Ксения женщина красивая но утопленница
работает в клинике медсестрой
ставит мне каждое утро капельницы
горячий укол глюконата кальция
ампулы вскрыты распороты розы бутылок
оборваны нити мицелия утренних звёзд
за МКАДом в лесу наставлены дупла как дула
«воздух полон невидимых лестниц патриарха Иакова…»
1
воздух полон невидимых лестниц патриарха Иакова;
ангелы называют котёнка Мхерст, Мхерстик
(Мой Страх, Mein Herz)
голубые жигули в цветах едут в весну,
в сумеречное лето.
2
мироздание в виде полуразобранной пирамиды маджонга,
расположенной в космосе:
точки и символы, четыре ветра, три дракона,
слива, орхидея, хризантема и бамбук,
весна, лето, зима и осень.
«спускается и обретает тяжесть…»
спускается и обретает тяжесть
огонь с высот огня к деревьям и воде
текучие тела подвластные влеченьям
их осязаемость животный запах страсть
с тех пор как звёзды пали и символы поблёкли
и всё покоится на антиподах и дрожит
воздух от крика демонов и плача
о смерти богов
в каждом цветке и дереве пылинки
тысячи дьяволов в солнечном луче
в каждой барочной складке рёвом ветра
пыланьем пламени чернеющий во мраке
он воет в волке каркает в ворóне
шипит в змее в плоде в траве в песчинке
и в хульной песне нисходя к воде
он превращается
«кровь пили ночью буквы рассвета…»
кровь пили ночью буквы рассвета
дышал сон в оленьем плену
и дымилась весна над лугами
приходили нищие братья
и уходили в леса народы
и обращались во рвах и тюрьмах
в рубахах исклёванных птицами
ждали разбредшись спасения
от мора пришедшего с ветром
тысячи лет проходили
и равенство звёзд было познано
что искал ты когда копытца в траве
наполнялись водой журавлей
вдоль борозд в поле стояли
соляные ангелы и накрыты были
в час красной свадьбы столы
и кинжалы кромсали цветы
ты искал меня но я не был зван
был там безымянный палец
и он рассказывал что заклятые словом
камни молили у ночи о сне
и их отпустила объявшая сила
некто стучал в калитку забора ночи
«всё это кончится как высыхает
лицо от слёз в материнских коленях
в подземной раковине где сердце»
ветер тачает тебе сапоги и паяет рот
стала земля покорной но не точи́т
медовой струи из улья что прóклят
все камни заснули погасли лампы
в дворцах и трущобах угольщиков
в цвели предутренней небо и воды
и потерянное слово открывает путь
III. Короны и молнии
(куплеты Вольных Земель)
1
Собрались котомка, сыр и сухарь
в Вольные Земли.
Там беженцы под сенью теней,
туда бегут каторжники с галер,
ни одна тварь не посмеет туда пронести ублюдочный Закон.
2
Вольные Земли – вечное странствие,
земля – море,
вольная земля пиратов.
Там пропадают без вести
(по-немецки они – Land Verschwinden).
3
Там не живут долго и счастливо:
в Вольных Землях
никогда не кончается
грай воронов над станицами,
Гражданская война.
«от собственной божественности отрекался снова и снова…»
от собственной божественности отрекался снова и снова,
огородные пугала, до пят укрытые волосами,
уходили на волю полей,
каменные кувшинки опускались на дно озёр,
разбивались сосуды, пока шёл он тропами своих желаний среди эонов
в вечный позор.
сверху вниз сквозь него текло азотнокислое семя
в нечистый голод земли на костяницу хлебов,
сожжённых пожаром,
и завлекало киборгов и мутантов фальшивым спасеньем,
и он отдавался рыцарям тени в сортирах /
в кошмарах.
он желал быть вещью, принадлежащей какому-нибудь садисту,
наручники времени, случайный секс и безвестность,
и голод малых сих —
превыше горней славы аметиста,
сапфира высоты надежд небесных
и гиацинта кротости святых.
даже звёзды в небе умирают,
что он может сказать на прощание
огородным пугалам, каменным кувшинкам, разбитым сосудам?
вы были ошибками и свободны,
никому не нужны и прекрасны,
бесцельны и безусловны.
и сосуды себя не склеят, каменные кувшинки
не всплывут со дна, и огородные пугала, до пят укрытые волосами,
будут вечно бродить в полях.
Музыка системы «Периметр»
Ты слышишь беспредметную
непритязательную музыку.
Прогноз погоды по радио,
воображаемая камера
над Ледовитым океаном,
Таймыром, плато Путорана.
Ты слышишь её в тумане
над изрезанными холмами,
ты видишь посёлки и города.
Ты летишь над картой,
за камерой вслед, туда,
где Енисей впадает в Карское море,
в державу камня и льда,
где избушки полярных станций,
и над Эвенкией всходит весеннее солнце.
Дружелюбные народы
на бесчисленных землях
приглашают тебя к себе,
и музыка плывёт в облаках
до самых гор Бырранга.
Это поёт во сне Мёртвая Рука
– Dead Hand, Мёртвая Рука —
стерегущая девочек и мальчиков,
мониторящая сеть датчиков,
уровень радиации, сигналы телеметрии.
Моя любимая музыка —
лёгкая бесчеловечная
музыка системы «Периметр».
«Голубиная лапка…»
Голубиная лапка
стирает заповеди, высеченные в камне.
Утро наступает, чтобы вернуть
блеск, шелест, звон, капли, запах, ветер.
Мириады образов:
светлых, как капустницы,
с синими очами на крыльях, как павлиний глаз,
узорных, как махаоны,
мрачных, как траурницы, —
выпущенные в мир, разбросанные, как манна в пустыне,
отрясающие сладость в чаши отчаяния, —
лето кончается. Созвучия
возвращаются в колыбель глухоты. Цвета сливаются в белой радуге.
Мы откладывали гроши
на чёрный день, держали зубы на полке.
И был чёрный день. Он длился семь тысяч лет.
Но белый день хуже чёрного дня.
Жалую вас вечной волей. Её одну
возьмёте вы, такими уйдёте, жившие ради жизни,
пока я следовал путями своих инстинктов в сладостных оковах времени.
«в центре циклонападает давление, замедляется пульс, отпускает нервы…»(циклон)
в центре циклонападает давление, замедляется пульс, отпускает нервы,
морская звезда в глазу бури, длинные рваные воронки ветров,
улыбающийся лик туземного бога на коре хлебного дерева,
капельки латекса проступают на кожуре плодов.
буря сжимает кулак – ветра собираются к центру циклона:
один видел царевича в шлеме с пером в алмазной траве,
другой видел, как князь седьмого чина, раздоров и войн Аббадона
снял в баре девушку с татуировкой «Fuck you» и ирокезом на голове,
третий видел девушку с бритым лобком, дрочащую на куче
костей мертвецов, а четвёртый видел прямоходящих волков,
кричащих «Хайль Гитлер», и они спорят кто круче, среди дождевых облаков.
«чёрная магия белый шум…»
чёрная магия белый шум,
мощность сигнала равна бесконечности:
странные сэмплы и ритмы в потоках помех,
поиграем на нервах, на клеммах
большого сопротивления,
пусть генерируются случайные числа,
пусть сыплются из подола белоснежки ложные яблоки айвы.
лежит кореянка в траве в провинции Пхёнан-Намдо,
губы её как гибискус: расцвели на рассвете, опадают с заходом солнца.
она шепчет: «пророки питаются акридами и диким мёдом,
слова их пророчеств в белом шуме едва различимы, вот: «бойся…», «сгорит…»,
в электромагнитную радугу вливаются волны,
фантомные тела, шумовые реки и государства; чёрный король говорит мне:
«в подземном царстве
есть Мулен Руж, бульвар Клиши, как в Париже, и чайна-таун;
каждый мужчина ищет свою сокрытую под землёй невесту».
если вывернуть звук наизнанку, останется шум:
насилие —
под лязг самурайских мечей расцветает анальное барокко,
рёв реактивных двигателей, дисторшн.
хрипит женщина, совершившая сеппуку:
«он полюбил девушку из города Хиросима,
костянистую, как ягода кизила, и не отходил от неё, как Дьявол
не отходит от кизилового дерева», и шепчет: «прежде
кизилы были самыми большими деревьями в Иерусалиме»,
а другая орёт: «мне заменили тело
на совокупляющихся, хлопающих крыльями птиц и животных,