– А пирог с орехами кто будет есть? Я для кого пекла, скажите мне, пожалуйста? Для собаки? Отлично. Собака, иди сюда, я сейчас тебе…
Голос мамы… всё-таки, наверное, Юриной мамы… убаюкивал… Она не ругалась, она радостно ворчала. Я слушала… Но не её, а себя.
Кресло. Уютно и хорошо. Часы тикают. Можно просто быть собой. Даже не важно, кто я сейчас – Дым или Вика…
Мне было очень спокойно. Особенно из-за звука часов. Я сперва думала, что часов… Но их не было. Звук шёл от экрана. Шорох? Шёпот.
– Это что там на стене? Экран?
– Это передатчик. Транслирует тепло большого Экрана.
Юра шепчет, а потом берёт меня за руку… Мне кажется, что экран становится чуть ярче. Будто мы его нагреваем своими прикосновениями, и разговорами, и даже мыслями…
Мелочь лёг у моих ног и начал чесаться, звякая жетоном-адресником. Экран засиял, я прикрыла глаза…
– Вика? Викуша, ты спишь?
Я дома. Диван, потолок. Закат на обоях.
Мама пришла с работы.
Я помню, как вернулась из парка и сразу легла спать. В куртке.
Вон на полу кроссовки. Вон Мелочь бегает в ошейнике и с немытыми лапами. Вон на полу листья, жёлтые берёзовые и ещё какие-то узкие, тоже жёлтые, – это из парка. И маленькие красные, как будто кленовые, похожие на звёзды. Из Захолустья.
Это как?
– Вика, ты же дверь входную вообще не закрыла, ты что! Ты как? Хорошо, что никто не вошёл. Господи, да что же с тобой делать-то теперь? Вика? Ты меня слышишь вообще? Вик, это я, мама твоя.
Там мама. И тут мама. Обе настоящие. А где настоящая я?
Глава III
Когда я сижу дома, как будто ничего не произошло. Днём мама в музее, папа в офисе. Вечером мама на кухне с планшетом, а папа в их спальне, перед экраном… Это обычный плазменный, папа на нём спорт смотрит или играет.
Но меня теперь слово «экран» радует. Я улыбаюсь, как раньше, когда встречала упоминание того… французского певца, артиста? Не помню вообще. И не понимаю, почему мне так нравились его записи. Я же ни одного слова не понимала, я вообще не учила французский… Просто красиво было, и вот это всё. А теперь попробовала послушать – и упс! Никакого счастья. Слова тянутся, тянутся, как сыр на слишком размороженной лазанье. Тёплый, противный, безвкусно бесконечный. С этими песнями вот так. Артист совсем мимо меня.
Мне папа предложил:
– Хочешь в декабре в Крокус Сити Холл? Этот твой опять приедет. Любые билеты, хоть в партер.
Я не хотела. Я даже не посмотрела, правда приезжает или папа напутал. Потом контекстной рекламой принесло. Партер от тридцати пяти тысяч. Папа совсем… Теперь я знаю, сколько стоит папина вина.
Извиняется так? Не понимаю и понимать не хочу. И на концерт не хочу. Только в Захолустье.
Теперь мне спокойнее ждать. Я знаю теперь, что оно на самом деле есть. Я поняла, как это работает. Сперва дежавю начинаются. Понемногу. Вот когда папа про билеты говорил, я знала, что он предложит. Прямо фразу заранее. «Хочешь в декабре в Крокус Сити Холл? Этот твой опять приедет. Любые билеты, хоть в партер».
Мне так важно было, что я это угадала, поэтому я до смысла слов не сразу дошла. Раз предчувствие сработало, значит, скоро опять в Захолустье позовут. Я ходила, улыбалась и искала знаки. И находила.
Предчувствие сработало в тот же день.
Такое дикое сочетание звука и картинки, когда еле успеваешь подумать «ну что за чушь». И потом вспоминаешь, что ты именно эту чушь уже раньше видела, в той же комбинации и именно так про неё и думала. И сразу же знание о том, что произойдёт через секунду.
Вот сейчас случилось именно это.
Я стояла на первом этаже у лифта, смотрела на экранчик, где цифры показывают, на каком этаже сейчас лифт… И вдруг поняла, что сейчас будет… Бредятина какая-то.
Жёлтый миньон на синем фоне и фраза «Движение вверх». А потом сразу Захолустье.
Я рада, что это сейчас произойдёт. Но где мне взять миньона? Откуда?
– Здравствуйте!
Я оборачиваюсь. Не здороваюсь. Смотрю на соседа. Это совсем мелкий пацан, он ещё в началке. Я не помню, как именно его зовут. Антон? Артём? Андрей! Точно. Его ещё так смешно родители звали, Андрей-Андроид.
Этот мелкий Андроид стоит передо мной в синих кроссовках и синих носках с миньонами. Жёлтый узорчик на синем фоне. Мы входим в лифт, я смотрю на миньонов, даже не понимаю, что меня Андреев рюкзак по плечу задел, это вообще не важно.
– А вам какой этаж?
– Не помню…
Я помню, где кнопка моего этажа, тыкаю туда на ощупь.
И тут звучит женский голос в динамике, это у нас лифт так прокачали за лето, я всё время забываю про автоответчик и про бодренькую музыку в динамиках.
– Движение вверх. Едем на шестой этаж!
Нормальное объяснение всей этой дичи. Но я знала, что так будет. И я знала, что потом Захолустье. Вот прямо сейчас. Дойти до квартиры и лечь. Или хотя бы сесть в коридоре на табурет. И глаза закрыть, потому что голова очень кружится…
– До свидания!
Это что? Кто? Андрей. Андроид. Он едет выше. Зачем он разговаривает? Отвлёк… к черту его. Ключи трясутся, потому что руки дрожат…
– Я вас прошу, немного, кто сколько может, собратья…
О, это Тьма голосит! Всё, отлично, я уже дома…
Тьма сейчас чистенькая, не лохматая. Обычная тётка в очень пёстром перекошенном платье… Только расцветка кажется странной, как будто рукава от одного платья, а юбка из двух других сшита, ей такое не идёт…
– Кто сколько может, помогите, пожалуйста…
Это набережная, возле пирса, где очередь к канатной дороге. Я сижу на скамеечке, она полукругом, буквой «С», такая белая, тёплая. Волны рядом, маяк гудит, буксир кричит. У меня в руках билет на канатную дорогу.
Скоро всё сдам, всё противное. Будет хорошо-хорошо. Всё плохое станет немного ненастоящим, как сквозь плёнку. Что у меня плохого?
Можно подумать про школу. Про то, что я по дому ничего не могу делать. Мелочь сегодня полез с грязными лапами в мамину постель. Я вчера пельмени поставила и уснула, хорошо, что папа дома был, пришёл на запах гари. Меня бесит папа. А я его тоже бешу, я знаю…
Вот это всё я сдам в Экран.
– Сдайте кто что может, помогите…
Голос Тьмы совсем рядом. Юрина мама говорила про неё «несчастная женщина». «Такую жизнь прожить и не сойти с ума…» Что с ней случилось?
Юра её назвал «фурсишка». Я теперь лучше помню значение этого слова. Тот, кто живёт от сдачи до сдачи, не может не сдавать плохие эмоции, не знает, как ещё жить в этом мире. Эмоциональная наркоманка. Тётка Тьма – законченная фурсишка. Я никогда такой не стану. Я просто буду жить в Захолустье, всегда или очень часто. Мы с Юрой будем вместе гулять по набережной, ужинать за треугольным столом, смотреть на Экран… Это будут мои лучшие воспоминания!
– Иди от него! Слышишь, ты… Слышишь? Он тебя съест! Многих съел и тебя тоже съест…
Тётка Тьма смотрела на меня… Подмигивала безумными глазами… У неё изо рта пахло кисло… Зубы жёлтые, кривые, одного переднего нет.
Юрина мама говорила, что она несчастная… А Юра на неё злился… Кто меня съест?
– Осторожнее с ним! Экран умных не любит!
Я побежала прочь, от Тьмы, да. Но получалось, что от Экрана. Это он меня съест? Или Юра?
Эта ненормальная не давала мне пройти к пирсу. Я сейчас ещё раз попробую, сейчас развернусь. Сейчас развернусь… Сейчас…
Ой. Впереди та площадь, от которой прямой путь к Юриному дому. Вон уже здание библиотеки видно… А вон и…
– Дым!
– Юра!
Я обняла его, изо всех сил, как в детстве. Когда я была маленькой и боялась звуков пылесоса, я так же сильно обнимала маму или папу. У них был такой уговор: один пылесосит, другой обнимает меня или со мной гуляет. Сейчас мне казалось, что мир вокруг – пылесос! Гигантский, мощный. Не только из-за воплей Тьмы…
Потому что Экран бледнел и мигал! Он становился то почти чёрным, то шёл разводами, похожими на пенистые волны… Из-за этого странного, постоянно мигающего света вода в заливе то сияла серым и серебряным, то казалась угольной, вязкой, как очень свежий асфальт.
Теперь вопила не только Тьма. Её крики доносились до нас очень хорошо, пробивались сквозь остальной шум. Плакал младенец. Выла чужая собака. Кто-то ругался – и я понимала это по интонациям, слова были не очень знакомые.
Я держалась за Юру.
– Пошли домой!
Я попросила, а он предложил. Хором, одновременно.
Мы говорили хором, шли в ногу!
Юра уводил меня – по плитам, по мостику, по ступенькам, подальше от набережной, от канатки, от Экрана, от воплей… Люди бежали к воде, к станции, а мы шли домой, в обнимку. Одни против всех и вообще одни.
На лужайке не было лошади, на витрине книгоубежища опущены белые шторы.
Вывески не горели, небо темнело, как перед грозой, улица была серая, будто зимняя, потому что фонари не зажглись.
Мы поднялись по ступенькам крыльца. Белая гипсовая жаба слегка светилась на фоне тёмного сада – мрачно, зловеще.
Дома никого не было. И не пахло едой. Только травами, свечами… И было холодно, как на даче в дождливый день.
Юрин голос казался очень громким, я ему еле отвечала.
– Дым, чаю хочешь?
– А кофе можно?
– А что это – кофе?
– В вашем мире его нет?
Юра чуть отодвинулся, посмотрел на меня… будто пытался понять, что со мной не так, кто я вообще… Тот ли человек, которого он знает?
Вот и всё… Как, оказывается, легко проговориться. Всего-то и надо – прийти в место, где ты чувствуешь себя защищённо, и там сразу же расслабиться.
И я спросила первая.
– Почему я здесь?
Он не удивился, видимо, понял… а может, не первый раз отвечал на этот вопрос. Или не первый раз встречался с девушкой из другого мира.
– Как я здесь оказываюсь? Почему никто мне не удивляется?
– Мы тебя нашли и сюда пригласили.
Именно так – не «похитили», не «забрали».