Сильвию уложили на широкий старомодный диван и дали ей воды, пытаясь унять ее всхлипывания и кашель. Чепец девушки развязали, обильно брызгая на ее лицо и спутавшиеся каштановые волосы; когда Сильвия пришла в себя, вода стекала с нее ручьем. Сев и обведя присутствующих взглядом, она убрала выбившиеся локоны со лба таким движением, словно желала прояснить и зрение, и разум.
– Где я?.. О, я знаю! Благодарю вас. Это было очень глупо, но мне почему-то стало так грустно!
Казалось, ей вот-вот снова станет дурно, однако Эстер произнесла:
– Ах, это действительно было грустно, моя бедная… Прости, не знаю твоего имени… Однако лучше не думать об этом, ведь мы ничегошеньки не можем сделать, и ты, небось, вновь расстроишься. Как я понимаю, ты – кузина Филипа Хепберна и живешь на ферме Хэйтерсбэнк?
– Да, это Сильвия Робсон, – вставила Молли, не догадавшись: разговором Эстер пыталась отвлечь Сильвию от мыслей о том, что стало причиной ее истерики. – Мы пришли на рынок, – продолжала она, – чтобы купить новый плащ, деньги на который подарил ей отец; и, конечно, я подумала, что нам повезло, когда мы увидели первого китобойца; я и представить не могла, что вербовщики так все испоганят.
Молли тоже заплакала, однако ее тихие всхлипывания заглушил звук открывшейся у нее за спиной двери. Это был Филип, жестом спросивший у Эстер, может ли он войти.
Отвернувшись от света, Сильвия закрыла глаза. Кузен подошел к ней на цыпочках, с тревогой всматриваясь в ее лицо; затем он провел рукой по волосам Сильвии, едва их касаясь, и прошептал:
– Бедная девчушка! Жаль, что она пришла именно сегодня; долгая дорога, по такой-то жаре!
Но Сильвия вскочила на ноги и едва не оттолкнула его. Ее обостренные чувства уловили донесшийся со двора звук приближавшихся шагов прежде, чем их услышал кто-либо еще. Минуту спустя стеклянная дверь в одном из углов комнаты открылась; это был мистер Джон, с легким удивлением воззрившийся на собрание в своей обычно пустой гостиной.
– Это моя кузина, – произнес Филип, слегка покраснев. – Они с подругой пришли на рынок и к нам за покупками, и ей стало дурно, когда она увидела, как вербовщики волокут нескольких членов команды китобойца в «Рандивус».
– Ай-яй-яй, – сказал мистер Джон, торопливо проскользнув в магазин на цыпочках, словно боялся вторгнуться в собственный дом, и дав Филипу знак следовать за ним. – Вражда порождает вражду. Я ждал чего-то в этом роде, когда, возвращаясь от брата Джеремайи, услышал разговоры на мосту. – Он тихо закрыл дверь, ведшую из гостиной в магазин. – Тяжело вынести такое женщинам и детям, ждавшим так долго; стоит ли удивляться, что они, необращенные, ярятся все вместе, бедняжки, аки язычники? Филип, – просительным тоном обратился он к своему «молодому старшему помощнику», – займи Николаса и Генри чем-нибудь на складе второго этажа, пока не улягутся беспорядки. Будет весьма печально, если они окажутся втянутыми в насилие.
Филип колебался.
– Говори, приятель! Всегда снимай груз с души. Не нужно носить его с собой.
– Я хотел отвести свою кузину и ее подругу домой, ведь в городе не пойми что творится, да и темнеет уже…
– Так и сделай, парень, – ответил добрый старик. – Я сам обуздаю естественные склонности Николаса и Генри.
Однако, отправившись искать своих юных помощников с уже готовой ласковой проповедью на губах, мистер Джон обнаружил, что адресатов этой проповеди нигде не было. Из-за беспорядков остальные магазины на рыночной площади закрыли ставни, и Николас с Генри в отсутствие старших последовали примеру соседей; торговля закончилась, и они, кое-как убрав товары, поспешили присоединиться к землякам в назревавшей заварушке.
Ничего нельзя было поделать, но мистер Джон все равно расстроился. Беспорядок, в коем пребывали прилавки и товары, также представлял собой зрелище весьма досадное, которое привело бы в ярость любого аккуратного человека, не будь он столь мягкосердечен, как пожилой торговец, который лишь воскликнул пару раз: «Адам наш прародитель!» – покачивая головой.
– А где Уильям Коулсон? – спросил он наконец. – А, вспомнил! Вряд ли он вернется из Йорка до наступления ночи.
Вместе с Филипом хозяин привел магазин в безупречный порядок, который так любил, после чего, вспомнив о просьбе молодого человека, обернулся и сказал:
– Теперь ступай с кузиной и ее подругой. Здесь Эстер и старая Ханна. Если понадобится, я сам провожу Эстер домой, но думаю, что ей пока лучше побыть тут, ведь дом ее матери совсем близко, а нам может понадобиться ее помощь, если кто-нибудь из этих бедняжек пострадает по вине собственной тяги к насилию.
С этими словами мистер Джон постучал в дверь гостиной и дождался разрешения войти, после чего со старомодной галантностью сообщил двум незнакомкам о том, как рад их видеть, добавив, что находится в полном их распоряжении и никогда бы не осмелился вторгнуться в гостиную, если бы знал, что они там. Затем, подойдя к высокому, почти до потолка буфету, пожилой торговец вытащил из кармана ключ и открыл это небольшое хранилище пирогов, а также вина и прочего спиртного, после чего настоял, чтобы девушки поели и выпили, пока Филип принимал последние меры предосторожности, прежде чем закрыть магазин на ночь.
Сильвия от предложенного отказалась – не слишком-то вежливый ответ на гостеприимство старика. Молли съела половину своей порции и оставила бокал полупустым – в какой-то степени следуя принятому в тех краях этикету, а еще – из-за того, что Сильвия ее все время торопила: ей не нравилось, что кузен счел нужным сопроводить их до дома, и она хотела уйти до его возвращения. Впрочем, планы Сильвии потерпели крах: Филип вернулся в гостиную с мрачным удовлетворением в глазах, держа под мышкой сверток с выбранной Сильвией возмутительной красной байкой; молодой человек так отчетливо представлял себе, какая чудесная прогулка его ожидала, что его слегка удивила немногословность, с которой собирались девушки. Сильвии было немного стыдно из-за того, что она отвергла гостеприимство мистера Джона – отказ, который никак не помог ей избавиться от компании Филипа, – так что она попыталась сгладить впечатление, держась при прощании скромно и мило, чем совершенно очаровала старика, который, после того как троица удалилась, стал так нахваливать Сильвию перед Эстер, что его наблюдательная помощница просто не решилась ничего ответить. Почему это хорошенькое создание, думала Эстер, повело себя столь взбалмошно, отвергнув искреннее гостеприимство? И отчего неблагодарно попыталось помешать Филипу, разумно предложившему сопроводить их по небезопасному, взбунтовавшемуся городу? Что все это значило?
Глава IV. Филип Хепберн
В той части острова, где разворачивается наша история, побережье каменистое и обрывистое. Чуть дальше земля становится ровной и унылой; лишь добравшись туда, где долгая череда огражденных полей упирается в крутые склоны и откуда далеко внизу становятся видны прокатывающиеся по песку приливные волны, путник понимает, на какой он оказался высоте. Как я уже сказала, то тут, то там в земле виднеются разломы, образованные двумя выступающими в море крутыми мысами, кои на острове Уайт назвали бы расселинами; однако вместо ласкового южного ветерка, шелестящего листвой в лесистых оврагах, здесь дует пронзительный восточный бриз, не позволяющий деревьям, осмелившимся пустить корни на склонах северных ущелий, вырасти выше кустарника. Склоны эти обычно очень крутые – слишком крутые, чтобы спуститься по ним на повозке или даже провести лошадь, держа ее под уздцы; а вот люди могут сновать по ним без труда благодаря вырубленным в скалах то тут, то там грубым ступеням.
Лет шестьдесят-семьдесят назад (не говоря уже о более поздних временах) фермеры, владевшие землями на вершинах обрывов или арендовавшие их, в меру своих сил промышляли контрабандой, не слишком обращая внимание на береговую охрану, чьи посты были разбросаны вдоль северо-восточного побережья на расстоянии восьми миль друг от друга. Да и морские водоросли служили хорошим удобрением, собирать которое в огромные ивовые корзины никто не запрещал, и в неприметных скальных трещинах оставляли немало добра, которое лежало там, дожидаясь, пока фермер не пошлет надежных людей на берег за песком или водорослями для своих полей.
В одной из таких расположенных на обрыве ферм недавно поселился отец Сильвии. Он сменил за свою жизнь немало занятий, побывал моряком, контрабандистом, торговцем лошадьми и фермером; он был человеком из тех, чей дух исполнен жаждой приключений и любовью к переменам, причинившим ему и его семье больше бед, чем кто бы то или что бы то ни было еще. Человеком из тех, кого соседи ругают и любят одновременно. Став старше, что редко случается с людьми столь бесшабашными, фермер Робсон женился на женщине, чья рассудительность подвела ее всего один раз, когда она согласилась принять его предложение. Женщина эта была тетушкой Филипа Хепберна; она жила в доме своего овдовевшего брата и заботилась о его сыне до самой своей свадьбы. Именно Филип сообщил ей о том, что ферма Хэйтерсбэнк освободилась, сочтя ее достойным местом, где его дядюшка мог бы осесть после не слишком удачной карьеры торговца лошадьми.
Ферма стояла в тени неглубокой зеленой лощины, расположенной посреди пастбища; рассыпчатая земля доходила до самой двери и окон дома, рядом с которым не было ни намека на двор или сад; ближайшим к нему ограждением была каменная стена самого пастбища. Дом был длинным и низким; его выстроили таким образом для того, чтобы избежать ярости дувших в глуши жестоких ветров; и зимой, и летом он выглядел неприметно. Южанин наверняка бы подумал, что дешевизна угля была весьма удачным обстоятельством для его обитателей, которые иначе наверняка не выдержали бы ярости штормов, налетавших со всех сторон и готовых ворваться, казалось, в любую щель.
Однако стоило вам подняться по длинной, хмурого вида каменистой тропе, на которой охромел бы любой непривычный к таким ухабам конь, и пересечь поле по сухой твердой тропинке (проложенной так, чтобы неутихающий ветер никогда не дул путнику в лицо), как вы оказывались в тепле. Миссис Робсон была уроженкой Камберленда и в хозяйстве отличалась большей опрятностью, чем фермерши северо-восточного побережья, чьи порядки часто ее шокировали; впрочем, не будучи слишком гово