– У меня нет детей.
Бош засмеялся.
– Я имел в виду будущих детей. Кстати, я солдат Кляйнхарт. Рад знакомству. Получил пулю в ногу – стреляли два чокнутых террориста.
– Мне жаль. – Что еще я мог ответить?
– Ничего. Их уже поймали и с ними разобрались.
Жан-Люк закрыл глаза, пытаясь отогнать от себя образ двух мужчин, которых пытают. Он не мог выдержать еще больше боли.
Он открыл глаза. Кляйнхарт выжидающе на него смотрел. Он должен был что-то ответить. Неподходящий момент, чтобы строить из себя героя.
– Да, их следует проучить.
– Точно, – Кляйнхарт откинулся обратно на подушку, – страх всегда работает. Удивительно, как быстро люди учатся, если учить их с помощью страха.
Одно это слово заставило внутренности Жан-Люка сжаться. Он постарался не думать о том, что они могут с ним сделать, и просто не мог не посмотреть на свои ноги, чтобы убедиться, что они все еще на месте.
Пришла медсестра, в руке она встряхивала термометр.
– Guten Morgen, Krankenschwester, – улыбнулся ей бош.
– Доброе утро, месье.
Затем она повернулась к Жан-Люку и посмотрела на него своими теплыми глазами шоколадно-коричневого цвета.
– Месье, откройте, пожалуйста, рот.
Он послушно сделал то, о чем его попросили, рассматривая ее, пока она ставила ему градусник под язык. Он почувствовал, как растянулся порез на его щеке, будто он мог снова раскрыться. Жан-Люк сжал губы вокруг стеклянного корпуса градусника, пытаясь выровнять дыхание, и изучал медсестру. Она выглядела очень молодо, ее гладкая светлая кожа была безупречна и напомнила ему чистый холст.
– Где я?
Он попытался установить с ней зрительный контакт, но та внимательно смотрела на градусник.
Неожиданно девушка посмотрела прямо на него, сверкнув своими темными глазами.
– В госпитале Божон.
Она говорила тихо, почти шептала, как будто хотела, чтобы ее слышал только он.
– В госпитале Божон?
– Это немецкий госпиталь.
Его сердце забилось чаще, пульс гулом отдавался в ушах. Ну конечно! Вот почему они все говорили по-немецки. Но зачем его отправили в немецкий госпиталь? Он окинул взглядом палату, отмечая, как здорово подсуетились боши: все вокруг было такое накрахмаленное и белоснежное. Видимо, он был в надежных руках. Но почему ему не дали какое-нибудь обезболивающее, прежде чем зашивать его рану? Это потому, что он француз? Или потому, что они подозревали его в чем-то?
Наверняка, если бы они догадались, что он пытался устроить диверсию на железной дороге, они бы послали его в государственный госпиталь или прямиком на допрос. Значит, они не подозревали. Они не могли. Но что случилось с его ногой?
Медсестра заправляла края простыни под матрас. Он ждал, пока она закончит, и когда она повернулась снова к нему, спросил:
– А вы знаете, что… что случилось с моей ногой?
Она молча взяла историю болезни, которая, видимо, висела на изножье кровати. Она посмотрела в нее и нахмурилась.
– Мне жаль, но я не знаю. Тут все на немецком…
– Дай-ка мне взглянуть, – громко вмешался бош с соседней кровати.
Не поворачиваясь к нему, она передала ему историю болезни.
– Перелом бедра. – Бош замолчал. – Тебя что, поезд сбил?
– Нет. – У Жан-Люка снова закружилась голова. – Часть железнодорожных путей отошла, и я попал под нее.
– Ты работаешь на железной дороге?
– Да, сэр.
– Ну, будь осторожнее в следующий раз.
Жан-Люк кивнул и повернулся к медсестре. Он понял, что та собирается уходить, но ее присутствие успокаивало его. Она хотя бы была француженкой.
– Сколько я пробуду здесь, сестра? – Он попытался улыбнуться, но было слишком больно.
– Я не знаю. Вам нужно спросить это у доктора.
И она ушла, оставив его наедине с бошем.
Глава 11Шарлотта
Париж, 4 апреля 1944 года
Как будто мне не хватало комендантского часа, установленного бошами, и мои родители установили свой. Я должна была возвращаться домой к восьми, хотя в свои восемнадцать лет я мечтала выходить вечерами в кафе или на танцы на один из секретных балов, о которых все взволнованно шептались. Я могла развлекаться только по пятничным вечерам, когда мне разрешали пригласить парочку друзей. Мама позволяла нам собираться в библиотеке, она была намного уютнее гостиной, в которой стояли жесткие кушетки эпохи Людовика Шестнадцатого. В библиотеке же была мебель, привезенная из нашего загородного дома, – из потертой мягкой кожи. Нам нравилось развалиться в ней и притворяться, что мы курим и что мы такие декаденты, когда на самом деле мы всего лишь жевали твердые лакричные палочки и пили чай, который мама заказала из Англии еще до войны.
– Ты знаешь, что Марк уехал? – Агнес облизывала свою лакричную палочку, искоса поглядывая на меня.
– Но он ведь католик! – Мое сердце забилось чаще. Они не могли его забрать.
– Нет, глупенькая. Он присоединился к Маки.
– Нет!
– Он что, не приходил попрощаться с тобой?
Мне нравился Марк, и Агнес знала это. Я покачала головой. Они обе смотрели на меня с жалостью.
– Не переживай, – сказала Матильда, – он ни с кем не попрощался. Мы узнали это только благодаря тому, что его мама встретила мою маму в очереди за пайком. Она очень расстроена, конечно. Боши убьют его, если найдут.
Я не понимала, как она может говорить о таких вещах таким будничным тоном.
– Ну, он хотя бы что-то делает. – Я замолчала, собираясь с мыслями. – Разве вам не хочется что-нибудь сделать?
Я переводила взгляд с одной на другую, но они смотрели на меня с каменными лицами
– Это слишком опасно, – наконец выдавила Агнес. – Я не стану бежать в горы, чтобы присоединиться к Маки. Они живут как дикари, спят на улице. Можете себе представить?
– Но они хотя бы пытаются, не так ли? Они делают все что могут. – Мне хотелось защитить их.
– Думаю, они очень храбрые, – добавила Матильда. – Я бы так не смогла. От меня не было бы никакой пользы – я бы сдала все их секреты за секунду, если бы меня арестовали.
Она поежилась.
– Боши творят с ними ужасные вещи, если им удается их поймать.
– Представь, что тебе пришлось бы нести секретное послание. Я бы с ума сошла от нервов, – тихо произнесла Агнес.
Я выдохнула.
– Я тоже. Но если хотите знать, я бы попробовала.
– От Жака никаких новостей? – вдруг спросила Агнес, меняя тему разговора.
Жак исчез однажды ночью в прошлом месяце. До этого его исключили из Сорбонны за еврейские корни, и Матильда передавала ему записки от других студентов, но в последний раз, когда они должны были встретиться, он не пришел. Потом мы узнали, что его поймали и отправили в Дранси.
– Жаль, что я не позвала его пожить у нас. – Голос Матильды звучал подавленно.
– Это было бы слишком опасно. – Агнес наклонилась к Матильде и тронула ее за локоть. – Если бы они нашли его у тебя дома, они бы забрали тебя и твою семью.
– Я надеюсь, что мы сможем быть друзьями, когда он вернется. – Голос Матильды сорвался, и я почувствовала ее боль.
Сколько раз мы стояли и смотрели, как наших соседей увозят черт знает куда. Мы все ощущали себя в какой-то мере соучастниками, хотя мы никогда не говорили об этом вслух. В конце концов, что мы могли сделать?
– Вы слышали историю про мужчину, который пристрелил нациста в универмаге «Принтемс»? – Агнес снова сменила тему разговора.
Казалось, что ей всегда удается узнать обо всем раньше других. Помогал тот факт, что она работала в булочной; люди всегда разговаривали, пока по два часа стояли в очереди за хлебом. Мы смотрели на нее, ожидая продолжения.
– Ага, средь бела дня, на нижнем этаже, где они продают сумки.
Она помолчала, чтобы мы успели переварить сказанное.
– Он знал, что его арестуют и казнят, но все равно сделал это, – она сделала паузу, – разве это не храбро?
– Но нацисты в отместку расстреляли французских заключенных, – сказала Матильда. – Думаешь, это того стоило?
Она поднялась с кресла.
– Что-то я не уверена в этом.
Я на мгновение задумалась.
– Мне кажется, бошей это только злит, и они начинают обходиться с нами еще хуже.
– Согласна. – Матильда посмотрела на меня. – Мы не выиграем войну, убивая бошей время от времени.
Она снова плюхнулась в кресло.
– Я слышала, что де Голль пытается собрать армию в Англии, – прошептала Агнес. – Однажды они придут и помогут нам победить бошей.
– Мы должны быть готовы к этому, когда они придут! – Как бы я хотела сделать хоть что-нибудь.
– Готовы? – засмеялась Агнес. – Ладно, я буду готова. Более чем! Если они придут сюда, я их всех перецелую!
– И я! – согласилась Матильда. – Я бы не отказалась от красивого англичанина.
Они захихикали.
– Я бы хотела себе сумочку в форме противогаза. – Агнес снова сменила тему.
Матильда улыбнулась:
– Да, они выглядят здорово, но они очень дорогие.
– И я хотела бы повязать себе тюрбан.
Агнес потрогала свои непослушные кудрявые волосы.
– Они выглядят так изысканно, но моя мама никогда мне не разрешит. Считает, что это выглядит по-деревенски.
– Просто надо правильно это сделать и добавить пару нарядных сережек. – Матильде нравился этот разговор, но я спрашивала себя, как мы можем говорить о прическах и моде в такое время. Это казалось таким поверхностным, таким бессмысленным. Неужели мы, девушки, были такими недалекими? Эта мысль меня огорчала.
– А вы знали, что мадам Клермон из аптеки встречается с нацистом? – И снова Агнес сменила тему. Я кивнула. До меня доходили слухи. – Он из СС, – добавила она заговорщицким тоном.
– Это отвратительно. – Матильда буквально выплюнула эти слова, ее глаза яростно засверкали. – Эта женщина заслуживает смерти.
Агнес встала, подошла к фортепиано, открыла крышку и со всей силы ударила по клавишам. Она начала играть «Мой легионер». Матильда присоединилась к ней, облокотившись на пианино, но я была не в настроении петь в тот вечер.