Андрей поднимается с лавочки и идет в аллею, где должна появиться Мария. Сегодня она опять будет ночевать не в санатории, а в частном домике; в нем она сняла комнату для Василька.
Прошла неделя со дня первой встречи Андрея и Марии. Если бы Андрея спросили, влюбился ли он в Марию, он бы затруднился ответить.
За свои двадцать восемь лет Самарин не однажды томился жаждой встреч, терзался чувством нетерпения, но все прежнее отстранилось от него в эти дни. Он перебирал в памяти свои любовные истории и с радостью заключал, что любви он не знал, не испытывал и что только теперь, кажется, это чувство к нему явилось. Он вспоминал кем–то оброненную фразу: «Большинство людей проживает жизнь, не зная любви, но если она человеку является, то жизнь становится праздником». Прежде эти слова казались Андрею пустыми, теперь же он записал их на последнем листке своей карманной телефонной книжицы.
Прохаживаясь взад–вперед по затемненной аллее, Самарин незаметно для себя пошел в зеленую беседку, сел на скамеечку. Ждал Марию с людной аллеи, а она явилась из темноты: раздвинула ветки кустарника — Андрей вздрогнул от неожиданности.
— Что, испугались? А еще мужчина!.. — И тут же предложила: — Пойдемте купаться…
Ветра не было, но море штормило. Высвобождая энергию, полученную днем, оно катило на берег черные волны, разбивало их о дамбу или швыряло на песчаную отмель, грохоча прибрежной галькой, заливая пляжные постройки. Мария и Андрей сошли к косе, освещенной двумя фонарями — они висели у деревянного причала для небольших катеров. Мария бросила на песок плащ «болонью», завернула в него кофту и юбочку, а босоножки и сумку положила на крышу покосившегося грибка. Подошла к берегу — к тому месту, куда докатывались самые крупные волны. Выждала момент и бросилась к воде, стремясь забежать как можно дальше, навстречу новой волне.
Андрей не раз наблюдал купанье смельчаков при большом волненьи, но то, что в свете фонарей увидел он в эту минуту, превосходило самые рискованные забавы. Мария плыла навстречу несущейся с ревом водяной горе. В тот момент, когда передний склон волны приблизился к купальщице и стал поднимать ее вверх, она нырнула под него. Гребень водяного вала тотчас накрыл ее, колыхнул по всему берегу пенную гриву и устремился на берег — на косу, где стоял Самарин. Андрей пятился назад под напором грозной стихии. И когда тысячетонный вал загремел прибрежными голышами, Андрея обожгла мысль: «Стыдно стоять на берегу!»
Неожиданно в темноте раздался голос:
— Доброй ночи, Андрей Фомич! Самарин обернулся: рядом стоял старичок–художник, сосед по санаторной палате.
— Чью одежду караулишь?
— Да тут… знакомая одна. Видите — купается.
Старичок достал очки.
— Вижу… Вон, на волне! Она что, сумасшедшая? Ее унесет в море! Слышите? Что же вы стоите? Мужчина!..
Старичок хихикнул и пошел по берегу, в сторону дамбы. Очевидно, он хотел с высокого места наблюдать за купальщицей. Не раздумывая, побежал на дамбу и Андрей. Отсюда он принялся махать руками, звать Марию на берег. Мария подняла над головой руки, но к берегу не поплыла, а направилась в темень, в пучину. Андрей не считал себя робким человеком, но плавал неважно. А тут требовались точный расчет и акулья способность передвигаться в воде. Однако раздумывать было некогда.
Подошел к краю дамбы и упал на гребень подоспевшей волны. Некоторое время проваливался с убывающей водой вниз. Потом ударился ногами о камни и в тот же момент почувствовал, как ползет по твердому грунту; увидел вокруг себя оголенное дно: вода, шурша, убегала от дамбы. Из тьмы донесся рокот новой надвигающейся волны. Андрей сообразил, что очередной вал подхватит его и ударит о дамбу. Вспомнил, как бежала навстречу волне Мария. Тотчас вскочил и ринулся вперед. Набрал полные легкие воздуха, нырнул. Над головой с могучим шумом неслась громадная масса воды. Потом неведомая сила подхватила его и понесла в глубь моря. За одну минуту он отлетел от берега на сотню метров.
Подождал новую волну, взлетел на ее гребень и посмотрел вокруг. Марии не было. Из глубины моря донесся голос:
— Андрей Фомич!..
— Маша!..
Она подплыла к нему сбоку со стороны причала. Обняла за плечи, сказала:
— Какой же вы… Андрей Фомич!..
Волна поднесла ее близко–близко.
— Держитесь рядом, — говорила Андрею. — В момент «приземления» выставляйте вперед руки и ноги.
Поплыли к берегу.
— Приготовьтесь нырять, — скомандовала Маша.
Подошла волна, и они нырнули. Волна подняла их, понесла к пляжным грибкам.
Андрей ударился о гальку.
Маша уже стояла на берегу.
— Не ушиблись? — спросила тревожно.
— Пустяки.
Ныла грудь, горели избитые голышами ноги. Самарин сжимал холодную ладонь Марии, смотрел ей в лицо.
— Вы отчаянный, — сказала она, высвобождая руку. — Могли утонуть.
— А вы?
Маша улыбнулась и пошла к своей одежде.
4
Мария укрыла Василька одеяльцем, растворила окно. В конце аллейки у калитки почудился силуэт человека. «Самарин!» — решила она. Посмотрела вправо, влево. Нет, Самарин ушел в санаторий и теперь, наверное, уже спит. «Молодой, беззаботный», — подумала Мария, и невольное чувство зависти, сожаления и еще чего–то грустного и смутного шевельнулось в ее сердце.
Маша задумывалась о себе, о своей жизни. Судьба несправедлива к людям. Одним дарит волю, беззаботность, веселое настроение, других озадачит, поставит в нелепое, трудное положение. Вот ведь и она, Мария… Самарину, пожалуй, столько же лет, сколько и ей, а как по–разному сложилась их жизнь. «Невеста с изъянцем», — сказал о ней один артист, когда Маша развелась с Александром, своим первым мужем. Маша не сразу поняла значение страшных слов, и только потом до нее дошел смысл сказанного. «Это Василек–то ее изъян?..»
С моря потянуло прохладной влагой. Мария словно привидение шла вдоль забора, гладила ладонью жесткую шевелюру подстриженных кустов. Чем дальше в глубь усадьбы она удалялась, тем кусты становились гуще, темнее. Вот они обступили ее со всех сторон; Маша не видит своих ног, она словно плывет по воде — темной, холодной. Над головой шумят тополя.
«Невеста с изъянцем… А давно ли?..»
В просветах между листьями сверкают звезды; они, точно капли серебряного дождя, летят из глубин неба.
Так летят годы жизни. Только не к земле, а к небу, не приближаясь, а удаляясь.
Еще в детстве неопытным умом уловила Маша главную суть бытия — движение. Пыталась воспротивиться логике природы:
— Мамочка!.. Я никуда не пойду из дома. Я буду с вами. Всегда с вами. Всегда, всегда…
Мать прижимала к себе дочку, целовала круглую душистую головку. «Мамочка, мама…» Вся, вся–родная и понятная… Знает дочка, что скажет, как обнимет, поцелует. Как ответит на шутку папы. Папа говорит: «Улыбка снимает напряжение клеток». Дочь знает, где заряжаются его клетки. На работе. Папа–военный журналист, подполковник. Он работает в редакции журнала. По словам папы выходит, что в редакции собрались люди, которые нарочно все делают не так. Когда Маше было пять или шесть лет, один из папиных друзей сказал: «Журналисты едут на нервах». Маша долго не могла понять, как это на нервах можно ехать.
Папа не любил телевизор. Как это его не любить? А вот папа не любил. Однажды старый музыкант и певец исполнял фронтовые песни, отец заругался: «Знаю я его. Во время войны отсиживался в Ташкенте, а теперь воюет». В другой раз прибавил: «Добро бы голос был, а то хрипит, словно с похмелья». Маша, сидя с мамой у экрана, поглядывала на отца, думала: «Ругается потому, что в клетках у него напряжение».
Мама была чуткой, отец грубоватым. Там, где мама думала и молчала, отец говорил напрямик:
— Пап, ты меня слышишь: а я сегодня Саньке массаж делала.
Санька — Машин друг. Он учится на первом курсе института. Маша — в десятом классе.
Отец на кухне подогревает чай.
— Какой массаж? — доносится его голос.
— Обыкновенный. Массаж живота.
— Что ты еще придумала? Зачем это?
— Человек заболел, а ты говоришь — зачем. Нес ящик с приборами и надорвал мышцу живота. Ты же знаешь Саньку, он все норовит сделать сам.
— Ну, ты это перехватила, — выносил свой приговор отец. — Как хочешь, но массировать кавалеру живот — это как–то… не вяжется.
— Ты, папа, обо всем судишь с колокольни своего поколения. Предрассудки все это! Мы проще смотрим на вещи, трезвее…
— Ну, ну, валяйте. Только, показывая на белое, ты не сможешь мне доказать, что это черное. Хорошо есть хорошо, плохо есть плохо. Пройдет несколько лет, ты расстанешься с Санькой, и тебе будет стыдно вспоминать, как ты ему массировала живот.
Самое печальное в этом было то, что отцовское предсказание сбылось…
Южная ночь набухала прохладой.
Замерли шаги последнего из гуляк; где–то проворчал и стих автомобиль.
«А в Сибири скоро займется заря». Сибирь вспоминается часто. Там родилась Мария как артистка, там переломилась ее жизнь. Переломилась…
В институте к ней пришла настоящая любовь. Александру было двадцать лет, ей — девятнадцать. Она была любимицей режиссеров и преподавателей, ей прочили блестящую карьеру в кино. Его это злило. И вообще он был до смешного ревнив. Если где–нибудь на танцах или в клубе Маша болтала с другими парнями, Александр этого не переносил. Если оставались вдвоем в квартире и Маше звонили знакомые ребята, Александр тянул из ее рук трубку телефона — «пусть они не звонят тебе».
Маша подтрунивала над ним. Часто говорила ему: «Ты слишком молод — ребенок, между нами ничего не может быть серьезного». А когда позади остался институт и «ребенка» «распределили» в Сибирь, Маша, несмотря на то, что в это время снималась в кино, бросила «блестящую карьеру» и устремилась за ним. Там они и начали нешуточную супружескую жизнь.
Было много хорошего, были счастливые дни. Пожалуй, Маша могла бы восстановить в памяти любой из них. Но день, когда жизнь круто развернулась и пошла другой дорогой, восстанавливать в памяти не надо, он и теперь весь, в мельчайших подробностях, стоит перед глазами.