по всему магазину. Еще три человека были убиты, включая тебя, Эллисон. Выжившая продавщица – молодая девушка, которая, боюсь, навсегда останется травмирована этим событием, – позже рассказала мне, что ты единственная бросилась к стрелку. Она рассказала, что видела, как ты кричала на него, размахивала руками и пошла прямо на него. Она сказала, что это выглядело так, будто ты пыталась сбить его с толку и дезориентировать, чтобы выиграть время для всех остальных. Возможно, это сработало; нескольким покупателям удалось сбежать из магазина. Однако это также привело к твоей смерти, Эллисон; стрелок замешкался, возможно, на секунду или две, но тебе этого времени не хватило, чтобы ударить его, обезоружить или просто убраться с дороги. Он выстрелил в тебя один раз, в голову, и ты упала. Затем сунул пистолет себе в рот и нажал на спусковой крючок, прекратив это безумие.
В центре Аннаполиса провели акцию с зажженными свечами, чтобы почтить память жертв и поддержать их родственников. Я на это мероприятие не пошел, но видел кадры в новостях. Скорбящий людской поток стекался к Церковной площади, море черных нарукавных повязок и белых тонких свечей, похожих на волшебные палочки с мерцающим огоньком на кончике. В Мэрилендском зале искусств устроили вечер в твою честь, где на мольберте в главном зале был установлен твой портрет, обрамленный венком из цветов в форме сердца. На этом мероприятии я тоже не присутствовал.
Моя сестра Трейси приехала и побыла у меня чуть больше недели. На похоронах она сохраняла самообладание и хлопотала по дому с той же скрупулезностью, что и мама, когда мы были детьми. Трейси была на три года старше меня, но ее решимости и силы духа хватило бы, чтобы пережить меня лет на двадцать. Однако за время, прошедшее с нашей последней встречи, а это было, наверное, год или около того назад (слишком давно), она постарела, и теперь в ее песочного цвета волосах появились седые пряди, а морщинки вокруг рта стали глубже. Пока она сметала крошки с кухонного стола, управлялась с телевизионным пультом, держала свой бокал каберне за ножку, я не мог оторвать глаз от ее рук. В какой-то момент руки Трейси превратились в руки нашей матери – тонкие, аккуратные, осторожные пальцы и мягкая морщинистая кожа на тыльной стороне ладоней, из-за чего они казались одновременно хрупкими и крепкими. Наша мать давно умерла, а отец, плейбой, жил в Европе, и Трейси была моим единственным близким родственником. Она один раз дала волю слезам, оплакивая скорее меня, но и тебя тоже, Эллисон, – ты ей всегда нравилась, – а потом вытерла глаза, прочистила горло и принялась за дела. Она открывала дверь друзьям и знакомым, которые приходили, чтобы оставить еду или выразить свои соболезнования. Я был не в настроении ни с кем общаться и, несмотря на стремительно падающую температуру, по большей части находился на задней веранде нашего таунхауса. Пока я был там, дважды шел снег, и появлялась Трейси, стряхивала снежинки с моих волос и ресниц, а затем набрасывала пальто мне на плечи. Иногда она приносила мне горячее какао.
К дому пришли репортеры. Трейси держала их на расстоянии, отгоняя их с нашего участка, словно стаю бродячих собак. Я не сомневался, что, будь у нее ракетница, она бы пустила ее в ход. Мой сотовый телефон стал порталом, через который ведущие новостей, помощники политиков, представители Национальной ассоциации защиты прав человека и все виды стервятников вылезали наружу, хлопали пыльными черными крыльями и изливали мне в ухо свои беспорядочные, безжалостные банальности. В тех редких случаях, когда я случайно отвечал на один из таких звонков, голод и нетерпение, звучавшие в почти человеческих голосах этих созданий, вызывали у меня чувство омерзения. Я вообще перестал отвечать на звонки. Когда батарея в конце концов села, я не стал заряжать телефон. Черт бы с ним.
Ощущение, что ты сбежала от меня, но в то же время просачиваешься в мои поры, вторглось в мой мозг, затуманило зрение. Теперь в доме чувствовалось чье-то присутствие. Я улавливал запах твоих духов Tommy Girl в коридоре наверху. Краем глаза замечал какое-то движение, но, когда оглядывался, рядом никого не было. Лежа в постели, я погружался в сон и чувствовал, как твои губы касаются моего лба, точно так же как в то утро, когда ты умерла. Возможно, так ведет себя полный надежд и галлюцинаций скорбящий разум, хотя я начал задаваться вопросом, не осталось ли в доме твоего отголоска – темного пятна, метки оборванной жизни. Однажды вечером, выйдя из душа, я взглянул на запотевшее зеркало в ванной и увидел на стекле смазанный след, как будто ты проскользнула сюда и прижалась лицом к запотевшему стеклу. Я мог разглядеть тебя во всех подробностях. Это потрясло меня, ослабило какую-то пружину внутри, и мне пришлось прижаться к стене, чтобы не упасть. Ты пришла сюда и оставила свой след, пока я принимал душ? Здесь побывала какая-то частичка тебя? Я вошел в нашу спальню, вышел на лестничную площадку, мой разум был в смятении, полон иррациональных мыслей, и мне казалось, что он вот-вот развалится на части. Неужели я правда верил, что увижу тебя? Вернувшись в спальню, я увидел на ковре у кровати полукруг влажных следов. Я издал стон измученного, убитого горем человека, а затем понял, что это были мои собственные следы. Потом я вернулся в ванную, но отпечаток твоего лица на зеркале уже исчез. Я чувствовал, что упустил что-то важное и что это упущение привело к какой-то непоправимой трагедии. Как будто одной трагедии мне было недостаточно. Именно тогда я заплакал, упершись руками в бортики раковины и уставившись в немигающий глаз сливного отверстия. На дне водостока я увидел вспышку белого света, необъяснимое мерцание, которое тут же исчезло. И в этот момент я услышал – или мне показалось, что я услышал, – бесплотный голос, далекий, но ясный, как день, доносящийся прямо из водостока: «Кто там? Там кто-то есть?»
Я отпрянул от раковины, по моей коже побежали мурашки, как будто какой-то дух проник сквозь пустоту бесконечного пространства и ткнул меня ледяным пальцем в основание позвоночника. Взяв себя в руки, я снова заглянул в водосток и увидел, что там нет ничего, кроме ничем не примечательной черной дыры.
Я сходил с ума без тебя, Эллисон. Потому что именно это и делает с человеком горе. Оно отнимает у нас часть нас самих, оставляя на этом месте воронку безумия и иррациональности.
Что, если бы я пошел с тобой в тот день? Что бы это изменило? В моем сознании была бесконечная череда альтернативных возможностей, планов сущего, где я был с тобой и ты не погибла, и те, другие версии нас, счастливо жили в блаженном неведении о моем горе. Идиотская умная колонка «Алекса» дважды сама по себе включала твой плейлист восьмидесятых, Патти Смит пела «The Warrior»[1]. Я слушал эту песню и плакал.
Впервые я был рад, что у тебя нет живых родственников, Эллисон. Твой отец погиб в автомобильной катастрофе, когда ты была еще ребенком, твоя старшая сестра утонула, когда вы обе были подростками, а твоя мать спилась много лет назад, вероятно, из-за злого рока, преследовавшего твою семью. Возможно, из-за того, что ты осталась круглой сиротой, внутри тебя поселилась тьма – бездонная, лишенная света пещера, которая была твоей душой. Ты редко говорила о своих родных, хотя у меня возникло ощущение, что ты скучала по ним или, по крайней мере, тебе не хватало тепла семейного очага, который не ограничивался бы нами двумя. Это звучит ужасно, но в первые дни после твоей смерти я был благодарен, что их уже нет – я бы не смог позвонить им. Я бы не смог принять этих людей в нашем доме, где я был бы вынужден общаться с ними, разделять их горе и вести себя как настоящий мужчина. Я просто был не в состоянии этого сделать.
В своих снах я постоянно преследовал тебя по заброшенным домам, искал среди брошенных машин и лабиринтов проволочных оград. Собаки с человеческими лицами лаяли на меня. Я видел, как ты стояла под дождем на автобусной остановке, а потом садилась в лодку с мужчинами в балаклавах. Я видел тебя в окне кафе «Жирный петух», ты ела французские тосты, но, когда я заходил внутрь, никого не было, только твой недоеденный завтрак все еще стоял на столе перед пустым стулом. Иногда ты стояла в конце Арлетт-стрит, в центре перекрестка, словно регулировщик движения, и я бежал к тебе, медленно, как патока, мои босые ноги отрывали от земли горячие липкие нити асфальта, как будто я бежал по дну смоляной ямы. Я никогда не добегал до тебя – ты всегда исчезала раньше. Иногда ты бежала так быстро, что оставляла за собой полосы света. Стремительная и мимолетная, как комета. И какими бы ужасными ни были эти кошмары, еще хуже было проснуться и осознать, что в реальной жизни тебя больше нет.
Картонная коробка с первым ключом к разгадке твоей тайной жизни прибыла в дом через несколько дней после твоих похорон. Почтальон поставил ее на крыльцо, анонимную, словно удар плечом в переполненной комнате. Трейси взяла посылку и положила ее на кухонный стол, та лежала среди пластиковых контейнеров с печеньем от наших соседей и растущей горы писем. Я лишь раз взглянул на коробку и увидел, что она была отправлена из твоей редакции. Наверное, кто-то из твоих коллег расчистил твой стол, упаковав результат всей твоей карьеры в газете в коробку размером чуть больше баскетбольного мяча. Я подумывал о том, чтобы не открывать ее, а просто отнести прямо к кострищу во дворе и сжечь. Конечно, если бы я это сделал, все сложилось бы совсем по-другому. Но я поступил иначе. Дни превращались в недели, а я просто не обращал на нее внимания, оставив ее на столе. Забытой.
2
– Может, поедешь со мной? – предложила Трейси вечером накануне ее отъезда домой. – Оуэн в отъезде, но дети будут тебе рады.
– Не думаю, Трей. Не сейчас.
– Мне не хочется оставлять тебя одного.
– Ты не можешь вечно со мной нянчиться.
– Еще слишком рано. Жаль, я не могу побыть с тобой подольше.
– Ты достаточно со мной побыла. Я это ценю. Но у тебя есть своя семья.
– Ты моя семья, Аарон. Мой младший брат.
Я устало улыбнулся.
– Спасибо, Трейси.
– Боже, Аарон. Какой бред, да?
На долю секунды черты ее лица смягчились. Но потом она снова взяла себя в руки, обняла меня и сказала тоном, который обычно используют при общении с умственно отсталыми:
– Послушай меня, Аарон. Если передумаешь, в моем доме всегда найдется свободная спальня. Тебе это известно. Можешь жить у меня столько, сколько нужно.
– Знаю, – ответил я.
– Еще я составила для тебя список ежедневных дел.
– Шутишь?
– В нем то, что ты должен не забывать делать, например есть, принимать душ, дышать. Не торопиться. Такого рода дела. Я прикрепила его на холодильник.
– Ты ведешь себя как мама, тебе это известно?
Мы сидели на диване и пили пиво. Я взглянул на ее руки и испытал приступ ностальгии по детству.
– Я просто хочу, чтобы ты не забывал делать базовые вещи. И не сиди постоянно дома. Ходи гулять, хотя бы по району. Грейся на солнышке. Будь активен. Горе ненавидит тех, кто в движении.
– Не переживай, Трей. Обещаю есть и дышать. И делать все остальное. У меня же есть работа. Буду снова работать.
Именно это я и делал, Эллисон. По крайней мере, какое-то время. На момент твоей смерти я перевел половину книги Огавы Шинсюкэ с японского на английский[2]. Ты знаешь, я всегда был увлечен своей работой, но сейчас я вцепился в этот роман, как утопающий хватается за спасательный круг. На нашем первом свидании, когда я сказал тебе, что зарабатываю на жизнь художественными пе-реводами с японского, ты подумала, что я тебя разыгрываю. Возможно, я был похож на ученого, но ты не ожидала, что белый парень из пригорода Мэриленда специализировался на японской литературе, практиковался в написании японских иероглифов с тщательностью и самоотверженностью хирурга, получал удовольствие от умственной гимнастики поиска общего в двух языках, у которых нет этимологического сходства.
– Именно чужеродность языка делает его таким прекрасным, – объяснял я тебе. Как ни странно, ты меня поняла.
Кроме того, работа стала временной передышкой от моего горя. Когда я перевожу и использую японский язык, в моем мозгу словно щелкает переключатель, и сознание изменяется. В течение нескольких недель после твоей смерти я выяснил, что этот другой Аарон каким-то образом остался таким, каким был, в то время как реальный Аарон – твой муж, то есть я – превратился в призрак, который спит урывками по два часа в сутки и тенью бродит по мрачным коридорам нашего дома. Не хватало только цепей, чтобы греметь ими и пугать детей. В это время я полностью погрузился в другого Аарона. Я позволил ему взять верх. Не только во время работы, но и в повседневной жизни. Другой Аарон принимал душ за меня, ел за меня, ходил в продуктовый магазин, оплачивал счета. Он надевал ветровку и тапочки и шел по нашей подъездной дорожке, чтобы забрать почту. Он думал и действовал по-японски, незнакомец, которого не затронуло горе, искалечившее меня. Все аспекты страданий и человеческих слабостей были ему абсолютно чужды.
Учитывая ситуацию, я мог бы попросить своего редактора отсрочить сдачу перевода, но мне это было не нужно: другой Аарон был полностью сосредоточен на поставленной цели, действуя как некий машинный механизм, специально созданный для этого. Иногда я выглядывал из его – бывших моих глаз – и поражался его трудолюбию, целеустремленности и бесстрастному рвению. Только посмотрите на это странное и прекрасное существо, жившее во мне все эти годы. Я и понятия не имел, что он способен на такое величие.
В перерывах между работой над рукописью и жизнью в тени другого Аарона я начал время от времени выходить на дневной свет. Проверять электронную почту, включать мобильный телефон, смотреть телевизор в гостиной. Я делал все это постепенно, сдерживаемый ожиданием, что ты вот-вот появишься в дверях и все произошедшее окажется каким-то ужасным ночным кошмаром. Как будто возвращение к некоему подобию нормальности могло вернуть тебя к жизни. Но я был полностью разбит; в эти моменты во мне было что-то от олененка, который боялся всего и вся, дрожал и был подвержен резкой смене настроения. В течение нескольких недель после твоей смерти я избегал общения с внешним миром, испытывая душевную боль при мысли о том, что могу услышать твое имя или увидеть твое лицо где-нибудь на экране. Но это Америка, где трагедии стремительно катятся по конвейерной ленте. Одна из них упаковывается в картонную коробку и готовится к отправке как раз в тот момент, когда в демонстрационном зале появляется другая, новая и блестящая. Вскоре сюжеты о стрельбе в «Харбор Плаза» сменились новостями о поисках пропавшей девочки-подростка где-то на юге. Sore ga jinsei da – такова жизнь.
3
Коробку, присланную из твоей редакции, открыл именно другой Аарон. Мне бы не хватило смелости. Внутри лежали: блокноты, исписанные твоими нечитаемыми каракулями; кружка с надписью «Остановите печатные станки: у нас закончился кофе»; именная табличка с твоего стола; канцелярские принадлежности; несколько папок с контактной информацией различных людей; мячик-антистресс, похожий на коровье вымя; и еще несколько мелочей, связанных с твоей работой.
Я чуть не пропустил сложенный вдвое лист бумаги, Эллисон. Другой Аарон взял его в руки, развернул и отложил бы его в сторону, если бы в тот самый момент я не выглянул из его – моих – глаз. Это была квитанция за две ночи в мотеле «Валентайн» в местечке под названием Честер, Северная Каролина, в конце октября. Согласно квитанции, ты расплатилась наличными, а не кредитной картой.
Я долго смотрел на этот листок. Сначала я подумал, что он принадлежал кому-то другому из твоей редакции и что его случайно положили в эту коробку, когда кто-то разбирал твой стол. Но на квитанции было твое имя, Эллисон.
Но все же, это какая-то ошибка. Конечно, я бы заметил, если бы ты уехала на две ночи. Я продолжал смотреть на квитанцию, пытаясь придумать какое-то объяснение, пытаясь перевести эти бессмысленные иероглифы в понятное моему мозгу сообщение. Две ночи в октябре были бы…
Погоди. Когда я уехал в Нью-Йорк на встречу с редактором? В районе Хэллоуина, ведь так? Меня не было в городе три дня. И в тот раз я сказал: Поехали со мной – почти как твоя фраза, которая теперь преследует меня, Эллисон, но ты была слишком занята на работе и не могла вырваться. Или ты так сказала.
Я поднялся в домашний офис и пролистал мой настольный календарь. Заметка моим каллиграфическим почерком: «Я был в Нью-Йорке с 28 по 30 октября». В те же дни ты была в месте под названием Честер, Северная Каролина, Эллисон. В те же ночи ты ночевала в мотеле «Валентайн».
Какого черта ты делала в мотеле в Северной Каролине, в то время как я был в Нью-Йорке?
4
Я позвонил Томми Уэйру, живущему по соседству, чтобы узнать, сможет ли он взломать пароль на твоем ноутбуке.
– Если не получится его открыть, то придется использовать его в качестве бирдекеля, – сказал я ему. Я решил не говорить, что пытаюсь кое-что выяснить. Просто сказал, что мне нужен доступ к твоему ноутбуку. Пока Томми возился с компьютером, я спустился вниз и выкурил сигарету на террасе. Потом достал пару бутылок пива из холодильника и вернулся в кабинет. Томми уже смог войти в твой ноутбук.
– Теперь можешь установить свой пароль, – сказал он.
Я напечатал что-то простое, что смог запомнить, потом мы спустились вниз и допили пиво на террасе. Томми был на твоих похоронах и уже выразил свои соболезнования; сейчас мы о тебе не говорили, Эллисон, и хоть мне не нравится это признавать, но это было приятно. Эти несколько минут, что я пил пиво с Томми Уэйром на террасе, я почувствовал себя почти человеком. Он даже рассказал какой-то анекдот, и я рассмеялся. По-настоящему рассмеялся.
После того как Томми ушел, я открыл твой ноутбук и обнаружил, что история поиска была удалена. Кроме того, на жестком диске не оказалось ни одного файла. Я позвонил Томми и спросил, не удалил ли он случайно все данные, когда взламывал пароль к компьютеру.
– Нет, чувак, это не я. Но я тоже это заметил, – ответил он. – Наверное, следовало сказать тебе. Похоже, Эллисон использовала специальную программу, чтобы очистить жесткий диск.
– Очистить, – повторил я. – То есть она все стерла.
– Да, все, что было в компьютере.
– Ясно. – Я замолчал.
– Аарон, ты в порядке?
– Да, – солгал я. – Спасибо, Томми.
– Дай знать, если тебе еще что-то понадобится.
– Обязательно, – ответил я и положил трубку.
5
Входя в здание редакции «Геральда» я чувствовал себя смертельно больным. Головы повернулись в моем направлении. Что это за зверь идет на задних лапах между офисными перегородками и притворяется, будто он человек? Все глаза устремлены на меня, но большинство не знает, кто я такой. Но кое-кто узнал меня. Некоторые твои бывшие коллеги приветствовали меня крепкими объятиями и сочувственными хлопками по спине. Я почувствовал себя вратарем-неудачником, пропустившим решающий гол. Одна женщина – я встречал ее раньше на барбекю, но не мог вспом-нить ее имени – начала плакать, прикрывшись своими пухлыми розовыми руками, наблюдая за мной из-за перегородки. Жалость ко мне в этом месте казалась почти осязаемой, и от этого мне стало не по себе. Несколько человек спросили меня, как я держусь. Чтобы ответить на этот вопрос, я на время призвал другого Аарона – надежный автомат, который выдал дежурные, социально приемлемые реплики.
Это сочувствие не было показным. Ты проработала в газете семь лет, и твои коллеги любили тебя. Им по умолчанию было меня жаль, и несколько человек последовали за мной по коридору к кабинету Билла Дювани. Я прошел мимо твоего стола, вычищенного до блеска, без единого предмета на нем. Кто-то положил заламинированную карточку с молитвой с твоей панихиды на твой офисный стул. При этом зрелище к моему горлу подступил комок.
Билл Дювани оторвал взгляд от экрана ноутбука, как только я появился в дверях его кабинета.
– Боже, Аарон, – сказал он, поднимая свое внушительное тело с кресла и направляясь ко мне.
Он крепко обнял меня, запах его одеколона забил мне ноздри, зажим галстука врезался в грудь.
– Какой сюрприз. Я рад, что ты здесь. Как ты держишься? – спросил он, когда наконец разжал объятия.
– Думаю, нормально. Не знаю.
– Такое несчастье, – он покачал головой.
Билл был на похоронах и наверняка говорил со мной в тот день – много людей выразили мне свои соболезнования, – но я этого совершенно не помнил. Ему было чуть больше пятидесяти. И без того удрученное выражение на его лице, похожем на мордочку ежа, сделалось еще жалостливей, когда он с сочувствием на меня посмотрел. На его переносице остался след от очков, которые теперь покоились на промокашке на столе. Газета досталась ему в наследство от семьи его жены, и я так и не смог понять, счастлив ли он выполнять обязанности главного редактора, или чувствует себя загнанным в ловушку обстоятельствами.
– Надеюсь, я не отрываю тебя от чего-то важного.
– Вовсе нет, Аарон. Садись, прошу тебя, – он махнул мясистой рукой на одно из пустых кресел у его стола. – Хочешь содовой или кофе? В комнате отдыха были пончики.
– Не надо, спасибо.
Он закрыл дверь и вернулся за стол. Когда он опустил свое здоровенное туловище в кресло, подушка под ним зашипела, как пробитое колесо. Я сел напротив и попытался принять выражение лица, подходящее случаю.
– Как я могу тебе помочь, Аарон? Только скажи. Сделаю все, что в моих силах.
– Ты отправлял Эллисон на задание в Северную Каролину в октябре? В городок в горах под названием Честер?
Судя по тому, как нахмурился Дювани, он ожидал совсем не такой вопрос.
– В Северную Каролину? – переспросил он. – Зачем мне отправлять ее в Северную Каролину?
– Это я и хочу выяснить.
– Что ж, нет, не отправлял, – ответил он, вытянув руки вперед как бы в доказательство своей невиновности. – Это небольшая районная газета. Зачем мне отправлять журналистку в другой штат?
– Я так и думал. – Мне казалось, что что-то маленькое и твердое вот-вот взорвется в моем желудке. – Может, она работала над чем-нибудь и поехала туда без твоего ведома? Над каким-нибудь специальным проектом?
– В октябре? Она писала о местной ярмарке выпечки и о выставке в честь Хэллоуина в Сэнди-Пойнт. Еще она помогала одному из стажеров оцифровывать документы.
Я чувствовал, как киваю.
– А почему ты интересуешься, Аарон? Что происходит?
Я раздумывал над ответом. Нужно ли выставлять наше грязное белье на всеобщее обозрение? Я подумал о твоих коллегах за столами и в коридоре. Я подумал о карточке с молитвой на твоем стуле, Эллисон.
– Может, это все ерунда, – сказал я.
– Ты скорбишь, Аарон, – сказал Билл Дювани. – У тебя горе. Сколько времени прошло? Пять недель? Никто не ждет, что ты так быстро вернешься к реальности.
– Наверное, ты прав.
– Конечно, я прав. Твой разум подводит тебя. Сколько тебе?
– Эм, – я запнулся. – Тридцать два.
– Тридцать два, – повторил он, качая головой, словно это число привело его в благоговение. – И вот что с тобой случилось. По крайней мере, у того сукиного сына хватило совести покончить с собой.
Билл Дювани не единственный человек, выражавший подобное мнение. И хотя я понимал, почему он это сказал и почему он так думает, я был совершенно не согласен. Как посмел ублюдок, забравший тебя у меня, так легко отделаться? Часть меня жаждала подготовки к суду, которая растянулась бы на месяцы, а может, и на годы. Консультации с адвокатами и следователями помогли бы мне избавиться от скорби и сосредоточиться на ярости. Стрелок не только отобрал тебя у меня, Эллисон, он еще забрал распланированное ближайшее будущее, во время которого я смог бы найти выход своему гневу, своему страданию, своим кошмарам. Но этого ничего не будет, потому что твой убийца мертв так же, как и ты, Эллисон.
– Ты следишь за новостями о том парне? – продолжал Дювани.
– О каком парне?
– Стрелке.
– Нет, не особо.
– Он несколько раз сидел в тюрьме для малолетних преступников. Неоднократно угрожал своим родителям убийством. В дело вмешалась полиция. Когда он учился в старших классах, его посадили за угрозы ученикам. Он говорил, что придет в школу и всех там перестреляет. Все признаки социопата налицо. – Он раздраженно откинулся на спинку кресла. – И кто-нибудь что-нибудь сделал? Ничего. Очередной преступник проскользнул сквозь трещины в системе, и никто не понимает, как такое могло произойти. Мы все шокированы, так? Словно ничего не предвещало беды. – Его голос дрогнул, и он отвернулся от меня. – И теперь мы имеем что имеем, верно?
– Пожалуй, – пробормотал я.
– Нам приходиться иметь дело с последствиями. – Он снова посмотрел на меня и указал на меня пальцем. – Тебе, Аарон. Тебе приходится иметь дело с последствиями. Боже, ты и есть последствие. – Он покачал своей большой квадратной головой. – Те несчастные люди. Твоя бедная жена. Сукин сын. – Он прочистил горло и сказал: – Родители того парня были богатеями, представь себе.
– Какого парня?
– Волса, – сказал он. Его брови слились в одну линию, словно его озадачила моя неспособность следить за нитью нашего диалога. – Роберта Волса. Стрелка. Надежный источник сообщил, что несколько человек подали в суд на правопреемников его родителей.
– Разве так можно?
– Мне так сказали. Тебе следует разузнать об этом подробнее. Почему бы, черт возьми, и нет? Я могу сделать пару звонков для тебя, если хочешь.
– Я не хочу ни с кем судиться, Билл.
– Той семьи больше нет. Родители мертвы.
– Я просто не хочу этим заниматься.
– Понимаю, – сказал он. – Ее это не вернет, но, может…
– «Может» что?
Его лицо смягчалось.
– Слушай, Аарон, – он развернул свой ноутбук, чтобы мы оба могли видеть экран. – Я хочу показать тебе кое-что, – он нажал на несколько клавиш, подвигал мышкой, и на экране появилось изображение. Твое изображение, Эллисон. Не та увеличенная фотография, которая засветилась в прессе, а фотография, на которой ты стоишь в окружении улыбающихся детей. Если я правильно помню, это изображение из твоей статьи о юных волонтерах. Ты хотела подчеркнуть их сострадательность.
– Что это? – спросил я.
– Вторая полоса номера в ее честь, – ответил Дювани. – Все наши сотрудники принимают в нем участие. Даже компьютерщики. Он выйдет в конце месяца.
– Очень мило с твоей стороны, Билл.
Только фанфар не хватает. Но этого я ему не сказал.
– Не мог бы ты предоставить фотографию Эллисон для первой полосы? У нас только фотографии из базы дерьмового качества. Крупные планы. Может, у тебя есть что-нибудь менее постановочное? Фото, на котором она настоящая.
– Я поищу дома.
– Это было бы чудесно. – Он закрыл ноутбук. – Я не могу выразить свои чувства, Аарон. Мы все в шоке.
Я кивнул.
– И еще кое-что, – сказал он. – Я хочу, чтобы ты знал…
– В чем дело?
– Ты знаешь Эллисон – она полностью отдавалась работе. И написала статей для своей колонки на три месяца вперед.
– И что?
– Я планирую опубликовать их в конце весны или начале лета, если, конечно, ты не против.
– Почему я должен быть против? Эллисон очень гордилась своей колонкой.
– Просто хотел, чтобы ты знал. Не хочу, чтобы ты открыл газету через месяц и был шокирован, увидев ее имя и фото. Ты же понимаешь, о чем я?
– Спасибо за заботу, – услышал я свой голос откуда-то издалека. Я снова отполз в серую зону, свернулся калачиком и отключился от мира вокруг. Внезапно мне захотелось вернуться домой.
– Не могу выразить… – начал Дювани, но его слова повисли в воздухе между нами. Он поднял руки в беспомощном жесте. – Дай мне знать, если я могу что-нибудь для тебя сделать, хорошо?
– Обязательно.
– Только скажи.
– Договорились, – я быстро встал и почувствовал вымученную улыбку на своем лице. У меня появилось неимоверное желание уйти отсюда. – Мне пора.
Дювани оттолкнулся ладонями от столешницы и поднялся из кресла. Он обошел стол и снова обнял меня. Зажим его галстука когда-нибудь меня убьет.
– Все что угодно, – повторил он. – Я серьезно, Аарон. Мы все ее очень сильно любили.
– Спасибо, – сказал я и быстро вышел из его кабинета.
6
Несколько дней спустя я пригласил Джули Самтер встретиться со мной за ланчем. Возможно, она была самой близкой твоей подругой в этом городе, но вы с Джули очень разные люди. Ты была сдержанной и задумчивой, сгустком темной, загадочной космической пыли, а Джули излучала теплоту и неиссякаемую жизнерадостность. Она нравилась тебе, потому что была искренней. Она нравилась мне, потому что хорошо к тебе относилась.
Когда я зашел в кафе на 49-й улице, Джули уже сидела за столиком у окна с чашкой чая в руке. Она встретила меня улыбкой, встала и крепко меня обняла. Я обнял ее в ответ. Из-за силы наших взаимных эмоций на меня нахлынула слабость. Мы долго так стояли, привлекая внимание других посетителей кафе. Когда мы наконец разомкнули объятия, глаза Джули наполнились слезами.
– Спасибо что пришла.
– Конечно, Аарон.
– Пожалуйста, сядь.
Мы сели за столик, и проницательный официант не беспокоил нас какое-то время.
– Ты отращиваешь бороду, – сказала она. – Мне нравится. С ней ты похож на альпиниста.
На самом деле, я не отращивал бороду, а пренебрегал некоторыми аспектами личной гигиены, но я лишь улыбнулся и кивнул ей в ответ.
– Твоя сестра все еще в городе?
– Нет, она уехала несколько недель назад.
– Хорошо, что она приезжала. Напомни, где она живет?
– В Миннесоте. Хочет, чтобы я пожил у нее какое-то время.
– А ты не хочешь?
– Просто мне это не показалось правильным, – ответил я. – И ты знаешь, как холодно сейчас в Миннесоте?
Она рассмеялась и сказала:
– У моих родителей есть таймшер[3] во Флориде. Я пытаюсь вырваться туда на недельку, погреться на солнышке. Но та квартира вечно занята.
– Мы с Эллисон ездили на Флорида-Кис в прошлое Рождество.
– Я помню! Эл привезла мне футболку из одного из любимых баров Хемингуэя.
Твое прозвище в устах Джули вонзило нож мне в сердце. Твои близкие друзья и коллеги звали тебя Эл. Ты позволяла им звать тебя так, хотя ненавидела прозвища. Ты говорила, что в них есть что-то незрелое, панибратское, унизительное. Однажды, когда я игриво назвал тебя Элли-киса после особенно страстного любовного акта, ты замкнулась в себе и не разговаривала со мной целый час.
К нам подошел официант и я заказал клаб-сэндвич, хотя и не был особо голоден. Уже какое-то время мой желудок был будто завязан в узел.
– Мне нужно спросить у тебя кое-что, – начал я после того, как официант ушел. – И я сразу предупреждаю, что мне очень стыдно такое спрашивать. В последнее время у меня путаются мысли, но я все равно должен спросить.
Джули слегка сдвинула брови. Она подалась вперед и положила свою руку на мою. Ее ладонь нагрелась от кружки с чаем. Я чувствовал себя так, словно только что рассказал о том, что умираю от какой-то редкой болезни.
– У Эллисон кто-то был? – спросил я.
Джули откинулась на спинку стула. Ее рука задержалась на моей еще мгновение и, позвякивая серебряными браслетами, опустилась на скатерть.
– Что ты такое говоришь? – сказала она. Ее дыхание слегка сбилось.
– Мне просто нужно знать.
– Ты серьезно? Думаешь, Эл тебе изменяла?
Я рассказал ей о квитанции из мотеля «Валентайн».
– Я бы не сказала, что эта квитанция что-то доказывает, Аарон.
– Меня тогда не было в городе. Она уехала в Северную Каролину и две ночи жила в мотеле, пока я был в Нью-Йорке. За мотель она расплатилась наличными, чтобы я не видел эту операцию в выписке по кредитке.
– Может, она ездила туда по работе. Иногда она посещала журналистские конференции.
– Эта поездка не была связана с работой. Я звонил ей каждый вечер из Нью-Йорка, и она ни разу не сказала: «Кстати, я сейчас в Северной Каролине». Я думал, она дома. Она хотела, чтобы я так думал.
– Может, ее отправили в срочную командировку, и она не хотела, чтобы ты волновался.
– Это не командировка, Джули.
– Откуда ты знаешь?
– Потому что говорил с ее начальником.
– Ох, Аарон, – тень жалости скользнула по ее лицу. – Ты обсуждал это с ее начальником?
– Я не вдавался в детали, просто спросил, не отправляли ли ее в командировку в октябре. Не отправляли. Ее никогда не отправляли по работе за пределы штата.
– Эллисон не изменяла тебе, Аарон.
– Почему тогда она ночевала в мотеле?
– Не знаю, но уверена, этому существует миллион правдоподобных объяснений. Почему первой тебе в голову пришла именно измена? Она вообще когда-нибудь тебе изменяла?
– Мне это неизвестно.
– Аарон, – сказала она, наклоняясь ко мне над столом. – Только послушай себя. Это же Эллисон. У вас был идеальный брак. И почему вдруг в твоей голове она превратилась в изменщицу?
– Послушай, – ответил я. – В последнее время у нас были проблемы. Я не знаю, что произошло, но она отдалилась от меня. Ее что-то беспокоило, она о чем-то размышляла, особенно в последние несколько месяцев. Я пытался поговорить с ней, но она уверяла меня, что это пустяки. И сейчас, когда я нашел этот чек из мотеля, я подумал, может, она отдалилась от меня по этой причине.
– То есть потому, что она начала встречаться с другим парнем? Я не верю в это, Аарон. И я не верю, что ты в это веришь. Не всерьез.
Жар стыда обжег мое лицо. Может, Джули права. Может, оказавшись в безнадежной ситуации, я позволил своему сознанию прийти к нелогичным выводам. Могло ли быть другое объяснение этой квитанции из мотеля? Конечно, почему бы и нет?
Но…
– Хорошо, – сказал я, вытянув руку вперед. – Но можно я задам тебе еще один вопрос?
– Ладно.
– Если бы у нее был роман на стороне, она бы тебе рассказала?
– То есть доверила бы мне свою тайну?
– Да, это я и хочу знать.
– Аарон, у нее не было…
– Я сейчас не об этом спрашиваю. Я хочу знать, если бы она мне изменяла, то рассказала бы тебе?
– Аарон, на этот вопрос невозможно ответить. Гипотетическое условие гипотетического условия? Серьезно?
Я посмотрел в окно. В витринах магазина через дорогу отражалось полуденное солнце. Островки грязного серого снега тянулись от входных дверей и собирались в пепельные кучи вдоль бордюра.
– Слушай, – сказала Джули, взяв в руки телефон и открыв в нем записную книжку. – Я дам тебе номер моего терапевта.
– Мозгоправа?
– Она хороший специалист.
– Ты думаешь, я сошел с ума?
– Нет, дурачок. Она помогает справиться с горем. Поговори с ней. Вот. Сохрани этот номер в своем телефоне.
– У меня нет телефона.
Она посмотрела на меня так, словно я сказал ей, что пришел без штанов. Потом она вытащила из сумки ручку и смятый белый конверт. На обратной стороне конверта она написала имя и номер и вручила его мне. Я взглянул на ее почерк, но не смог ничего разобрать. Словно передо мной была надпись на санскрите.
– Я серьезно, Аарон. Позвони ей.
– Хорошо, – сказал я, сложил конверт пополам и засунул его во внутренний карман пальто.
– И не переживай из-за этого мотеля, ладно?
– Я постараюсь.
– Кроме того, – сказала Джули, постукивая ложкой о край чашки, – когда у женщины роман, мужчина оплачивает отель. Джентльмены поступают так.
И потом она мне подмигнула, чтобы показать, что она шутит, но в то же время намекнуть, что в ее словах есть доля здравого смысла.
Я улыбнулся и сказал:
– Ты права. Ты победила. Не знаю, о чем я думал.
– Видишь? Ты наконец вернулся на планету Земля.
Нам принесли заказ, и я притворился, что ем с аппетитом, хотя тугой узелок в моем желудке продолжил сжиматься и разжиматься, словно кулак. В это время другой Аарон, снова заступивший на капитанский мостик, начал анализировать слова Джули, пытаясь отделить факты от спекуляций. То, что за мотель заплатили наличными и на квитанции стояло твое имя, не означало, что это были твои наличные. Возможно, джентльмены еще не перевелись. Какой-то мужчина мог оплатить счет.
7
Все, что было при тебе в день твоей смерти, – клетчатое пальто, сумочка, кроссовки, наручные часы, берет с пятнами крови – все это было упаковано в картонную коробку, которая стояла в пристройке нашего таунхауса, как раз между бойлером и кондиционером. Трейси еще не уехала, когда полиция вернула твои вещи, и она без лишних слов сложила их в коробку. Часть меня знала, что там лежат твои вещи, но до сих пор у меня не было желания их рассматривать. Теперь, стоя на коленях на бетонном полу, я заглянул в коробку. При виде аккуратно сложенного клетчатого пальто я почувствовал, как в моей груди что-то сжалось, и подумал, что у меня сейчас будет сердечный приступ. Боже, я был бы ему рад.
Я вытащил твое пальто из коробки, прижал его к лицу. Аромат твоих духов Tommy Girl шокировал меня. Я закрыл глаза и вызвал другого Аарона, который материализовался из тумана, словно Хамфри Богарт. Я рухнул внутрь себя, и другой Аарон обыскал карманы твоего пальто. В левом лежала шариковая ручка, в правом – полупустая коробочка с леденцами.
Другой Аарон свернул твое пальто и отложил его в сторону, потом достал из коробки твой берет. На алой шерстяной ткани виднелось ржавое пятно крови, кричащее, словно чистосердечное признание. Его вид прикончил бы меня, но другой Аарон был таким же безэмоциональным, как двигатель внутреннего сгорания. Он отложил головной убор в сторону, на пальто, и больше не думал о нем. Затем он взял в руки твою сумочку, дешевую подделку под «Луи Вюиттон». В сумочке лежали: твой кошелек, сотовый телефон, компактная пудра, два тампона, солнечные очки, мелочь. И еще кое-что – пузырек с рецептурными таблетками. Другой Аарон достал их из сумочки, но именно я через свои глаза прочитал этикетку. «Ксанакс». Я открыл крышку и уставился на белые овальные таблетки в пластиковом цилиндре.
Как долго ты принимала успокоительные, Эллисон? И для чего?
Той ночью я пытался получить доступ к твоему сотовому, но такое ощущение, что он умер вместе с тобой. Я не смог его включить или зарядить. Я позвонил Томми Уэйру и попросил его помочь, но он сказал, что эта задача находится за пределами его возможностей. Я поблагодарил его и уставился на твой бесполезный сотовый, размышляя над тем, могла ли часть тебя сломать гаджет с помощью какой-то призрачной магии. Так же, как ты стерла все данные со своего ноутбука. Словно ты не хотела, чтобы я что-то узнал.
Разве это имеет сейчас какое-то значение? Забудь.
Но я не был уверен, что у меня получится.
8
Ночью, накануне моего отъезда в Честер, Северная Каролина, где я собирался найти мотель «Валентайн», произошло кое-что необъяснимое.
Я лежал в нашей кровати, пытаясь заставить свое турбулентное депрессивное сознание отключиться и дать мне поспать хотя бы несколько часов. Мои веки стали тяжелыми, но сознание с ужасом ждало сновидений. Казалось, стоило мне закрыть глаза на несколько минут, мой мозг заполнится густым, ядовитым дымом, сводящим с ума, как веселящий газ, и запустит хитроумную систему колокольчиков и свистков. И потом я снова открою глаза, меня будет трясти, а лоб покроется липкой испариной.
В гардеробной включился свет.
Сначала я не шелохнулся. Я не сделал ничего и только уставился на приоткрытую дверь гардеробной. В темноте нашей спальни узкая полоска света ослепляла, словно яркое солнце. Я ждал какого-то движения в этом прямоугольнике света. Прислушивался к шороху.
Напрасно.
– Эллисон, – крикнул я глухим голосом.
Я вылез из кровати. На мне были одни только шорты, я весь окоченел. На улице бушевал ветер, он гудел, словно проносящийся мимо локомотив, потолочные балки и половицы скрипели, мусор бился о темные оконные стекла. Я подошел к двери в гардеробную и замер. Набрал в легкие воздуха. Часть меня ожидала увидеть тебя по ту сторону двери, Эллисон. Врать не буду. Часть меня надеялась на это.
В гардеробной никого не было. Лампочка на потолке горела ярко, но внутри не было никаких призраков. Не было тебя. Я смотрел на твою одежду, на шеренгу твоих туфель вдоль ковра, на изобилие головных уборов на верхней полке. Твой халат висел на овальном зеркале, словно саван покойника. Я отодвинул его в надежде уловить в отражении за спиной твой ускользающий образ. Но тебя там не было. Я стоял совершенно один.
Я выключил свет, вернулся в постель и лежал там, рыдая, пока мое крайнее изнеможение не погрузило меня в пучину нервного сна.