Если так посмотреть, то вы правы, наверно. Олежек хотел попасть в ашрам и все увидеть своими глазами. Он хотел понять, как устроен мир. И его с Самвелом разборки — тоже от этого. А работа? Приборы? Наверно, и в этом есть что-то... Триединство, да, вот вы сказали, и я поняла, что это так, и это помогает понять характер Олежка... Помогает... А теперь уже не... Господи... Нет, не нужно, я... Извините...
— Может, закончим на сегодня? Не могу видеть женские слезы.
— Извините, Игорь, это мое расследование, верно? И я почти дошел до финала. Вы еще не поняли?
— Что я должен был понять? Не Акчурин же взорвал бомбу в этом чертовом ашраме!
— Спокойно, Игорь. Если вы такой чувствительный, — позвоните своему начальству и, если вам прикажут, запретите мне говорить с этой женщиной. У вас такого указания сейчас нет?
— Нет, но...
— Замечательно. Тогда не мешайте.
...О да, Олежек долго готовился к поездке. Как-то принес видеокассету, один его знакомый ездил... нет, даже не знакомый, они потом познакомились, а тогда это был просто... кто-то ездил, и Олежку удалось достать запись, мы вместе смотрели, очень интересно. Я никогда не видела такой Индии. В фильмах все иначе, а тут... грязные улицы, коровы, которые ходят, где хотят, будто коты, и такие же драные, знаете, и еще дороги, они тогда на машине проехали почти через всю Индию и снимали на видео, а в ашраме Пери-бабы все очень красиво и организованно, двухэтажные белые домики для паломников, и довольно дешево, есть можно в общей столовой, а можно заказать в номер, веселенькие такие дорожки, кусты кругом, а больших деревьев нет, Олежек сказал, что это новый ашрам, построили его чуть ли не в пустыне, в предгорьях Гималаев, деревья еще не успели вырасти... Что? Нет, это я рассказываю про пленку, которую мы смотрели, Пери-баба на меня тогда произвел странное впечатление. Знаете, будто восточный факир, и весь даршан напоминал цирк... не совсем цирк, но что-то такое было в том, как люди толпились у помоста, строились в ряды, музыка играет, такая, знаете, заунывная, а потом наверху появляется он, весь в оранжевом, длинный огромный хитон и рукава, куда можно спрятать поезд. Все падают на колени, а гуру ходит, что-то распевно говорит, и на лицах, знаете, такая благость, можно действительно поверить, что слепые там прозревают, а безногие начинают бегать. Потом самый интересный момент: гуру проводит материализацию — помните «Формулу любви» Захарова? Вы-то, конечно, помните, а вы во Франции могли не... Видели, да? Нет, совсем не похоже, просто слово то же самое — «материализация». По-моему, просто фокус — гуру прячет маленькие золотые вещицы в рукавах и делает движение рукой, будто достает что-то из воздуха, очень похоже на Арутюна Акопяна, помните такого фокусника, его часто по телевизору показывали, раз — ив ладони золотая статуэтка, очень небольшая, издалека вообще плохо видно, обычно это статуэтки животных, размером один-два сантиметра, не больше. Я говорила: конечно, он в рукаве прячет, а народ верит — если уж человек приехал в ашрам, то готов поверить во что угодно, их там «преданными» называют, а когда стоишь в толпе, и все такие возбужденные, радостные... Преданные, да. Эффект толпы. Любой фокус покажется волшебством... Что? Нет, это я о себе, Олежек как раз все наоборот говорил. Верил? Знаете, он не мог верить — он ведь ученый... То есть научный работник, Олежек терпеть не мог, когда я говорила «ученый». «Английские ученые открыли...» Он так сердился! Что, мол, это значит — английские ученые? Во-первых, не ученые, а научные работники, и у всех своя специальность — физики, химики, астрономы. А во-вторых, вообще нельзя так писать, нужно называть имена, университеты. Что значит — английские? Они же где-то работают. Нет, это я просто... Олежек во всем любил точность и ни во что не верил, он всегда говорил: «Наука — не вопрос веры, это тебе не религия, в науке или ты знаешь что-то или не знаешь». Он считал, что Пери-баба что-то умел на самом деле, чего не умел, может быть, кроме него никто. Научная загадка, да. Он потому и мечтал поехать в ашрам... Нет, совсем не для того, чтобы разоблачить, наоборот, хотел посмотреть и заснять на камеру... Что? Конечно, он же сам приборы собирал и цифровую камеру переделал, она могла работать в ускоренном режиме, ну, я не знаю, как он... ничего в этом не понимаю. С собой в Индию он взял... да, камеру, конечно, фотоаппарат тоже, обычный, «Никон»-телевик, и еще какая-то штука у него была, Олежек сказал, что это таймер такой, знаете, — измерять очень маленькие интервалы времени, чуть ли не... Вот-вот: те самые фемтосекунды, такое уродливое слово. Нет, я не спрашивала — если ему нужно, мне-то какая разница? Поймите, он поехал, чтобы не просто на Пери-бабу посмотреть и вместе со всеми медитировать, он ненавидел толпу, но другого выхода... Да, это Олежек говорил: «Нет другого выхода, я хочу померить на месте все параметры, это чисто научный феномен, и никто его толком не изучает». Что? Я не знаю... Конечно, в ашраме контроль, но Олежек не вез с собой ничего такого... опасного, я имею в виду. Ну, камера — специальная, но всего лишь камера, он любому мог продемонстрировать. Пара приборов еще — их тоже на любом контроле могли проверить, что нет там ничего такого... И никого он не собирался разоблачать, это я от себя говорю: шарлатанство типа, фокусы... Олежек был уверен, что Пери-баба действительно... Нет, верить он не верил, я же вам говорю, он совсем иначе к этому феномену относился, при чем здесь вера? Он и самому Пери-бабе это сказал, наверно, когда был на аудиенции...
— Спасибо, Вера Владимировна, вы нам очень помогли.
— Ну, не знаю... Если вы считаете... Послушайте, вы можете... Закрытая зона, все такое... Но неужели нельзя устроить... Я должна... Вы не понимаете...
— Я все понимаю, Вера Владимировна. Постараюсь сделать для вас, что смогу, — правда, возможности мои невелики, я всего лишь следователь-эксперт, причем по проблемам, связанным с наукой, а не... Там пока тридцатимильная зона отчуждения. Вы и сами видели по телевизору, верно? Когда расследование закончится, то, наверно, пустят и родственников, хотя... для вас это только лишняя травма. Поймите, там в центре...
— Господи, да знаю я все! Но ведь он там остался, Олежек, тела его нет, но там его душа, вы должны понимать, вы же сами русский, верно, я не ошибаюсь?
— Д-да.
— Пожалуйста, прошу вас...
— Хорошо, Вера Владимировна, обещаю... Вы можете ответить еще на пару вопросов?
— Но вы сказали, что уже...
— Извините, мне сейчас пришло в голову. Да это и не имеет отношения... Просто научная любознательность.
— Господин Немиров, мы закончили.
— С делами закончили, но мне интересно совсем другое. Можно?
— Не знаю... Если Вера Владимировна не против...
— Я вот о чем. У Олега, вы говорили, было хобби. Многомировая теория, да? Я этим интересовался в свое время, читал кое-что, потому и спрашиваю. У Олега были публикации? Можно что-то прочитать?
— Нет... То есть, он писал какую-то работу, я знаю. Обсуждал с Самвелом, вы лучше у него спросите, я в этом ничего не понимаю.
— Господина Саркисяна сейчас нет в Москве, он уехал в какой-то город в Армении, там и связи мобильной нет. Я, собственно, что хочу... В Интернете никакой информации о каких бы то ни было публикациях Олега я не нашел, в русских научных журналах тоже ничего.
— Конечно! Олег очень ответственно... Знаете, как относятся научные... ну, когда какой-то дилетант вдруг влезает... Олег для физиков-теоретиков, конечно, был дилетантом. У него ведь и степень по техническим наукам. Его бы и не опубликовали ни в одном приличном журнале, рецензент статью точно запорол бы.
— Вы так в этом уверены? Если статья хорошая...
— Господи, да кто определяет — хорошая или нет? Что значит — хорошая? Если в статье новые идеи, и если автор не специалист — в том смысле, что степени по физике у него нет, и окончил он не физфак, а научное приборостроение, инженерная профессия...
— Да, я понимаю, сам с таким отношением сталкивался... давно, когда еще в университете работал. Я же не сразу в Интерпол пришел, семь лет преподавал физику в Сорбонне. Так что хорошо понимаю, как это бывает. Хоть что-то осталось от статьи? Черновики?
— Нет. Ничего. У Олежка все было в ноутбуке, а ноут, вы знаете...
— Да-да. Но, может, он еще где-то записывал?
— Нет. Точно — нигде.
— Жаль. Если это так интересно, я мог бы посодействовать публикации в «Физикл леттерс».
— Олежек говорил знаете что? Типа: мы так привыкли, что в современной физике эксперимент — это обязательно огромные аппараты, коллективы сотрудников, «один в поле не воин», это раньше, знаете, можно было собрать на столе приборчик, пропустить ток и сделать открытие, а сейчас нужно, чтобы двести человек работали три года, и в результате получите какую-то восьмую поправку к третьему приближению...
— Да, это так. Современные эксперименты в физике — штука очень дорогостоящая.
— Нет! То есть, Олежек говорил, что сейчас физика возвращается к истокам, ну, вроде опять можно ставить эксперименты на столе и приборы использовать самые простые, и сделать открытие. Ренессанс, да. Олежек так говорил. Потому что...
— Да?
— Вы хотите, чтобы я вспомнила? Лучше спросите у Самвела.
— Он сейчас недоступен для связи. Я просто хотел понять, кем был Олег. Он ведь сделал открытие, я прав?
— Наверно... Олежек знаете что сказал, вот я вспомнила! За день до отлета. Мы вещи собирали, я его заставляла взять три рубашки, а он рубашки вообще не хотел, только майки, знаете, такие — широкие, мне они очень не нравились, Олежек в майке становился похож на дядю Васю-сантехника, извините. А он говорил: там такая жара... И все вещи, что я клала, из чемодана выбрасывал. Там, правда, должен был ноутбук поместиться и камера, и еще прибор для измерения времени, Олежек хотел заснять процесс — как Пери-баба предметы материализует. Тогда он и сказал, типа, если получится, то это будет такое открытие, что и статью можно закончить, и, может, тогда рецензенты, наконец, смысл поймут, а не станут твердить, как попки: не специалист, не специалист... В физике сейчас новая жизнь начинается, или, может, старая, все, типа, по спирали.