Сад киви без регулярной обрезки превратился в густые и темные джунгли. Градозащитные сетки удерживали растения в клетках, и разросшиеся побеги, словно руки, давили на них изнутри, будто пытаясь вырваться на свободу. На ветвях висело множество плодов, которые никто и не думал собирать. «Какое расточительство», — подумал Стуки, увлекая за собой Сперелли к дыре в заборе. С деревьев капала вода, будто с потолка глубокой карстовой пещеры.
Полицейские нашли место, где собирались предполагаемые сатанисты. Здесь стояло несколько расшатанных стульев, на низких деревянных столбах были различимы оплывшие огарки свечей.
— Знаешь, что мы с тобой сделаем? — обратился Стуки к агенту Сперелли.
— Что, инспектор?
Стуки в раздумье почесал лоб.
— А вот увидишь.
Полицейские вернулись к машине, оставленной на стоянке, прилегающей к кладбищу.
Стуки думал о записывающих устройствах и микрофонах. Что толку обсуждать это со Сперелли, здесь был нужен агент Спрейфико, но тот прохлаждался на больничном.
— Спрейфико, ты должен как можно скорее вернуться к работе! Обратись к целителям, смотайся в Лурд[6], в общем, делай что хочешь, но ты мне срочно нужен.
Дом Спрейфико находился недалеко от стадиона: крохотная квартирка, которую он делил со своей подругой.
— Это просто подруга, инспектор, ничего такого, — уточнил полицейский агент. — Она работает официанткой в ночном баре — в заведении для вампиров и алкоголиков-лунатиков.
Спрейфико откупорил бутылку холодного пива и неуклюже пытался открыть одной рукой пакетик с орешками. Инспектор бросил взгляд на подбородок агента, на правой стороне которого уже начинала пробиваться щетина. «Хороший знак!» — подумал Стуки. К сожалению, обширная повязка на правой руке подчиненного не оставляла никаких надежд на его скорое выздоровление.
— Если только… — воскликнул Стуки, вспомнив о докторе Анабанти и его магических снадобьях. — Я отведу тебя к врачу, который творит чудеса.
— Я, инспектор, в чудеса не верю.
— Антимама, ну тебе трудно, что ли? Может быть, у него есть какая-нибудь чудодейственная мазь, которая вырастит тебе новую кожу за двадцать четыре часа. Ты приступишь к работе, Ландрулли сможет вздохнуть свободнее, Сперелли вернется к своему патрулированию, и мне наконец удастся сконцентрироваться.
— На чем?
Хороший вопрос!
— На истории о скелете.
И Стуки рассказал своему подчиненному все, что было известно на данный момент.
— Может быть, это застреленная проститутка? — предположил Спрейфико. — Вот увидите, инспектор, это дело вы быстро раскроете.
— Не знаю… В любом случае, ты мне нужен.
Спрейфико в задумчивости пососал щеку, поглаживая отрастающую бороду, которая с правой стороны была еще в зачаточном состоянии, но уже казалась более густой, чем прежде, как это случается с эвкалиптовыми лесами после пожаров.
— Я выздоравливаю, инспектор.
— Я смотрю на тебя, Спрейфико, и вижу тебя уже здоровым, — сказал Стуки, всем своим видом выражая крайнюю нужду, словно просящий милостыню нищий монах.
Полицейский агент молча кивнул головой.
— Кстати, Спрейфико, хотел спросить. У тебя сохранились те микрофоны, с помощью которых ты прослушивал уроки пения пары, живущей над твоей квартирой?
— Я никогда не был замечен в подобных преступлениях, инспектор.
— Бесполезно отпираться, агент Спрейфико! Твоя подруга мне призналась, что у тебя есть микрофоны с усилителем, цифровые диктофоны и другие гаджеты.
— Надо будет порыться в шкафу, возможно, я кое-что забыл вынести на свалку.
— Я хочу установить микрофоны на кладбище.
— Где?
— Точнее, в заброшенном фруктовом саду возле кладбища. Ты знал, что если деревья киви не обрезать, они начинают расти, как лианы из фильма ужасов?
Инспектор Стуки рассказал своему подчиненному об отчете Леонарди, о поклонниках дьявола и о слухах, какие ходили о них в городе. Кое-кто из жителей полагал, что так называемые сатанисты могли быть замешаны в темных делах вроде этого, с найденным человеческим скелетом.
— Ты установишь микрофоны, и, когда они опять соберутся вместе, откупорят бутылки с пивом или граппой, мы услышим все вплоть до движения жидкости по их пищеводам. Так, Спрейфико?
— Нужно будет устанавливать аппаратуру в темное время суток, так я понимаю?
— Разве это может нас остановить? Ты и я, в темноте, в джунглях киви рядом с кладбищем. Конечно, нужно быть настороже, чтобы не попасться на глаза волку с семенами киви в зубах. Ты любишь киви, агент Спрейфико?
— Не очень. Вы что, хотите сделать это уже сегодня вечером?
— А чего тянуть, Спрейфико? Давай все быстро сделаем, пока дождь опять не зарядил. Нам нужно найти какую-нибудь зацепку, которая бы исключила версию с сатанистами. Я убежден, что она ошибочна, но необходимо это доказать, поэтому, Спрейфико, помоги по-дружески.
— А если там, среди деревьев киви, нас будут поджидать сатанисты?
— Я захвачу с собой святой воды.
— Может быть, лучше пистолет?
— А смысл? Сатана же бессмертен. Иначе на кого люди будут сваливать вину за все свои беды?
Микеланджело стоял в нескольких шагах от светофора на обочине дороги, огибавшей городские стены. Наступил вечер, и автомобилисты включили фары. Мальчишка развлекался тем, что жестом правой руки подавал знак водителям, оповещая их о том, что фары не работают. Стискивая губы в попытке сдержать улыбку, подросток с удовольствием наблюдал за изумленными лицами автовладельцев и их судорожными попытками включить и выключить свет.
Микеланджело дестабилизировал. Он начинал с мелочей, вроде того чтобы подкинуть оставшиеся с Масленицы замороженные блинчики, которые мама хранила в морозилке, на чей-то порог в канун Рождества или рождественский пирог — на Пасху.
А все потому, что он не хотел быть похожим на всех остальных молодых людей северо-востока страны, одержимых приобретением вещей и поиском высокооплачиваемой работы. На тех, которые смотрят соревнования по мотокроссу и заезды «Формулы-1» по субботам, играют с друзьями в футболи пьют спритц[7]. Он не желал бездарно тратить свою жизнь на то, чтобы казаться достаточно стильным и ощущать себя частью группы. Короче говоря, он, Микеланджело, никогда не станет делать что-либо только потому, что так принято проводить время у молодежи на северо-востоке Италии. Или на северо-западе, если бы он там родился.
Микеланджело дестабилизировал, и это было его персональной войной против обыденности. Той заскорузлой и серой нормальности, напоминающей кучу гравия, скользящую вниз по склону. Жизнь — парнишка был в этом уверен — подобна сходу камней в горах: все давят друг на друга и сдерживают один другого. Если не хочешь быть задавленным, ты должен освободиться ото всех и спуститься в долину гигантскими скачками, смеясь в лицо жизненным трудностям. Передвигаться, катясь и падая, со скоростью валунов, без боли, без страха, возможно теряя несколько капель крови. Но это не страшно, вид собственной крови всего лишь напоминает нам о том, что все мы по большей части сделаны из жидкости и рано или поздно испаримся.
Микеланджело позабавило выражение лица автомобилиста, которому он сделал знак рукой включить фары. Водитель сбавил скорость, убедился в том, что все исправно и послал мальчишке ответный жест, чтобы тот убирался к чертям.
Возможно, подумал Микеланджело, он так и сделает.
Любовь растворяется в воде. Как водорастворимые соль и сахар, которые бесследно исчезают в жидкости простым движением руки, не нарушая ее девственной красоты.
Управляющий банком тоже не был лишен красоты. Длинные ресницы, изящные руки, ухоженные ногти на ногах и самый подходящий рост: не средний, как процентная ставка накопительного счета, но и не чрезмерный, как доходность турецких государственных облигаций.
Банкир напоминал мне махаона — великолепную бабочку с широкими заостренными крыльями. Это же подтверждали и его детские фотографии: бабочка махаон получается из яркой разноцветной гусеницы, а будущий банкир в детстве и отрочестве был жизнерадостным и улыбчивым. Созерцание такой легкой и неопределенной красоты примиряет с жизнью.
В любви же банкир, наоборот, был очень конкретен. Он рассматривал любовные отношения как инвестиции с растущей отдачей. «Любовь между нами, юная леди, будет расти на три процента годовых в первые шесть месяцев, а затем удвоится». Вот оно, очарование количества и роста прибыли.
«Наша любовь бы только возросла, если бы у нас был ребенок», — говорил мне банкир. Он был единственным мужчиной, которому я позволила подвергнуть испытанию мои яйцеклетки: я надеялась, что он сможет позаботиться о них так же, как о сбережениях своих клиентов.
Для управляющего банком ребенок был бы самым лучшим капиталовложением. Лучше, если мальчик. А это, мой дорогой банкир, если ты не знаешь, зависит уже не от меня. Я повторила ему это тысячу раз: у меня есть только Х-хромосомы, все одинаковые. И если ты хочешь сына, ты должен постараться и предоставить мне Y-хромосому. У тебя такая наверняка найдется, со всеми теми финансовыми ценными бумагами, с которыми ты работаешь. Потому что Y-хромосома — это зависимая переменная, и зависит она только от тебя. Женщины имеют набор хромосом ХХ, а мужчины — ХY. Из этого следует, что женщины обладают большей генетической информацией по сравнению с мужчинами, поскольку Y-хромосома, как известно, — это своего рода полочка, на которой хранится банальная ерунда.
Мы провели больше ночей, разговаривая о генетике, чем о любви. Как ни странно, банкир с удовольствием обсуждал хромосомы, гены и наследственные признаки. Он был очарован возможностью женщин быть здоровыми носителями, то есть иметь в своем хромосомном наборе гены болезни, но не проявлять их. Он принимался фантазировать: «Банкиры тоже здоровые носители: они продают ценные бумаги, не подозревая об их внутренней злокачественности. Значит, теоретически они ни в чем не виновны».