— Ну и что? — не удержался от замечания Катасонов. — Это все и нам было известно. Львиную долю информации об Акчурине Интерпол получил от нас. Ну, конструировал приборы. И что? Повез в Индию свой прибор — и что? На въезде в ашрам прибор был проверен, там не простаки сидят, опасности никто не усмотрел, иначе Акчурина не впустили бы на территорию. Ничего даже близко похожего на антивещество.
— Конечно, нет! О чем вы? Чепуха какая! Игорь, вы же физик, не нужно вешать мне на уши лапшу, будто вас ко мне приставили исключительно для помощи, вы физтех окончили, я прав?
Катасонов удивленно посмотрел на собеседника.
— И Саркисяна ведь это ваша... как тут говорят... контора, да? Это ваша контора отправила Саркисяна в Армению, где связь с ним была временно утеряна. Кто-то очень не хотел, чтобы я с ним связался, а против моего разговора с Акчуриной возражать не стали. Не знаю, какие идеи бродили в головах ваших экспертов, но не надо мне говорить, что у вас это вообще не обсуждалось!
— Обсуждалось, — признал Катасонов.
— Неужели вы не пришли раньше меня к тем же выводам?
— К каким? — Катасонов непонимающе посмотрел на визави, и Немиров с удивлением понял, что до сих пор недооценивал человека, навязанного ему в сопровождающие. Он ведь физик, был неплохим ученым, перестал заниматься активной научной деятельностью в области квантовой химии лет десять назад — видимо, тогда и перешел работать в органы безопасности. Бог знает, чем он в органах занимался, но, скорее всего, чем-то, связанным с наукой. Эксперт. Умный человек. Наверняка изучил все, что у них в органах есть об Акчурине. Наверняка говорил с Саркисяном и наверняка пришел к каким-то выводам, иначе не было смысла ограждать Саркисяна от разговора со следователем Интерпола. Размышляя о результатах поездки в Москву, Немиров еще вчера решил, что, скорее всего, Катасонову прекрасно известно то, к чему он пришел только сейчас, услышав рассказ Акчуриной и сопоставив факты с теориями. Если так, какой смысл Катасонову изображать из себя невежду?
Немиров прислонился спиной к теплому оконному стеклу, он должен был принять решение — рассказать Катасонову о своих выводах или, как и тот, сыграть в незнание. Пусть в Париже решают — что говорить, что скрыть. Он свою работу закончил, а дальше...
— Хорошо, — вздохнул Немиров. — Я вам скажу, потому что... понимаете, Игорь, каждый должен решать сам. И не только за себя. Вы думаете, это можно сохранить в секрете? Только умоляю, не делайте вид, будто вы так и не поняли, что произошло в ашраме. Вы были хорошим физиком.
— Господин Немиров, — сухо произнес Катасонов. — Пожалуйста, если вы что-то хотите сказать, не изъясняйтесь намеками.
— Хорошо. Мой вывод: взрыв в ашраме устроил Акчурин...
— Глупости! — воскликнул Катасонов.
— ...вовсе того не желая. Он проводил эксперимент и был уверен, что все закончится благополучно. Акчурин был цельным человеком, все в его характере и поступках было едино, и чтобы его понять, нужно учесть все составляющие.
— Послушайте, господин Немиров...
— Нет, теперь вы меня послушайте, Игорь! — возвысил голос француз и шагнул вперед, теперь он нависал над Катасоновым, оперся ладонью о ручку кресла, а другую ладонь положил Катасонову на плечо, будто пригвоздил его, заставляя сидеть и слушать. — Вы меня вызвали на этот разговор. Акчурин был прекрасным физиком-прибористом, это раз. Второе: у него было хобби — многомировая интерпретация квантовой физики. В России придумали название — эвереттика по имени Хью Эверетта, вы знаете, конечно. И третье: Акчурин мечтал посетить Индию и своими глазами увидеть великого гуру Пери-бабу. Все. Больше ничего не нужно знать для решения задачи.
— Ничего? — повторил Катасонов, пытаясь сбросить со своего плеча ладонь Немирова. Впрочем, он не очень-то и старался, скорее делал вид, а на самом деле вялым своим движением заставил француза, убедившегося в своей силе, говорить более раскованно.
— Ничего, — кивнул Немиров. — Естественно, нужны детали. Какие именно приборы конструировал Акчурин? Какие именно идеи были у него в эвереттике? Что именно интересовало его в личности Пери-бабы? Что ж, все сходится, и я не понимаю, почему вы делаете вид, будто... Хорошо, если вам так удобнее, продолжу. Вы, конечно, помните, что Вера Владимировна говорила о том... точнее, не она, конечно, говорила, а ее муж... о том, что наука нынче возвращается на новом витке спирали развития к тем временам, когда открытия можно было делать в одиночку. Галилей открыл законы падения тел, бросая предметы с Пизанской башни и замеряя время падения. Гюйгенс открыл законы отражения и преломления света, Ньютон — законы механики, примеров можно привести множество, но в двадцатом веке это ушло в прошлое, настало время громадных установок, экспериментов, в которых невозможно было получить результат без участия десятков, если не сотен сотрудников. После работы Эверетта все изменилось, хотя в середине прошлого века этого еще не понимали. Что главное в теории Многомирия? Сознание. Наблюдатель. Вот ключевые слова. Если Многомирие существует, то каждый наш выбор приводит к появлению новых ветвей бесконечного мироздания. Выбирает наше сознание, выбирает наблюдатель, проводящий эксперимент, выбирает каждый из нас — ежедневно, ежеминутно. Я положил ладонь на ваше плечо, но мог и не положить, верно? Значит, возникла другая ветвь, где я только подошел к вам, чтобы лучше слышать, но не стал до вас дотрагиваться... как сейчас.
Катасонов все же сделал движение, и рука француза упала с его плеча. Легче, впрочем, не стало. Он слишком много говорит, француз. Волнуется? Конечно. Сейчас скажет: «И эти ветви единого мироздания могут время от времени склеиваться, соприкасаться»...
— Эти ветви, эти миры существуют не независимо, — сказал Немиров. — Время от времени они соприкасаются, это называется склейкой, и может случиться так, что ваши очки, всегда лежавшие на столе, вдруг исчезнут, и вы не сможете их найти. Станете грешить на домашних, которые не хотят признаться, а на самом деле произошла склейка, и в другой ветви Многомирия другой вы не можете понять, откуда взялась вторая пара очков...
— Рене, — раздраженно прервал Катасонов, — зачем вы... Я все это знаю. Вы знаете, что я это знаю. Переходите к...
— О! Замечательно! Я ждал, что вы не станете выслушивать банальности из теории Многомирия и признаете, что вам они хорошо известны.
— Послушайте...
— Я продолжаю! В теории все это красиво: ветвление мироздания, множество миров, возникающих всякий раз, когда происходит процесс, допускающий не один, а два или больше вариантов выбора. Но как доказать, что теория верна? Допустим, что склейки действительно существуют. Вы обнаружили лишнюю пару очков. Это — доказательство? Нет, вам скажут: вы попросту забыли, что у вас была вторая пара... Но вернемся к Акчурину. Он говорил о том, что в наше время для открытий в науке не нужны большие коллективы. Вы понимаете, что он имел в виду — эксперимент, доказывающий существование Многомирия. Если наше сознание создает в Многомирии новые ветви, то наше сознание и должно стать тем прибором, с помощью которого удастся найти искомое доказательство.
— И что тут нового? — не удержался от реплики Катасонов. — Сознание, да. Вы подумали — перейти улицу на красный свет или дождаться зеленого. Решили пойти на красный, и в тот же момент возникла ветвь, где вы решили все-таки подождать, пока зажжется зеленый. Как вы докажете, что обе эти ветви реально существуют?
— Я-то никак, — пожал плечами Немиров, — я не занимался этой проблемой, в отличие от Акчурина. А у него были любопытные идеи. Помните, Вера Владимировна упомянула, что ее Олежек говорил о законе симметрии? О какой симметрии мог говорить физик? Самая простая и самая устойчивая физическая симметрия — зарядовая. Вещество и антивещество. Материя и антиматерия. Во Вселенной на самых ранних стадиях количество вещества и антивещества должно было быть одинаковым, но мы живем в мире, где антивещества нет. Почему? Как вам такая гипотеза: когда вы делаете выбор и возникают две новые ветви, то непременно одна ветвь получается из материи, а другая — из антиматерии. Очередной акт ветвления вновь создает вселенную и антивселенную. Закон симметрии. Вы выбираете: перейти улицу или подождать. В результате возникают две вселенные — в одной вы перешли улицу, в другой — нет. Но кто скажет, какая ветвь получилась из обычной материи, а какая из антиматерии? В каждой из ветвей вы будете считать свою вселенную состоящей из обычного вещества, верно?
— Любопытная идея, — пробормотал Катасонов. — Непротиворечивая, да.
— Конечно! Но если существует закон симметрии, то возникает противоречие. Склейки! Какие, к чертям собачьим, могут быть склейки между мирами, если они, эти миры, случайным образом перемешаны, и склейка может с большой вероятностью произойти не с обычной ветвью, а с антимиром? Очки, оказавшиеся у вас на столе, окажутся из антивещества, и... понятно, что произойдет.
— Понятно, — кивнул Катасонов. — А поскольку этого не происходит, то нарушается главнейший физический закон — закон зарядовой симметрии, и тогда вся теория Многомирия летит к чертям, потому что...
— Ну, право! Вы меня провоцируете? Ничего не летит, надо только добавить к закону симметрии другой важнейший физический закон — закон сохранения: склейки могут происходить только в том случае, если ветви относительно друг друга состоят из материи одного вида. Миры могут склеиваться с мирами, антимиры — с антимирами. Именно такой вывод, скорее всего, й сделал Акчурин в своей неопубликованной статье.
— Которую вы не читали, — подхватил Катасонов.
— Не читал, — согласился француз, — но, судя по дальнейшим действиям Акчурина, именно такое предположение он выдвинул и на нем построил решающий эксперимент, доказывающий, что существует не только Многомирие, но и сохранение в нем зарядовой симметрии.
За окном громыхнуло, и Катасонов поднялся, чтобы посмотреть, начался ли уже ливень. Нет, туча, шедшая с востока, закрыла пока полнеба, удивительным образом создав четкую границу между ярким солнечным днем и бесцветным мраком. Солнца видно не было, туча поглотила его, будто крокодил из сказки Чуковского, но синее море неба, хотя и отступило, но все еще сопротивлялось челюстям, и бежавшие впереди тучи светло-серые быстрые облачка показались Катасонову выбитыми у монстра зубами. Странная ассоциация, подумал он, и, обер