— Кто такой Гислер?
— Пауль Гислер до 29 апреля занимал пост гауляйтера Верхней Баварии и имперского комиссара обороны Юга Германии. Человек очень влиятельный. После предательства Гиммлера и отстранения его от всех постов фюрер назначил Гислера имперским министром внутренних дел по совместительству. Мне не известно, доставили ли курьеры документы по назначению.
— Можете быть спокойны, Баур, — нарушил тайну следствия Савельев, — все вышеназванные курьеры доставили свои экземпляры. И вместе с адресатами были арестованы военной контрразведкой союзников. Продолжим.
Баур задумчиво произнес:
— Видимо, фюрер был не прав, убеждая нас в хрупкости и ненадежности ваших союзнических отношений. Я вижу, ваши спецслужбы находятся в полном контакте и оперативно обмениваются информацией.
Раненый, как показалось Савельеву, говорил вполне серьезно. «Эх, если бы все так и было. Его бы устами да мед хлебать. Так ведь черта с два. Никто никому не верит». Вслух произнес:
— Вы правы. У нас полное взаимопонимание.
Баур продолжал:
— Фюрер, по-моему, в эту ночь вовсе не спал. Собственно, как и мы все. Около шести утра 29 апреля он прошел по коридору в помещение Геббельса. Оттуда раздавалось рыдание фрау Магды. Потом в сторону приемной фюрера пробежал дежурный офицер и вскоре вышел вместе с Линге. Тот, увидев меня, раскрыл сжатую в кулак руку и показал золотой партийный значок. «Фюрер срочно затребовал» — на ходу сообщил мне Линге. Выйдя от Геббельсов, Линге закурил сигарету, присел на корточки и рассказал, что фюрер наградил золотым партийным значком фрау Геббельс за храброе поведение. Ее истерика сразу прекратилась. Фюрер умел приводить людей в чувство.
К десяти утра в бункер стали стекаться донесения. Русские танки на Вильгельмштрассе и у Ангальтского вокзала. Русские захватили здание МВД и пошли в атаку на Тиргартен. Фюрер вызвал Монке и спросил его, сколько он еще сможет продержаться. После некоторого колебания Монке ответил, что сутки продержится.
Весь день фюрер провел в своей приемной в компании фрау Гитлер, секретарш, Бормана, Геббельса и меня. Борман пил водку, веселил женщин старыми дурацкими анекдотами. Никто не смеялся. Геббельс, совершенно поседевший за последние дни, непрерывно курил. Фюрер сидел с закрытыми глазами. Его веки и правая рука постоянно дергались. Линге нагнулся к нему и сообщил, что закончились диетические продукты. Спросил, что желает фюрер из вегетарианских блюд? Ответа не последовало. Фрау Гитлер велела Линге приготовить «суп для всех»[26]. Фюрер тоже будет есть суп.
В восемь вечера с докладом явились Вейдлинг и Монке. Ничего нового они не сообщили, кроме того, что район боевых действий сжался до размера правительственного квартала, да еще кое-где ведут бои в окружении отдельные подразделения армии, СС, фольксштурма и гитлерюгенда. Но связи с ними нет.
Около полуночи фюрер вместе с Гюнше и Монке направился по подземным переходам в бомбоубежище старой рейхсканцелярии. Там, по словам Монке, были построены в ряд секретарши и стенографистки рейхсканцелярии, дети из гитлерюгенда Аксмана, фолькштурмовцы. Фюрер вручал женщинам социальные медали «Почетный знак за помощь немецкому народу» и медали «За военные заслуги». Фольксштурмовцы и дети из гитлерюгенда награждались крестом «За военные заслуги» 2-го класса. А несколько мальчуганов были награждены Железным крестом 2-го класса. После этой церемонии по приказу Раттенхубера эсесовцы подземным ходом вывели женщин из бомбоубежища и отпустили по домам. Фольксштурмовцев и детей Монке вновь отправил на передовую.
Я от нечего делать зашел в помещение узла связи. Там сидели Монке и Гюнше, пили крепкий кофе и коньяк, курили, слушали радиодонесения. Они усадили меня рядом. Из наушников с шипением и треском раздавалось: «Русские танки подошли к Рейхстагу и бьют по нему в упор», «Русские танки и штурмовые орудия находятся на Потсдамерплац», «Штурмовые группы русских наступают вдоль Фридрихштрассе, Принц-Альбрехтштрассе и Принценштрассе». Гюнше сказал что-то вроде того, что завтра наступит решительный день. Монке молча кивнул головой. Я попросил разъяснить, что они имеют в виду. Монке развел руками, но промолчал.
В бомбоубежище никто не спал. Фюрер у себя, как обычно пил чай вместе с фрау Гитлер и секретаршами. Это было их последнее совместное чаепитие. В пять утра я встретил в коридоре фрейлейн Юнге с большой сумкой. Она сказала, что идет к себе от фрау Гитлер. Та подарила ей на прощание драгоценности и одежду. Юнге показала на сумку. Еще фрау Гитлер подарила ей маленький пистолет, но она отдала его официанту Эрвину Якубеку. Фюрер и Ева Гитлер, по словам Юнге, решили сегодня, 30 апреля, покончить с собой.
Попрощавшись с фрейлейн Юнге, я заглянул к своему адъютанту Бетцу и предложил выпить. В ситуации полной безысходности делать было просто нечего. Бетц принес колбасы, хлеба, овощных консервов, и мы с ним часа три пили коньяк и водку, вспоминая забавные случаи из нашей летной практики.
Во второй половине дня пришел дежурный офицер. Он передал приказ фюрера вместе с Бетцем явиться к нему. Честно говоря, находясь в нетрезвом состоянии, я подумал, что фюрер вызвал для выволочки за пьянство. Мы, как были, небритые, в мятой одежде отправились с Бетцем в приемную.
Савельев настолько устал и хотел спать, что с трудом воспринимал слова переводчика. Он поглядел на часы. Было почти три ночи. С Бауром же происходило непонятное. Его глаза излучали бешенную энергию. Изменился цвет лица. От серо-землистого он перешел в бордовый. Баур стал не просто двигать руками, он пытался жестикулировать. Лукьяненко рассказывал, что с тяжелобольными такое случается. Перед смертью организм мобилизует все свои ресурсы и становится похожим на пружину, заряженную мощной энергией. Если у такого больного имелась последняя цель, его мозг концентрировал на ней всю энергию и был способен на многое. Ученый мог совершить научное открытие, художник написать шедевр, а парализованный встать и пойти.
На дворе вдруг послышалась частая беспорядочная стрельба. Савельев с переводчиком переглянулись и достали пистолеты. В госпитале поднялась суматошная беготня, раздавались крики врачей и медсестер, хлопали двери. Вошел заспанный сержант Кулешов, сел рядом, положив автомат на колени. Следом за ним, театрально отдернув занавес, появился подполковник Лукьяненко. Со скрещенными на груди руками, с дьявольски-лукавым выражением лица он был похож на Мефистофеля. На фоне звуков уличной стрельбы, госпитального шума его голос звучал торжественно:
— Победа, друзья мои! Победа!..
Воспоминания счастливого человека
Девятнадцатого июня 1932 года мне исполнилось тридцать пять. В это время я находился на аэродроме Юнкерса в Дессау, где принимал участие в испытаниях нового JU-52. Утром позвонил Мильх и от имени компании сердечно поздравил с маленьким юбилеем. Он сказал, что после обеда пришлет за мной машину. Геринг приглашал отметить мой день рождения у него дома. Около трех часов пополудни я выехал в Берлин на шикарном «мерседесе» главы Люфтганзы. Девяносто километров пути мы миновали менее чем за час. Надо сказать, это небольшое путешествие было для меня весьма приятным.
Будучи истинным баварцем, я традиционно недолюбливал все другие области Германии, особенно протестантские Пруссию и Саксонию. Саксония с ее богатыми и вычурными Дрезденом, Лейпцигом, Хемницем всегда считались восточными конкурентами Мюнхена, Нюрнберга, Аугсбурга. Саксонская политическая элита отличалась левыми взглядами, традиционно поддерживала социал-демократов и коммунистов, упорно боролась с национал-социализмом. Кроме того, я мало путешествовал по Германии автомобильным транспортом. Меня приятно удивили живописные виды небольших городков и деревень, фольварков с ухоженными садами, чистых сосновых боров. Баварцы всегда считали свою богатую землю главной житницей Германии. Однако бескрайние поля ржи, ячменя, овса, цветущие солнечным цветом посевы рапса вызывали уважение к жителям Саксонии.
Чтобы не заезжать в берлинские магазины, я по пути купил несколько бутылок шампанского и хорошего коньяка, отличной ветчины, мейсеновских копченых кур, пару коробок швейцарских шоколадных конфет и фруктов. В новой квартире Геринга на Бадишештрассе дверь мне отворила молодая миловидная женщина с короткой стрижкой вьющихся золотых волос. Поначалу я подумал, что это служанка. Других женщин здесь быть не могло. В октябре прошлого года Геринг похоронил Карин, не просто любимую жену и истинного друга, но человека, который вытащил Геринга после «пивного путча» с того света и в буквальном смысле сделал из Геринга того, кем он сейчас был.
Женщина с интересом оглядела мою форму пилота Люфтганзы, пропустила в дверь и, затворив ее, спросила:
— Вы — господин Баур?
Я поклонился, давая утвердительный ответ. Видимо, это выглядело забавно, так как в моих руках были большие бумажные пакеты с бутылками и снедью. Она засмеялась, приняла у меня пакеты, предложила пройти в квартиру. Затем быстро вернулась и, сделав театральный книксен, представилась:
— Эмма Зоннеман, актриса Веймарского национального театра, подруга Германа. — Она взяла меня под руку и провела в просторную, хорошо меблированную гостиную. Там она меня представила высокому немолодому мужчине. Им оказался Матиас Геринг, двоюродный брат Германа. Эмма предложила нам пройти в кабинет. Сама же начала довольно проворно накрывать стол в гостиной.
В кабинете между двумя книжными шкафами висел большой портрет Карин. Я остановился перед ним и невольно задумался, вспоминая эту замечательную женщину. Матиас, раскурив трубку, произнес:
— Да, Карин была необыкновенной женщиной. Вы знали ее?
Я утвердительно качнул головой. Я поведал ему о нашей дружбе с Германом, о том, как он познакомил меня и Доррит с Карин, о ее внимательном и доброжелательном отношении к друзьям ее мужа. Слово за слово мы обнаружили много общих знакомых. Матиас был известным берлинским врачом-невропатологом, доктором медицины, профессором, сопредседателем Германского объединенного общества врачей-психотерапевтов. Он прекрасно знал моего тестя, а Ганса, брата Доррит, считал одним из лучших хирургов Берлина.