"Предложение французской делегации с дополнением господина Беккера одобрено".
Вот так Женевским конгрессом была похоронена первая попытка немцев установить в Интернационале главным образом германское руководство.
Сам способ, каким был поставлен этот вопрос, с очевидностью выявляет эту цель. Если бы Генеральный совет был менее озабочен политическими и частными интересами Германии и придерживался одной лишь международной справедливости, идентичной для всех наций, так как человеческая справедливость может стать реальностью единственно лишь при условии равного применения как к цивилизованным народам, так и к тем, кого с высоты чисто буржуазной цивилизации принято называть варварскими, тогда этот одиннадцатый вопрос, который предлагался обсуждению Первого конгресса Интернационала, должен был бы, по крайней мере, быть сформулирован следующим образом:
«О необходимости уничтожить существование любого деспотизма в Европе путем применения права каждого народа, большого или малого, слабого или сильного, цивилизованного или нет, располагать самим собой и стихийно организовываться снизу доверху путем полной свободы, вне всякого влияния и любых политических или дипломатических притязаний, независимо от любой формы государства, навязанной сверху донизу какой бы то ни было властью, будь то коллективной или индивидуальной, собственной или иностранной, и принимать в качестве основы и законов лишь принципы социалистической демократии, интернациональной справедливости и солидарности».
Это было бы без сомнения более длинно, но зато справедливо и ясно, и это исключило бы абсолютно любую двусмысленность. Это было бы декларацией подлинно интернационального принципа, не патриотического, но человеческого; и гражданин Жан Филипп Беккер, один из основателей нашего великого Товарищества, не нуждался бы в том, чтобы заявлять и признавать, что это вопрос, который "особо интересует Германию".
Если бы Генеральный совет хотел быть еще яснее и прямо назвать вещи своими именами, если бы он хотел поставить настоящий вопрос для Интернационала со всеми его реальными и немедленными последствиями, он мог бы представить на обсуждение Женевского конгресса следующую редакцию:
"О необходимости уничтожить существование деспотизма в Европе путем отмены всех политических и юридических институтов, для которых экономическая эксплуатация является реальным источником и идеальным признанным принципом власти, то есть путем отмены государств, и путем организации и абсолютно свободной федерации коммун и автономных рабочих товариществ".
Это была программа Парижской коммуны, и, одновременно, ваша - не так ли, дорогие товарищи и братья?
Но, сузив вопрос и придав ему исключительно германскую направленность, лондонский Генеральный совет подвергся неизбежному фиаско. Первый конгресс нашего великого Товарищества должен был отвергнуть несоответствующее предложение Генерального совета, чтобы оправдать свой интернациональный характер и не оказаться в очевидном противоречии с теми принципами человеческой морали и справедливости, которые стали самой основой его программы.
Французские делегаты, с тем живым инстинктом, который характеризует их нацию, первыми разглядели тевтонское ухо в космополито-филантропических фразах формулировок Генерального совета, отвергли сами и вынудили других отвергнуть эти формулировки; после чего, гражданину Ж. Фил. Беккеру, близкому доверенному лицу германской фракции в лоне Интернационала, пришлось с ними согласиться, признав, что в том виде, как он был поставлен Генеральным советом в Лондоне, этот вопрос "особо интересовал Германию и что, в некотором смысле, он был немецким вопросом".
Эта откровенность делает ему тем больше чести, что искренность и добросовестность как раз не являются теми качествами, которые более всего отличают людей его партии в Германии. Но, несмотря на свое желание быть откровенным, потребность и, так сказать, обязательство защищать принятое Генеральным советом вовлекла его во многие ложные утверждения и противоречия, из которых ему было невозможно выпутаться, не поступившись честью. Ничто настолько не искажает идеи, как двусмысленное положение, которое для него было таковым в наивысшей степени, поскольку он считал себя обязанным говорить одновременно от имени международной справедливости и выражать особые интересы политического патриотизма немцев, столь противоположного этой справедливости.
Так он сказал: "Российская империя - постоянная угроза цивилизованным обществам Европы", что было бы вполне справедливо, если бы он добавил: а также королевство Пруссии, австрийская империя и империя Наполеона III; но, особенно, первое, которое, находясь под руководством премьер-министра, столь же гениального, сколь нагло презирающего любое право, открыто стало советчиком и помощником России в гнусном деле расправы над Польшей; затем, отвоевав у Дании и аннексировав как прусских подданных, несмотря на их самые энергичные протесты, около миллиона шлезвиг-гольштейнцев, среди которых около 300.000 датчан; разрушив столь долго соперничавшую с ней державу - Австрию, и, завоевав в самой Германии силой оружия Ганновер, гессенский двор, Нассау и Франкфурт-на-Майне, возвысилось, как раз во время этого Женевского конгресса, на уровень очень крупной державы, да что я говорю, державы, наиболее угрожающей свободе и народной, а не буржуазной цивилизации Европы.
Гражданин Фил. Беккер - который в 1849 году сам был вместе со многими другими своими соотечественниками свидетелем и жертвой военных репрессий Пруссии в великом герцогстве баденском, и который, в общем, весьма хорошо информирован обо всем, что произошло и делается в Германии, - не мог не знать о систематическом мракобесии, циничном презрении к любой гуманности, любому праву, бюрократическо-дворянской наглости и варварском поведении, которые всегда отличали как внутреннюю, так и внешнюю политику этой державы, которая может командовать только рабами, и которая, к несчастью народной Германии, к несчастью и с целью порабощения Европы создает сегодня чудовищное политическое единство Германии - пангерманскую империю.
Гражданин Ж.Фил. Беккер не был ни настолько наивен, ни настолько несведущ, чтобы не понимать, что этот злобный дух господства и подавления любой ценой, который с 1815 года явно проявлялся в мельчайших действиях Пруссии, продукт вовсе не иностранного влияния, но местной выделки, порожденный всем историческим развитием Пруссии; и он не был также настолько слеп, чтобы совершенно не видеть, что, начиная с 1846 года, уже больше не Российская империя, а эта новая прусско-германская империя становится самой ужасной "угрозой цивилизованным обществам Европы". Если только он не отождествил себя с цивилизацией германской буржуазии, которая нашла выгоду, и, одновременно, корыстное и патриотическое удовлетворение в осуществлении этой угрозы, он должен был предупредить, как мне кажется, делегатов европейского пролетариата, собравшихся на конгресс в Женеве, что, наряду с тогда уже шаткой и оттого в некоторой мере еще более грозной державой Наполеона III, имелись две державы, которые возвышались как колоссальное препятствие освобождению пролетариата: русская держава, но, главным образом, новая прусская или пангерманская держава.
Наконец, поскольку гражданин Ж.Ф. Беккер в этом пункте, как и во всем остальном, в соответствии с особой программой социал-демократов Германии требовал восстановления независимой и свободной Польши не с точки зрения естественного и человеческого права, которое она бесспорно разделяет со всеми народами земли, права организовываться и жить так, как она это понимает, но ради барьера, который он считает нужным воздвигнуть, чтобы защитить западную цивилизацию от вторжения русского варварства. Мне кажется, что его долгом было бы предупредить свою аудиторию, менее сведущую, чем он в знании дел, равно как политических и дипломатических отношений Германии, что чтобы воздвигнуть этот барьер, нужно было вначале проехать по телу Пруссии. Я не осмеливаюсь полагать, что ему не известно, что Пруссия не может соглашаться и никогда добровольно не согласится на восстановление Польши. Подобная наивность позволительна Боркхеймам; но она не допустима для человека, съевшего собаку на опыте прусско-германского либерализма. И так как он должен понимать, что ничто не может быть столь опасным для дела пролетариата, которому он служит столь давно с бесподобной самоотверженностью, как иллюзии и ошибки в расчетах - неизбежные следствия игнорирования явлений и фактов, он, будучи столь образованным, должен был бы, как мне кажется, проявить предупредительность, чтобы показать и дать понять делегатам ненемецких стран, что для освобождения Польши, прежде чем объявить войну России, нужно будет объявить ее Пруссии, победить и уничтожить ее грозную армию и одновременно победить немецкую буржуазию, с некоторых пор привязанную и своей выгодой, и всеми своими пристрастиями к Пруссии; одним словом, для освобождения Польши нужно будет произвести социальную революцию.
Гражданин Ж.Ф. Беккер знает это лучше чем кто-либо, и если он этого не сказал, то лишь потому, что ему, вероятно, помешала необходимость защищать гиблое дело. Эта необходимость вовлекла его в странные противоречия. Так, проголосовав со всем конгрессом за необходимость отмены постоянных армий как самого большого препятствия освобождению пролетариата, он заявил, что "невозможно упразднить постоянные армии в Европе, пока Польша не будет восстановлена". Тогда кем восстановлена? Постоянными армиями Европы, Германии, Пруссии? Но известен ли гражданину Ж.Ф. Беккеру дух, движущий всеми без исключения постоянными армиями Европы, и, в особенности, армией Германии? Был ли он настолько слеп, чтобы совершенно не видеть, что они составляют сегодня, вместе с монополией на финансовую эксплуатацию, всю силу, единственный смысл существования, реальную суть великих деспотических государств? И именно посредством этих армий он хочет восстановить независимую и свободную Польшу, да еще "организованную на социальных и демократических началах", как того требует текст Генерального совета в Лондоне! Но подобная надежда, это уже не иллюзия, это безумие!