На первый взгляд, 1952 год был годом, когда Иосиф Сталин сделал несколько предложений западным странам, цели которых заключались в создании единой и нейтральной Германии[357]. Ответы западных союзников, каждый из которых требовал общегерманских свободных выборов, рассматривались многими как отказ «от последнего шанса» воссоединения. Другие считали, что Советы предлагают очередной пропагандистский трюк, направленный на затягивание, в первую очередь ратификации соглашений союзников с Западной Германией, и интеграции Западной Германии в западную оборонительную структуру. В мае ЦРУ расценило предложения Сталина следующим образом: «Кремль наверняка считает, что свободные выборы завершатся отклонением коммунизма в Восточной Германии... и не удовлетворится, даже если единая Германия, пожелай она выйти из-под советского контроля... не будет перевооружаться и угрожать СССР»[358].
Немецкие ученые, имевшие возможность поработать в архиве советского МИДа, писали в 1994 году, что инициатива Советов и в самом деле была пропагандистской[359]. Перевооружение Западной Германии стало результатом Берлинской блокады 1948—1949 годов, а также северокорейского вторжения в Южную Корею, и Советы жаждали повернуть эту тенденцию вспять, предлагая возможность воссоединения. В этот период советская внешняя разведка всеми силами добывала информацию, поддерживающую такую политику.
Тем временем наращивание военных сил набирало силу с обеих сторон, ибо обе стороны ожидали худшего. В январе 1952 года берлинская резидентура МГБ в сообщении о декабрьском совещании руководства Свободной демократической партии (СвДП) в Западном Берлине процитировала заявление лидеров партии: «Мы не должны терять время, потому что неизвестно, не ударят ли русские первыми»[360]. 26 января берлинская резидентура доложила Сталину, что Аденауэр намерен ускорить милитаризацию Германии[361].
Примерно такой же аналитический доклад был послан Сталину 26 марта 1952 года «малым» Комитетом информации (созданным внутри Министерства иностранных дел после расформирования первого КИ), и в нем были описаны приготовления к созданию «агрессивных вооруженных сил Западной Германии». Добытый по дипломатическим каналам, этот доклад является великолепным примером информации, распространявшейся «малым» КИ. В сопровождающей его памятной записке, предназначенной Сталину, замминистра иностранных дел Валериан Зорин заявлял, что демократическое движение немецкого народа против милитаризации страны и за объединение Германии и мирный договор станет одним из самых важных факторов в американских расчетах по выполнению своих агрессивных планов в Европе[362]. Выделение милитаристских аспектов в западногерманском перевооружении продолжалось весь 1952 год.
19 апреля Сталин получил от МГБ сведения о реакции Аденауэра на советские предложения о мирном договоре с Германией. В начале апреля в «узком кругу руководства ХДС» Аденауэр, как следует из доклада, сказал: «Мы не признаем Потсдамскую декларацию, мы стремимся к европейскому единству и добьемся его. Это создаст противовес, который окажет сильное влияние на· Восточную Европу. Россия не посмеет начать войну»[363]. Еще один доклад МГБ, посвященный Аденауэру, датируется 21 апреля и утверждает, будто он сказал, что советские предложения имели единственную цель — «нейтрализацию Германии».
11 мая МГБ получает от своих агентов опровергающий анализ «малого» КИ полный текст меморандума на четырнадцати страницах, подготовленного Якобом Кайзером, министром по общегерманским вопросам ФРГ, и председателем комитета по общегерманским проблемам бундестага Гербертом Венером. Документ был распространен среди членов комитета по общегерманским проблемам и комитета иностранных дел бундестага. Кайзер и Венер намекали в нем на возможность компромисса между СССР и Западом: «Если Запад согласится не принимать Германию в Североатлантический пакт, Советский Союз «может проявить готовность к проведению свободных выборов и отказу от коммунизма в советской зоне»[364].
Запад продолжал настаивать в вопросе о роли Западной Германии в европейской обороне. Министры иностранных дел западных стран и ФРГ подписали 26—27 мая договор, который вел к созданию Европейского оборонительного сообщества. Но на самом деле это был дипломатический шаг. Предстояло выиграть настоящую борьбу в бундестаге ФРГ за ратификацию договора. 22 октября МГБ доложило Сталину и влиятельным членам вновь созданного Президиума, что Аденауэр все еще против ответа Запада на предложения СССР. Он был уверен в ратификации бундестагом как пактов Союзников с Западной Германией, так и договора о Европейском оборонительном сообществе и желал потянуть время, пока не станут очевидными результаты голосования[365].
Одним из наиболее важных донесений органов госбезопасности о реакции на советские предложения от 10 марта, ответе западных стран и об возможности ратификации пактов Союзников с Западной Германией и договора о Европейском оборонительном сообществе был ежемесячный (1 июня 1952 года) доклад Андре Франсуа-Понсе, французского верховного комиссара в Бонне, в Министерство иностранных дел Франции. В докладе говорилось о негативных последствиях советских предложений по поводу программы Аденауэра по ратификации пактов, а также о вероятном затягивании четырехсторонних договоров. Франсуа-Понсе считал, что Аденауэр «преувеличил свое влияние на партии коалиции и недооценил социал-демократическую оппозицию и неустойчивость общественного мнения».
В докладе Франсуа-Понсе подробно анализируется, как проходившие в это время американские президентские выборы влияли на поведение Аденауэра и его расчеты. Автор продемонстрировал великолепное знание политической жизни Германии, описывая движущие силы и цели социал-демократов в их оппозиции Аденауэру. Доклад заканчивался утверждением, что «в ФРГ наметился прогресс во всех направлениях. С каждым днем крепнет уверенность, что благодаря роли, которую она играет в международной жизни, ей можно надеяться на создание сильного государства. Нейтралистское ohne urts [без нас] движение, процветавшее два года назад, теряет влияние. Идея создания германских подразделений в общеевропейской армии больше не встречает сопротивления». Учитывая растущую мощь Германии и ее уверенность в себе, а также страх, пробуждаемый ею у французов, Франсуа-Понсе видел лучший выход во включении новой Германии в Европейское оборонительное сообщество[366].
Это было горькое лекарство для стареющего диктатора и его приспешников. И в отличие от докладов о Западной Германии немецких источников этого времени, служивших КИ и МГБ, этот был основан на документах, а не на слухах.
К 1952 году стало очевидно, что самые точные донесения о взглядах союзников на Западную Германию и франко-германские отношения МГБ получает от источников, занимающих официальные посты во Франции. Еще в 1948 году КИ, сообщая о германских проблемах, включал в свои доклады такие документированные донесения от французских источников, что независимо от того, где бы эти проблемы ни обсуждались, — в Берлине, Бонне, Париже или других столицах — Советский Союз постоянно и своевременно имел достоверную информацию. Копии протоколов совещаний, проводившихся американским, британским, французским верховными комиссарами, неизменно попадали в Москву. Планы Аденауэра (1949 год) относительно создания министерства иностранных дел стали известны Москве «от французского источника». Подробный доклад о визите Аденауэра в Рим и Ватикан в июне 1951 года был получен в виде «агентурных донесений французской разведки». Частично доклад о переговорах о европейской армии основан на памятной записке, доставленной Франсуа-Понсе из Министерства иностранных дел Франции. В самом деле, как только КИ потерял свою «кембриджскую группу» из британского Министерства иностранных дел, включая Гая Берджесса и Дональда Маклина, их место тотчас заняли французские источники, которые, вероятно, работали и прежде. Однако, пока разведка Миши Вольфа не проникла в ФРГ, у КГБ не было возможности получать подробную объективную информацию о военно-политической жизни Западной Германии того же уровня, что из Франции.
СТАЛИН УСИЛИВАЕТ КОНТРОЛЬ НАД ВОСТОЧНОЙ ГЕРМАНИЕЙ
Пока Сталин, казалось, предлагал Западу оливковую ветвь в виде единой нейтральной Германии, внутри Германской демократической республики начинался процесс, кульминацией которого стало восстание 17 июня 1953 года. На втором конгрессе СЕПГ в июле 1952 года Вальтер Ульбрихт драматически объявил о мерах быстрейшей социализации Восточной Германии и уничтожения остатков докоммунистической политической, социальной и экономической структуры. Конгресс проголосовал за «укрепление принципов народной демократии в Германской Демократической Республике, за защиту и сохранение родной страны и ее мирного возрождения с помощью создания вооруженных сил, а также за успешное строительство основ социализма»[367].
Линия, принятая на июльском съезде, предполагала отход от прежней более примирительной позиции Советов и СЕПГ. Так зачем же Советскому Союзу понадобилось настаивать на более жестком социалистическом пути Восточной Германии и одновременно предлагать мир Западу? Разведывательные данные, полученные в архивах внешней разведки, не дают ответа на этот вопрос. Доклады КИ и МГБ, имеющиеся у нас, говорят лишь об опасениях, связанных с отказом Запада от советских предложений по объединению Германии.
Оказывается, ратуя за объединение, Сталин уже принял решение поглубже вбить клин между двумя Германиями. Во время встречи с руководителями ГДР Вильгельмом Пиком, Вальтером Ульбрихтом и Отто Гротеволем, состоявшейся 7 апреля в Кремле, Сталин заявил, что «независимо от того, какие предложения мы сделаем относительно германского вопроса, западные державы не согласятся с ними и не уйдут из Германии ни под каким предлогом... Поэтому вы [ГДР] должны создать собственное государство. Демаркационная линия между Западной и Восточной Германией должна быть не просто границей, но и стать опасной преградой»[368]. По-видимому, Сталин думал, что согласие западных союзников на объединение Германии не может быть получено без согласия СССР на общегерманские выборы, и считал свою идею объединения Германии провалившейся. Был ли он прав? Доклады КИ и МГБ показывают, что западные союзники всерьез принимали предложения Сталина, и споры по этому поводу затягивали ратификацию договоров о перевооружении в Бонне и Париже. Однако еще до того, как закончились споры, Сталин предложил Ульбрихту принять жесткую программу форсированного социалистического курса Восточной Германии.
Это было еще одним серьезным просчетом Сталина. Естественно, западные правительства внимательно следили за происходящим в ГДР. ЦРУ постоянно сообщало о таких вещах, как снабжение продовольствием, организация новых сельских кооперативов, нехватка нефтепродуктов, меры, принимаемые, чтобы предотвратить «бегство из страны»[369]. Любопытно, что мы не видели донесений источников МГБ, отражавших озабоченность Запада результатами деятельности Ульбрихта по советизации Восточной Германии. Не видели мы также донесений МГБ о результатах политики Ульбрихта в отношении морального состояния восточных немцев.
Кое-какие намеки на внутреннее положение в ГДР стали попадать в советские доклады после смерти Сталина 5 марта 1953 года. Один такой доклад (13 марта) был подписан Евгением Питоврановым, все еще возглавлявшим управление разведки после последней сталинской реорганизации. Источник утверждал, что «явление [бегство] приняло широкий масштаб и заставит правительство ГДР в ближайшем будущем предпринять шаги, дабы прекратить бегство населения на Запад». В прошлом многие беженцы были пенсионерами или людьми без определенных занятий, однако со временем «в связи с обострением противоречий в ГДР в Западный Берлин стали бежать фермеры и техническая интеллигенция»[370].
Ветеран контрразведки КГБ, после возвращения в Москву в 1952 году из Карлсхорста, скорее всего, дал правильный ответ на вопрос, с чем связана тогдашняя нестабильность режима, установленного СЕПГ? Не усомнившись ни на минуту, он обвинил в этом Ульбрихта. «Он из Саксонии, и его манера говорить пробуждает противоречивые чувства. У него нет необходимого авторитета. То, как он слепо копировал советский опыт, не укрепило его положение». Далее он коснулся экономических проблем. «Гражданину ГДР стоило только сравнить качество товаров, доступных в ГДР и имеющихся в Западном Берлине и Западной Германии, чтобы сделать соответствующие выводы»[371]. Но стоит ли винить только Ульбрихта и СЕПГ за ошибки 1952 года? Похоже, когда дело доходило до информирования Сталина, «говорить ему только то, что он хочет услышать», было советским законом, во всяком случае, это подтверждается докладами в период корейской войны, когда Сталин не желал, чтобы ему напоминали о связи между нападением Северной Кореи и перевооружением Западной Германии. Какие бы ошибки ни делались во время нажима на демократию в 1952 году в ГДР, их нельзя было исправить, учитывая нежелание Сталина признать, что советизация в Восточной Германии потерпела крах.
СОВЕТСКИЙ СОЮЗ ПРОДОЛЖАЕТ УГРОЖАТЬ ПУТЯМ ДОСТУПА В ЗАПАДНЫЙ БЕРЛИН
Своим двойственным подходом к германскому вопросу власти Советского Союза и ГДР продолжали тревожить жителей Западного Берлина весь 1952 год. Зачем предпринимались ограничительные акции в то время, когда Кремль предлагал новые рецепты объединения Германии, непонятно. Некоторые из этих акций, особенно усиление контроля на границе, вероятно, были связаны с программой Ульбрихта на форсированный курс к социализму. Но какие бы ни были причины, Франсуа-Понсе четко определил проблему в своем докладе 1 июня: «Эти меры имеют целью изолировать западные секторы Берлина, взять их в кольцо таким образом, чтобы русские или их агенты могли задушить эти секторы блокадой, если решатся на это»[372]. В апреле советские истребители открыли огонь в пассажирском коридоре по французскому пассажирскому самолету, в мае военной полиции союзников было запрещено ездить по автобану Берлин—Хелмштедт, в том же месяце была блокирована телефонная связь между Западным Берлином и Восточным Берлином, а также Восточной Германией.
3 июня немцы ГДР стали занимать так называемые анклавы вдоль восточногерманской границы, которые юридически принадлежали Большому Берлину, хотя и были расположены вне городской черты. Наверное, самым знаменитым из них была деревня Штейнштукен, находившаяся вблизи границы с американским сектором. Связь с этим анклавом продолжалась и после возведения Берлинской стены в 1961 году, сначала при помощи вертолетов, а потом узкой дороги, огороженной по обеим сторонам[373]. В отместку за эти агрессивные акции англичане выставили охрану вокруг здания (Haus der Rundfunk), откуда власти Восточного Берлина вели радиопередачи с 1945 года. Прагматичный Франсуа-Пенсе аплодировал им: «Англичане, обычно такие флегматичные, ответили блокадой советской радиостанции в Западном Берлине. Успех этой акции англичан извиняет и оправдывает ее. Они нанесли точный удар»[374].
Как бы британцы ни выражали свое удовлетворение в средствах массовой информации, неприятные инциденты вызвали опасения в ЦРУ в отношении безопасности берлинских сотрудников. Заместитель директора ЦРУ по планированию 9 июля потребовал усовершенствовать систему эвакуации. Восточноевропейское управление ответило: «Несмотря на отсутствие экстремальной ситуации и паники, что подтверждено сотрудниками Берлинской базы, тем не менее были предприняты некоторые шаги, чтобы предоставить возможности для успешной эвакуации базы». Они изложили новый план эвакуации, тесно связанный с общим эвакуационным планом, и особое внимание уделили тому, что «успешная эвакуация в случае возможного удара весьма проблематична, однако и план спасения Берлина, и резерв самолетов вселяют некую надежду, чего прежде не было»[375]. Ветераны БОБ, пережившие берлинскую блокаду, должно быть, ухмылялись такой чувствительности. «Эвакуация» была и будет концепцией, обожаемой плановиками, но в реальной жизни спасение всех офицеров, кроме разве что нескольких особо одаренных лингвистов, было бы невозможно, предприми Советский Союз внезапный захват западных секторов.
Неприятности продолжались весь октябрь. Генерал Чуйков, председатель Советской Контрольной комиссии, потребовал закрытия американского радио так же, как других средств массовой информации, а народная полиция выставила еще больше преград между Восточной Германией и Западным Берлином. 8 октября советские истребители открыли огонь по американскому медицинскому эвакуационному транспорту в воздушном коридоре Берлин—Франкфурт-на-Майне. Население Западного и Восточного Берлина стало также мишенью других акций. Возмущению западных берлинцев не было предела, а их родственники на Востоке и вовсе пришли в отчаяние, когда 2 ноября, в День всех святых, жителям Западного Берлина запретили посещение кладбищ в Восточном Берлине и прилегающих районах. Приближалось Рождество, а восточногерманские власти препятствовали доставке праздничных посылок жителям ГДР из Западного Берлина и Федеральной Республики.
ЦРУ ОТКАЗЫВАЕТСЯ ОТ КООРДИНАЦИИ РАЗВЕДЫВАТЕЛЬНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ В БЕРЛИНЕ
Тем временем в Вашингтон вернулся Питер Сичел, который начал работать в Берлине в 1945 году в структуре УСС, а потом сменил Дану Дюранда на посту директора БОБ. Его отъезд означал окончание послевоенной фазы берлинских операций ЦРУ. Директором базы стал Лестер Хоук, высокий, тощий, завзятый курильщик, который служил в Вашингтоне с первых дней создания Управления стратегических служб, большей частью в отделах, связанных с материалами разведки. Берлин был его первым заграничным назначением.
Новичку Хоуку пришлось столкнуться со множеством некоординированных разведывательных операций США. Такое положение существовало со времени окончания Второй мировой войны, но пока ЦРУ формировалось и разбиралось с аппаратом, занимавшимся его собственными оперативными проблемами, у него не было причин для координирования своих действий с военными службами США. Однако к 1952 году проблема Берлина стала одной из важнейших. И Лайману Киркпатрику, заместителю директора по специальным операциям, пришлось ею заняться. Вскоре он обнаружил, что сухопутные, воздушные и морские военные силы США были задействованы в тайном сборе разведывательной информации в Берлине, все они подчинялись разным начальникам, следовательно, никакой координации их действий в самом Берлине не существовало и в помине. Все мучились из-за нехватки сотрудников, и тем не менее дублировали работу друг друга. Киркпатрик, который не видел возможности для ЦРУ исправить положение, в критическое для американских интересов в Германии время рекомендовал «не прилагать усилий и не назначать координатора тайной разведки в Берлине»[376].