То тут, то там раздавались крики. Я никого не видел, стараясь двигаться между кустов и деревьев, но не слышать хриплого женского визга и мрачного мужского хохота не мог.
До частного сектора оказалось куда дальше, чем я рассчитывал. Прошло не меньше пары часов, уже начинало темнеть, когда я перелез через металлический полутораметровый забор и оказался перед двухэтажным коттеджем. Окна второго этажа казались мертвыми, и это меня обмануло — но на первом, за выбитыми стеклами, мелькал огонь, и оттуда слышался быстрый говор.
Я тут же перемахнул обратно через ограду и оказался перед худым невысоким мужичком в тонкой тюремной робе со споротой нашивкой.
— Ну, паря, показывай, что есть, — щербато улыбнулся он мне, тыкая кухонным тесаком в солнечное сплетение. — Деткам, я слышал, всякие хорошие вещицы раздавали. Ты же не лоханулся на ножик или зажигалку? Я тебя давно отслеживаю, ты хорошо прятался.
Я осторожно достал из левого кармана банку тушенки. Затем повторил операцию с правым карманом. Лицо урки вытянулось — он явно рассчитывал на что-то другое.
И тут я как-то сразу понял, что сейчас он меня зарежет. Не раздумывая ни секунды, я оттолкнулся от его груди руками с зажатыми в них банками и одновременно пнул мужика под колено.
Если бы нас поставили на ринг, в честном бою он сделал бы меня одной левой. Но в сумбурной уличной драке мне повезло — противник на секунду отвел нож, рефлекторно дернувшись к больной ноге, а я уже бил его консервой по голове.
Он упал — наверняка живой и почти точно без сознания, а я сунул тушенку в карманы, наклонился поднять тесак, а потом бросился прочь.
И надо сказать, что так быстро я не бегал никогда в жизни. Одна улица сменялась другой, в легких поселился олимпийский огонь, раздирающий нутро на части, а я все не мог остановиться.
Время от времени я слышал людей, один раз пробежал рядом с двумя мрачными амбалами — они, видимо, уже выпили и теперь хохотали надо мной и что-то орали вслед.
Я бежал, банки били меня по бедрам, нож скользил в потной ладони. Наконец я смог остановиться и тут же согнулся от зверской боли в легких.
Стало уже совсем темно. Вдали пылало три или четыре пожара, где-то орали, где-то пели. Я стоял в узком тупичке перед хлипкой невысокой калиткой.
Сунув руку за нее, я отодвинул засов, вошел, закрыл за собой дверцу. Передо мной был сад — яблони, груши, все с плодами, вроде бы еще незрелыми.
Пройдя в глубь сада, я увидел дом — небольшой, аккуратный, с двускатной шиферной крышей. К моему удивлению, дверь внутрь оказалась открытой. Я вошел, прикрыл глаза, чтобы они привыкли к темноте.
Особо лучше не стало, но, опрокинув пару стульев и больно стукнувшись бедром о стол, я нашарил свечу, а еще через некоторое время и спички.
Зажег фитилек, задернул шторы на окнах и осмотрелся. По всему дому на стенах чуть выше пояса висели странные кольца, за исключением этого — обычное холостяцкое жилье. Бардак, конечно, — видно, что хозяин собирался второпях.
То тут, то там под кроватью, комодом, трюмо валялись комки грязных носков. На столе — пачка книг. Учебник по химии за девятый класс, «Психология убийства» К.С. Нестерова, «Общая теория игр и модели поведения» Р.Д. Джоунза.
Весь дом представлял из себя одну комнату, в центре которой, разделяя ее на три части, стояли два шкафа и пузатое трюмо.
За шкафами была кухня с покрытой жиром газовой плиткой, а трюмо делило большую часть помещения на кабинет и спальню. В центре грязного стола виднелось светлое прямоугольное пятно — видимо, здесь стоял ноутбук или что-то подобное.
Проверил кухню и шкафы — нашлось немного еды. Еще обнаружил одежду — но штаны оказались мне малы, а рубашки велики. Я представил себе монстра, который здесь жил раньше, и передернул плечами.
Из съестного — десяток морковок, пара луковиц, бутылка уксуса, банка топленого сала и килограмма три сахара на дне большого мешка. Собрал в хозяйственную пластиковую сумку еду, одеяла, найденные в серванте свечи, кинул туда же пару газет из стопки, валяющейся у кровати, задул фитилек и вышел на улицу. Постоял, прислушиваясь, — тихо, только вдали орут что-то неразборчиво — и обошел дом, надеясь найти лестницу на чердак.
Удача мне улыбнулась — с другой стороны от входа на земле валялась кривая и ветхая на вид палка с набитыми на нее перекладинами. Взглянув вверх, я увидел круглую дверцу в треугольной стене.
Осторожно, стараясь не шуметь, я приставил опасное приспособление к дому и забрался наверх. Дверца легко открылась, чуть слышно скрипнув. Я влез внутрь, затем затащил за собой лестницу, закрыл люк и зажег свечу.
Прямо передо мной на полу сидела девочка в коротком платье. Она смотрела на меня со смесью страха и надежды, сжимая большого пупса без левой руки.
— Откуда ты? — буркнул я, чертыхнувшись про себя.
— Наши все уехали, а я забыла здесь куклу, полезла, лестница свалилась вниз. Я Оля, мне десять лет.
Хрен ей, а не десять лет. Свеча горела ровно, и я отчетливо видел натертое наручником запястье. Коротко остриженные рыжие локоны. Конечно, девочка выглядела моложе своих лет — строгач у нас положен с четырнадцати, независимо от пола, а этой больше двенадцати не дать. Тонкая кость, невысокая — взрослых она наверняка обманывает на раз. Но меня не проведешь — у нас половина девчонок в детдоме такие же, от недоедания.
— Не повезло, — прокомментировал я, не подав вида, что не верю ей. — Вокруг преступники, бежать тебе некуда — будем выживать вместе, ждать эвакуации.
— А вы мне ничего плохого не сделаете? — поинтересовалась девочка, и я готов был поклясться, что в ее глазах мелькнули бесенята, — она что, кокетничает?
На этот вопрос я не ответил. Осмотрелся — ничего так чердак. Пыльный диван, куча ящиков и коробок, два велосипеда без колес, вдоль стропил натянуты нитки с высохшими грибами.
— А как вас зовут?
Я подтащил к дивану два ящика, судя по весу — с книгами, поставил один на другой, рукавом смахнул с крышки пыль. Достал из сумки газеты, постелил, вынул нехитрую снедь, реквизированную внизу, укрепил по центру импровизированного стола свечу.
— Ну что вы все время молчите?
Я хмыкнул, затем достал нож, оторвал кусок газеты и почистил одну морковку. Оля то и дело что-то спрашивала, но я не обращал на нее внимания — такой вид беседы мне привычен с детства. Рядом все время кто-то болтает в режиме радио, пытаясь меня разговорить, а я молчу.
Не потому что хам или грубиян — просто не вижу смысла в беседе.
Немного подумал, затем почистил вторую морковку. Протянул ее девчонке, она тут же вгрызлась в нее, умолкнув. Я тем временем достал из карманов тушенку, но вскрывать не стал — еще пригодится.
Съел свою морковку, достал из сумки одеяло, затушил свечу и, вытянувшись на диване, закрыл глаза. Спать, если честно, не хотелось. Хотелось пить, и еще было желание покопаться в коробках в поисках интересного чтения — Сабатини или Гюго меня более чем устроили бы, но Оля наверняка не дала бы спокойно почитать.
Минут через двадцать я почувствовал, что девочка легла рядом. На чердаке было прохладно, стояла та самая пора, когда днем бывает жарко, а по утрам на деревьях появляется иней.
Я не спал. Прошло еще полчаса, прежде чем Оля залезла ко мне под одеяло. Естественно, после того, что было с Катей, я даже не подумал обнять ее или хотя бы прижаться и даже чуть-чуть отодвинулся.
Когда я проснулся, девочка сидела у люка, высунувшись туда наполовину. Без единого слова я подошел к ней и затащил внутрь.
— Дура? — интеллигентно, по меркам моих сокамерников, поинтересовался я. — А если увидят?
— А ты умный, да? — прошипела Оля. — Воду с собой взял? Там сейчас идет дождь, я банки выставила!
И вправду, снаружи шел дождь. Он мягко перестукивал по крыше, а на парапетике за дверцей медленно наполнялись три литровые банки и одно пластиковое ведерко. Я прикинул — в принципе, издалека их не увидеть, вокруг сад. А вблизи… Ну что ж, можно рискнуть.
— Извини. Ты молодец.
И она расцвела. Сразу, в мгновение — из разгневанной мегеры в прекрасную даму. Я понял, что она если и не красавица, то очень милая, но тут же выбросил эти дурацкие мысли из головы.
Пока она не смотрела на меня, я сходил в люк по-малому. Подумал было, а как это делает Оля? Впрочем, это — ее проблемы.
Свет проникал сквозь редкие щели в потолке, поэтому я не стал зажигать свечу. Читать при таком освещении невозможно, а делать больше нечего. Поэтому я лег на диван и попробовал снова заснуть.
Ольга что-то делала. Шебуршала, возилась — я приоткрыл глаза и понял, что девочка прибирается. Ну да, куда деваться — заключенная, не заключенная — женская порода. Прибраться, помыться, накраситься.
А то, что ее могут услышать, ничего не значит! Но я мужественно промолчал, скрывая раздражение. Через некоторое время удалось задремать, а когда я проснулся, то обнаружил, что Оля подогревает открытую банку тушенки над свечкой.
«Могла бы и холодной поесть, — с усиливающимся раздражением подумал я. — Ишь, цаца, барыня нашлась».
— Кушать подано, — сказала она мне на ухо через некоторое время. Ее волосы задели меня по щеке, было щекотно и как-то странно.
Она где-то среди этого бардака нашла две тарелки и пару ложек. Причем у меня тушенки оказалось куда больше, чем у нее, и почти целая луковица, а в ее тарелке только маленький кусочек.
Я бесцеремонно потрогал свою порцию — теплая. Затем ее — холодная. Из своей тарелки я переложил на ее, так, чтобы все было поровну. Она — также молча — вернула все как была.
— Ты мужчина, ты должен есть больше, — категорично заявила девочка и поджала губы.
Сил на ссору и объяснения у меня не было, поэтому я взялся за ложку. Хотел спросить, а почему нет вилок, но сдержался и даже рассердился на себя за такую мысль.