стобой. Я сразу поняла тогда, что это неспроста, и меня наполнило предчувствие продолжения. Ты стал появляться на танцах. Ненадолго. Молча стоял у двери. Я не смотрела в твою сторону, но всегда безошибочно определяла твой приход. Исчезновение тоже. К тому времени, как ты заговорил со мной впервые, мне казалось, что мы знакомы сто тысяч лет. Я догадывалась, что любимое твоё занятие — бродить в раздумьях по набережной Вольной реки, что никакая пропаганда не в силах привить тебе любовь к утренней гимнастике и что мне надо привыкать обходиться без цветов. Только всё это, можешь себе представить, ничуточки меня не пугало. А сейчас я угадала в тебе то, что несравненно дороже спортивной подтянутости или изысканных манер и что ты не смог замаскировать отрезвляющими приёмчиками своего послания. Пока ты разглагольствовал о собственном эгоизме, выдержке и пренебрежении к словам, я по шаткой лесенке из корявых букв пробралась прямо к твоему сердцу и обнаружила в нём доброту и любовь к людям. Скажи, зачем ты прячешь эти сокровища так глубоко, в скорлупе скепсиса и недоверия к жизни? Ты всё равно не помещаешься в своём укрытии — хвостик торчит снаружи. Считай, что тебя застукали, и выбирайся поскорее на белый свет. Объясни мне себя. Расскажи, откуда эта нерешительность, эта непроглядная тьма. Расскажи мне всё. Я пойму.
Что касается твоих предупреждений, считай, что я приняла их совершенно всерьёз. Я не стану требовать от тебя букетов, в субботу сама буду отправлять тебя в баньку, а после — выдавать тебе ма-а-ленькую рюмочку напитка под названием горилка. На большее можешь не рассчитывать. Вот теперь и прикинь, кому из нас следует глубже задуматься, стоит ли продолжать общение.
Пока
Дорогу мечтателям!
_ _ _
21. 08. 1963г
Михаил
Пригород
Данусь!
Неделю таскал я в кармане твоё письмо, перечитывал его в метро, в электричках, на кафедре. Отвечать не решался, да и сейчас берусь за это дело со страхом — не знакомое мне до сих пор ощущение близости счастья борется во мне с опасением разочаровать тебя своими признаниями.
Ты просишь рассказать о себе. Ты ещё не знаешь, что неудачников и людей, много перенесших, не стоит расспрашивать об их прошлом. Но мне хочется отвечать на твои вопросы! Во-первых, я доверяю тебе безгранично. Это какая-то слепая, стихийная вера, возникшая чуть ли не с первых минут нашего знакомства. Во-вторых, честно говоря, мне давно уже хочется «выплакаться» — слишком невыносимо быть постоянно наедине со своими сокровенными мыслями. Возможно оттого, что я не пишу стихов и недостаточно общителен, чтобы использовать громоотводы, напряжение во мне иногда поднимается настолько, что я физически чувствую, как выгораю изнутри. Но «как сердцу высказать себя?» И будет ли тебе интересно? С чувством неуверенности и надежды начинаю я свою исповедь.
Что-то во мне ты и впрямь угадала, Данусь! Спасибо тебе! Но, пожалуй, самое главное ты видишь не таким, как оно есть. Наверно, я невольно сгустил краски, но, по крайней мере, ни о какой непроглядной тьме я не говорил и не следует присочинять. Я люблю жизнь. Люблю свет и тепло. Люблю птиц, грозу, розовые вечера. Люблю восход — он всегда бодрит, освежает, дарит надежду. Люблю слушать стариков — спокойных, примирённых с прошлым. Если продолжать список, вряд ли хватит бумаги.
Но люблю ли я людей? Если да, то, во всяком случае, не так, как думаешь об этом ты. Многие твердят о любви к людям, даже не задумываясь над этим. «Люблю» — и всё тут. Сегодня они любят, завтра ненавидят, послезавтра опять любят. Я не знаю, возможно ли здесь цельное последовательное чувство. В себе я не нахожу его, поэтому на словах отрёкся от этой любви. То есть я не мог убить её в себе целиком, просто она приняла другую форму. Любить абстрактно всё человечество, пожалуй, нехитрая штука. Гораздо труднее любить конкретных людей, у каждого из которых свои слабости, своя «философия», то есть мера вещей и понятий, в большинстве случаев не совпадающая с твоей собственной мерой, своя доля доброты…. К примеру, о своих товарищах по комнате я мог бы сказать много хорошего — отличные, в общем, ребята. Но всё же отдай я им свою душу, они растерзали бы её, не задумываясь. От непонимания. Ради развлечения. От природной жестокости, в конце концов. Зная это, я отгораживаюсь от них, замыкаюсь в себе, делаю себя, насколько это возможно, неуязвимым, и только в таком плане могу любить их — по-приятельски, не больше. В прочем, человек, Данусь, храбр только на словах. Вот я пишу, что делаю себя неуязвимым. Если бы это удавалось! Я знаю, как сделать, чтобы не было больно жить. Надо не принимать людей всерьёз. Какой это простой выход! И как трудно, почти невозможно им воспользоваться. То и дело возникает соблазн поверить, полюбить, понадеяться. Снова и снова мы обрекаем себя на боль, и она медленно разъедает нас, делая, в конце концов, неспособными к вере, любви и надежде.
Но что означает способность к любви? Что лежит в основе этого чувства, о котором мы столь часто и охотно толкуем? Мне кажется, из всех теорий, пытающихся объяснить феномен любви, ближе всего к истине теория человеческого эгоизма, любви к самому себе. В самом деле, в чьем сердце найдёшь ты подлинное бескорыстие? Разве что в сердце матери, да и то далеко не всегда. Сколько детей появляются на свет для того лишь, чтобы служить утешением матери, не говоря уже о диких плодах сладострастия. Возьми самое безобидное и, казалось бы, самое бескорыстное из проявлений любви — любовь к природе. Если ты говоришь, что любишь парк, ты ведь подразумеваешь, что тебе в нём хорошо. На лоне природы мы глубже понимаем и лучше чувствуем себя, нас она поит и кормит и даже создаёт иллюзию нашего всемогущества. Тут всё — эгоизм. И если сейчас мы спохватились и стали говорить о её охране, то лишь потому, что знаем: без неё — гибель. А отношения между мужчиной и женщиной! Вот двое. Они страстно любят друг друга. Но кто-то из них, допустим, он, охладел и покидает её. В эти минуты, забыв, что ещё вчера она так сильно его любила, она кричит: «Ты-эгоист! Ты-себялюбец! Ты во всём виноват!» А если изменила она, разве реакция будет иной? НО ведь если ты любишь не себя, а другого человека, разве ты не должен отпустить его в тот момент, когда ему становится с тобой скучно или плохо?
Я не решусь утверждать, что бескорыстие невозможно. Но это редкие, исключительные случаи. В жизни, честно говоря, я такого не видел, только читал об этом в книгах. И во мне бескорыстия, пожалуй, не больше, чем в других. Я был уверен, что люблю людей. Я продолжал их любить, когда они причиняли мне боль. Но когда раны стали нестерпимы, я готов был их возненавидеть. Правда, этого не случилось. В себе я не нахожу злобы. Но любовь моя, как я уже говорил, приняла совсем другую форму. Это не цельное безоглядное чувство, а пёстрая смесь из презрения, жалости, нежности, великодушия, иронии, отчаяния — оттенков, меняющихся в зависимости от того, каким боком ко мне поворачивается жизнь.
Каких людей мы любим, Данусь? Каких выбираем в друзья? Тех, кто понимает нас, кто нам сочувствует. Мы сочувствуем им тоже и пока уверены в их привязанности, легко прощаем им их слабости и недостатки. Но стоит им покинуть нас, мы готовы обвинить их во всех смертных грехах. Приходится признать, что наши разочарования так же непоследовательны, как и наши привязанности, и что в основе их лежит любовь к самому себе.
В этом принципе любви к самому себе всё хорошо, если самому быть человеком. Но именно в этом человеке заключена главная трудность. Очень много тумана, разных мелочей, которые не должны пострадать. Много противоречий, которые трудно или невозможно разрешить. Тебе, по-видимому, легче в этом отношении, потому что, насколько я понял, ты витаешь в мире фантазий и идей, и мелочи легко просеиваются сквозь сетку твоих логических построений. Между тем, самые замысловатые идеи и фантазии легче укладываются в схемы и выстраиваются в закономерности, чем самые простые бесхитростные чувства, которые, тем не менее, составляют, на мой взгляд, основу жизни. Но их, этих чувств, такая мешанина, и бывают они столь контрастны, что порой исключают друг друга, а иногда столь нелепы, что никак не согласуются с устремлениями разума … Право, не знаю, может ли кто-нибудь с уверенностью сказать, что в нас лишнее, а без чего обойтись невозможно.
Впрочем, глядя на скульптуру Родена, я иногда проникаюсь верой. Что можно найти золотую середину, где сливаются душа и тело, найти тот тонкий луч, по которому, легко балансируя, можно пройти по жизни, не содрогаясь от боли и не причиняя боли другим. Но, должен признаться, я даже не представляю, где вести поиски.
Вот видишь, сколько я нагородил вокруг того, что казалось тебе очевидным. Нет ясности в душе моей, Данусь! Зато в избытке есть другое, что уловила ты своим чутким сердцем — жажда взаимопонимания и тепла.
Иногда, оглядываясь назад, я удивляюсь, как мало, в сущности, из прожитого отстаивается в нашем сердце. Каких-нибудь два-три события резкими штрихами рисуют нашу судьбу, определяют наши характеры. И даже не сами события и не память о них, а оставленные ими следы.
Из своего безотцовского детства я вынес ощущение несбыточности желаний, насмешливости судьбы и саднящее, как рана, непреодолимое, как голод у переболевшего дистрофией, чувство одиночества. В годы отрочества и юности это чувство почти растворялось в надежде, что вот-вот, за следующим поворотом, на следующем витке судьбы, я найду нечто, против чего не будет ощетиниваться всё моё существо, что сделает мою жизнь ценной и необходимой в глазах других. Но всегда я оказывался обманут и, в конце концов, пришёл к твердому убеждению, что каждый из нас ужасающе одинок на земле, независимо от того, задумываемся мы об этом или нет. Эта истина, увы, непреложна, Данусь. Человек всегда одинок, как бы он ни открывал душу другому и как бы искренне ни пытался другой в неё проникнуть. В определённой обстановке удаётся слиться на миг, а затем всё становится на свои места. Дружба, любовь — глоток воды в пустыне. Лучше знать об этом, чтобы избавить себя от лишних страданий. В школьные годы внезапное отдаление, отчуждение моего единственного друга надолго обескровило меня, хотя, в сущности, я до сих пор в долгу перед судьбой за три года нашего общения. Мой друг, в общем-то, уже вполне взрослый, превратил меня из закомплексованного сопляка в сознающего свою глубину, уважающего себя человека. Кроме того, именно благодар