— Прекрасное вступление. А теперь сообщи наконец, зачем ты явился ко мне?
— Они считают, что ты слишком многое узнал. — Машков не отвел глаза. Он говорил честно и прямо. — Ты ездил в Берлин, ты один из лучших аналитиков, ты знаешь о работе нашей совместной группы.
Дронго молча смотрел на своего гостя и друга. Но тот снова не договорил.
— Да, я многое знаю, — досказал за него Дронго, — в том числе и о том, о чем не должен знать. Верно?
Машков молчал.
— Генералы должны уметь брать на себя ответственность, — напомнил Дронго, — и поэтому я жду твоей последней фразы.
— Принято решение о твоей «нейтрализации», — сухо ответил Машков.
— Это означает «ликвидацию»?
— Нет. Но тебя посадят под домашний арест. И начнут прослушивать все твои телефоны. Отключат Интернет. Одним словом, создадут комфортную обстановку. Будешь как на отдыхе.
— И долго я буду так «отдыхать»?
— Пока не возьмут Гейтлера. Наши специалисты считают его возможное появление в Москве исключительно опасным. Он способен придумать все, что угодно. Абсолютно все. В одном из сообщений из Берлина его назвали «гением» подобных разработок. А с «гениями» всегда трудно. Поэтому, пока его не возьмут, тебе нужно немного отдохнуть.
— Приятная перспектива! А если его вообще нет в Москве? Если он разрабатывает свои операции, сидя где-нибудь в Канаде или в Португалии? Мне нужно ждать, пока вы его не найдете?
— Да. Похоже, другого варианта у нас нет.
— А если я не согласен?
— Тогда тебя посадят в тюрьму. Мне с трудом удалось их убедить, что лучше тебя оставить дома. Ты всегда мечтал посидеть дома, читая книги. Вот сейчас у тебя и появится такая возможность.
— Издеваешься?
— Нет. Делаю все, чтобы ты остался в живых, — честно признался Машков. — Согласись, для них гораздо удобнее и дешевле, если ты случайно попадешь под машину или выпадешь из окна.
— Спасибо за откровенность.
— Генерал Богемский настаивал, что тебя нужно «изолировать». Он считает, что нельзя доверять иностранцу такие секреты. Извини.
Дронго поднялся, забрал обе пустые чашки и отнес их к кухонной стойке, чувствуя на своем затылке взгляд Машкова. Еще раз наполнив обе чашки зеленым чаем, вернулся к столу и поставил чашку гостя перед ним.
— Спасибо, — поблагодарил его Машков.
— У меня есть варианты? — поинтересовался Дронго.
— Похоже, что нет.
— Мне не разрешат даже уехать?
— Нет.
— Вы думаете, что таким образом обеспечите должную безопасность вашего президента?
— Пока не найдут Гейтлера, мы все будем на особом положении.
— Ясно. Я могу принимать гостей?
— Меня можешь. У тебя есть какие-то конкретные пожелания насчет женщин?
— Нет. Джил я не позову, а остальным здесь появляться не обязательно. Но у меня бывает домработница, которая должна убирать в квартире.
— Ее будут пускать.
— А Вейдеманис? Или Кружков? Ты знаешь, что они бывают у меня довольно часто.
— Ты попросишь их пока не приходить. Твой водитель тоже может получить отпуск.
— Похоже, вы всё продумали.
— Почти всё. Поэтому я к тебе и приехал. Не пытайся делать глупости. Тебя просто не поймут. И никуда не уезжай. Гулять можешь во дворе, перед домом.
— Меня будут прослушивать?
— Не знаю. Думаю, да. Телефоны обязательно, а насчет квартиры не уверен. Хотя у тебя есть новые скремблеры и ты можешь их использовать. Но на твоем месте я не стал бы этого делать.
— А продукты, вода? Или вы берете меня на государственное обеспечение? Если я не смогу выходить из дома, то кто будет доставлять мне продукты? И на какие деньги? А еще учтите, что я частный эксперт и зарабатываю на жизнь консультациями. Ваше ведомство готово возместить мне мои издержки?
— Будет лучше, если ты попадешь в больницу? — разозлился Машков. — Я с трудом уговорил их не арестовывать тебя. Что касается продуктов, — к тебе будет приезжать наш водитель, которому ты можешь сообщать, что именно нужно купить.
— И деньги ему буду платить тоже я?
— Разумеется. У нас нет такой статьи расходов.
— Прямо как в Америке. Частная кооперативная тюрьма, за которую еще и платит сам заключенный. Ты не думаешь, что это абсолютный идиотизм?
Машков поднялся.
— С тобой невозможно разговаривать. Я хочу тебя спасти, а ты валяешь дурака. Пойми, когда речь идет о безопасности главы государства, такие «мелочи», как твой комфорт, никого не волнуют. И твои затраты также никого не беспокоят.
Дронго тоже поднялся.
— Ладно, — буркнул он, — поговорили. Наручники будешь надевать или дома я могу ходить без них? Может, достанете мне тюремную одежду, такую полосатую робу, чтобы я чувствовал себя более «комфортно»? Можно придумать какой-нибудь знак для заключенного. У евреев в фашистских концлагерях были шестиконечные звезды. Может, вам пора вводить такой особый знак для кавказцев? Например, рисунок горы. Или нечто в этом роде. А может, такие «мелочи» тебя тоже не волнуют?
Машков повернулся и пошел к выходу. Надевая пальто, он сильно побагровел, но ничего не сказал. Дронго молча следил за ним. Машков открыл дверь и, не проронив ни звука, вышел, с силой захлопнув ее за собой. Дронго повернулся и пошел в гостиную. Через несколько минут раздался телефонный звонок. Это снова был генерал.
— Я зайду сегодня еще раз к руководству, — коротко пообещал Машков. — Постараюсь снова убедить их, чтобы тебя выслали в Италию к твоей Джил. Уезжай к чертовой матери, если дашь подписку о неразглашении всех полученных тобою сведений! Скажу, что у тебя язва и тебе нужна особая пища.
— Типун тебе на язык, — улыбнулся Дронго, — у меня абсолютно здоровый желудок. Еще накаркаешь!
— Иди ты к черту! — разозлился генерал и разъединился.
Дронго прошел в кабинет и сел за компьютер. Он решил узнать все, что написали об инциденте в театре. И всё проанализировать. Если в деле замешан Гейтлер, то случайность в театре может быть не совсем случайной. Похоже, это понимают и в ФСБ. Именно поэтому они так встревожились и пытаются проверить все возможные источники информации.
РОССИЯ. МОСКВА. 11 ЯНВАРЯ, ВТОРНИК
Гейтлер сидел перед компьютером, вчитываясь в очередную статью. Он уже два дня работал за письменным столом. Во вторник появились газеты с подробным описанием неудачного покушения на президента в театре. Иголкин дружно признавался всеми психически невменяемым типом. К тому же выяснилось, что попал он в театр, потому что его брат-электрик достал ему билет на престижный спектакль. Во время первого действия Иголкин сидел в амфитеатре, а в антракте умудрился найти местечко в партере и украсть нож в театральном буфете. Журналисты где-то раскопали, что Иголкин некоторое время состоял членом одной из «патриотических» организаций, но был исключен из нее за недисциплинированность.
Все газеты издевались над несчастным «террористом», решившимся на нападение с почти бутафорским оружием. Обыгрывалась и тема президента — мастера по дзюдо и самбо. Одна газета даже представила примерную схему боя, если бы несчастный сумел добраться до президента, и пришла к выводу, что президент в лучшем случае сломал бы напавшему руку, а в худшем — вообще мог бы его убить. Журналисты справедливо считали, что для защиты от такого «террориста» главе государства не нужна была его охрана. Более того, оказалось, что Иголкин состоит на учете в психиатрическом диспансере. И в результате почти сенсационная трагическая новость обернулась настоящим фарсом.
Дзевоньский читал все газеты подряд и потихоньку успокаивался. Он понимал, что нападение Иголкина никак не связано с деятельностью Гейтлера. Это была та самая случайность, которая возможна в любом деле.
К вечеру одиннадцатого января Гейтлер вышел к ужину мрачный и сосредоточенный.
— Я почти закончил, — сообщил он генералу Дзевоньскому.
— Надеюсь, — пробормотал тот, — наша кухарка сегодня приготовила отменный ужин, а через два дня обещает порадовать нас праздничной едой. По-моему, даже собирается сделать индейку. Никогда не могу понять этот странный русский обычай — праздновать Новый год два раза. У всех Новый год — это первое января, а у них есть еще и старый Новый год.
— Вы, поляки, хоть и славяне, но католики, — пояснил Гейтлер, — и поэтому не можете понять русских. Ваши противоречия основаны на разделении цивилизации на католическую и православную. В России отмечают Новый год как во всем мире, а потом празднуют православное Рождество и свой старый Новый год. Их церковь так и не признала замену юлианского календаря григорианским.
— Это я знаю, — ответил Дзевоньский, — мне непонятно, как можно после официального Нового года отмечать Рождество и старый Новый год.
— А мне нравится, — улыбнулся Гейтлер, — прекрасная русская традиция! Зимние праздники растягиваются почти на три недели…
— Россия — самая непредсказуемая страна в мире, — проворчал Дзевоньский, — никто и никогда не сможет их понять. Нужно много лет жить в этой стране, чтобы начать понимать их ментальность.
— Это народ великой культуры и литературы, — напомнил Гейтлер, — почитайте Достоевского, Чехова, Толстого, Гоголя, Салтыкова-Щедрина, Горького, Шолохова, Булгакова, и вы многое поймете.
— Неужели вы читали всех этих русских писателей? — изумился Дзевоньский. — Правда, читали?
— И даже на русском языке, — усмехнулся Гейтлер. — Я все время хочу вам сказать, что в вас сидит очень сильная неприязнь к русским — такая традиционная польская неприязнь к своим восточным соседям.
— А вы, немцы, всегда очень любили русских? — зло осведомился Дзевоньский. — Или нас, поляков? И вообще, кого вы любили в вашей истории? Французов? Англичан? Вы умудрились воевать даже с австрийцами.
— Почему вы сразу огрызаетесь? Я говорю вам об устоявшихся привычках, об особенностях вашего менталитета, а вы сразу вспоминаете мне всю историю Германии. Может, тогда заодно вспомните, что крупнейшие философы и почти все музыкальные гении тоже были немцами? В вас крепко сидит этакий ясновельможный местечковый пан. Ну почему не признать, что русские и немцы —