— Ну а вы что? — спросил Снигирев.
— А что я? Я, конечно, объяснил этому холеному майору, с кем он имеет дело, показал ему удостоверение «Смерша» и попросил удалиться. Тот малость покочевряжился, но хвост поприжал, попросил отдать хоть пару больших катушек алюминиевого провода, потом, ничего не добившись, откозырял по-пижонски двумя пальцами и отбыл со своим отрядом в северо-восточном направлении. Но пока мы любезно беседовали с этим майором, его хлопцы, как муравьи, разбежались по территории и стали тащить все, что плохо лежит: лопаты, грабли, ломы, ведра. Ну не отбирать же это у союзников?
Савельев сделал пометки в блокноте, достал из сейфа карту с указаниями расположения соединений на конец мая, синим карандашом обвел какой-то населенный пункт:
— Вот глядите, штаб 2-й Польской армии дислоцируется в Буркау, это где-то в 260 километрах юго-восточнее Дессау. Неподалеку штаб нашей 52-й армии. Иван Иванович, свяжитесь с отделом «Смерша» армии и узнайте, что у них слышно про этот польский промысел. А я запрошу Центр. Вы же, Павел Васильевич, возьмите под охрану все обнаруженные нами промышленные и складские объекты, в том числе и те, которые еще не обследованы нашими спецами. Ненароком растащат все поляки.
Когда майор Губенко ушел, Снигирев стал собирать документы. Савельев остановил его:
— Иван Иванович, вы же не закончили. Что у вас еще?
— Еще судостроительный завод акционерного общества «Гебрюдер Захсенберг». Интересное, скажу вам, предприятие. Более сорока лет специализировалось на производстве плоскодонных речных судов: танкеров, пассажирских и прогулочных, буксиров, катеров, барж. Очень уважаемое в Германии предприятие было. Продукцию выпускало отменного качества, в том числе на экспорт. И в СССР тоже. В Москве и в Ленинграде до войны ходили прогулочные кораблики этого завода. Но в тридцать девятом завод получил госзаказ на изготовление цельнометаллических фюзеляжей бомбардировщиков Ju-88, а затем Дорнье Do-17, Хейнкель Не-111 и, наконец, в сороковом — четырехмоторных «Фокке-Вульф-FW 20 °C Condor».
— Ничего себе корабелы?
— Да, Александр Васильевич, еще какие! Так вот, в цехах и на складах завода мы обнаружили более двухсот собранных фюзеляжей и заготовок еще почти на триста. Станки и оборудование в целости и сохранности. Кроме того, на заводе хранится большое количество новых судовых двигателей. С ними, думаю, пусть представители Наркомата ВМФ разбираются, дадим шифрограмму. А вот что делать с готовыми фюзеляжами?
— Запросим Центр. Что советуют спецы?
— Кудрявцев и Годенков советуют резать на листы.
— Подождем пока. Пусть центр ответит. Документы какие-нибудь на заводе нашли?
— Вот это — самое главное, Александр Васильевич. Мы нашли заместителя главного инженера завода, Йохана Бурхольда, живет здесь, в Рослау. Инвалид, нога повреждена на производстве еще в молодости. Мужик пожилой, но крепкий. На контакт пошел неохотно, но, получив заверение, что будет принят на работу, дал согласие сотрудничать. Обещал показать тайники с документацией.
— Как, говорите, его фамилия? Бурхольд? — Савельев достал из сейфа несколько папок в коричневом переплете с изображением по центру орла, державшего в когтях свастику. Найдя нужное место, он показал Снигиреву:
— Будет сотрудничать, еще как будет!
Документ на бланке городского отдела гестапо в Дессау содержал список тайных сотрудников охранки, среди них Снигирев увидел фамилию Бурхольда.
Савельев вернул папки в сейф, весело подмигнул своему заму:
— Давайте так, Иван Иванович, вы займитесь поляками, а я познакомлюсь с этим Бурхольдом.
Оставшись один, Савельев подготовил запросы в Центр по полякам, по самолетным плоскостям и фюзеляжам бомбардировщиков, подписал командировочные документы Зебурха, просмотрел дневную почту. В дверь вновь постучали. Вошел майор Кутовой, командир эскадрильи, прикомандированной к группе. В летной кожаной куртке, с толстым портфелем. Офицеры обменялись рукопожатием.
— Почту вам доставил, товарищ подполковник. Офицер-фельдъегерь в секретной части официальную оформляет, а я вам, так сказать, для души и сердца. — Он выложил на стол несколько треугольничков и настоящих почтовых конвертов и стал прощаться: — Не буду мешать. Полет прошел нормально. Без происшествий. Пойду готовить машины на Москву.
Савельев с нетерпением стал перебирать письма. Два от бывших сослуживцев, одно от отца, а, вот оно. Ну наконец-то! Письмо от нее. Настоящий довоенный конверт. Но почему полевая почта? Он аккуратно вскрыл конверт ножом и почувствовал запах незнакомых духов, видимо трофейных. Ровные строки, аккуратные буквы с крохотными завитушками.
«Милый мой Сашенька, здравствуй!
Наконец-то выбрала время в суете отъезда и приезда в Москву. Как ты, любимый мой? Как всегда, много работы? Где и как разместился? Чем питаешься? Все подробно напиши. Подробно!
Кратко о себе. Меня перевели в Москву, в УКР «Смерш» Московского округа. Служу руководителем группы военных переводчиков (майорская должность, между прочим), работаем с военнопленными генералами и адмиралами. Начальство разрешает ходить в штатском, только на совещания в форме. Живу у мамы. Она низко кланяется тебе. По-моему, она влюблена в тебя по уши. Питаемся хорошо. Слава богу, продуктовое довольствие нормальное. Именно из-за него я и не демобилизовалась пока. Хотя, как ты и хотел, мне предлагали. Звали на работу в МИД. Пока подождем.
Сашенька, о самом главном! У нас будет ребенок!!! Если все будет хорошо, рожать в феврале. Ты не представляешь, как я рада! Я, видимо, самая счастливая женщина в мире! Все, заканчиваю. Жду тебя с нетерпеньем. Люблю и еще сто раз люблю. Целую.
Последние слова расплылись, видимо, она плакала. Савельев долго держал письмо обеими руками, вдыхал аромат незнакомых духов. Странно, думал он, для него известие о беременности жены вовсе и не казалось новостью. Он настолько был уверен, настолько привык к мысли о будущем отцовстве, что, когда врал Абакумову о том, что жена в положении (откуда тогда он мог знать об этом?), даже и не думал, что это вранье. Он вспомнил, как звонил из Москвы отцу и сказал о беременности Лены, как отец по-доброму смеялся в трубку, узнав о двух неделях после близости его сына с невесткой.
Он держал письмо и улыбался. Ему так хотелось обнять ее, теплую, ласковую, нежную. Он на минуту представил себя с ребенком на руках и испугался. Как же он удержит маленькое беззащитное существо в этих здоровенных и грубых руках? И тут же вспомнилось: он бежит по их большой ленинградской квартире (ему тогда было года четыре) и попадает в могучие руки отца, тот подбрасывает заливающегося от смеха сына под самый потолок и ловко принимает на большие ладони хирурга. Нет, бояться тут нечего. Разве можно бояться счастья?
…Тихо отворилась дверь, в нее просунулась кудрявая голова химика Зебурха.
— Разрешите, товарищ подполковник? Я по поводу командировки в Москву.
Савельев убрал в стол письма и указал на стул.
— Натан Самуилович, документы я подписал, возьмите в канцелярии, можете завтра же лететь.
— Премного вам благодарен, товарищ подполковник, будьте уверены, я мигом. — Зебурх поднялся со стула.
— Погодите минуту, Натан Самуилович. — Савельев в некотором смущении спросил: — Вы не окажете мне небольшую услугу?
— Бог мой, Александр Васильевич, и вы об этом спрашиваете меня, Натана Зебурха? Да хоть две, нет, лучше три.
— Не смогли бы передать письмо и небольшую посылку жене и теще? Они живут в Москве.
— И вы бы сомневались? Так хоть в Сморгони или в Житомире пусть они живут, Зебурх мигом бы все доставил.
— Благодарю вас. К вечеру посылка и письмо будут готовы. Большое вам спасибо. Но помните, об этом никому. Нам запрещено.
Зебурх закатил глаза и сделал мину мученика:
— Я вас умоляю, товарищ подполковник, кому вы это говорите? Вы говорите бывшему невольнику научной шараги. А там, мой дорогой начальник, тайны привыкли хранить пуще государственных.
Отец сообщал о скором переезде из Мурманска в Ленинград, о том, как его ждут в родной Военно-медицинской академии. Вновь уговаривал отправить Лену рожать к нему и жить у него под его врачебным присмотром. Отцу, конечно, было скучно и неуютно одному в их старой профессорской квартире. Он верил в возвращение сына, радовался его браку, будущим внукам, надеялся, что скоро его дом наполнится семейным теплом, и он наконец обретет душевный комфорт после страшных лет войны и, возможно, станет забывать те сотни несчастных раненых, которых он не смог спасти, чьи лица он видит каждую ночь в кратких и тяжелых снах.
Глава 17
Вот уже третий час после ужина Миш корпел над своим первым доносом, или вернее сказать, донесением, теперь ведь он ощущал себя вполне официальным, пусть и секретным, лицом, имеющим особый псевдоним — Мокрый. Получалось не совсем складно, но Миш был доволен, по-другому никак не выходило.
«Следователю капитану государственной безопасности Игнатенко А.Н.
За прошедшую неделю здоровье господина группенфюрера СС и генерал-лейтенанта полиции Ганса Баура улучшилось. Он стал больше улыбаться, с аппетитом есть. Разрешил брить его каждый день. Кроме меня, лечащего врача и медсестер, никто к нему не приходил. Спит господин группенфюрер нормально, иногда постанывает.
Секретный сотрудник Мокрый».
В час ночи за ним пришел конвоир и доставил в то же здание, что и первый раз, но этажом выше. В темном маленьком кабинете при настольной лампе за столом, заваленным документами, в одной рубахе сидел капитан Игнатенко. Не предлагая Мишу сесть, он спросил усталым голосом:
— Скажите, Миш, вы идиот или только прикидываетесь?
— Никак нет, господин капитан!
Капитан вскочил со стула, сунул в нос Мишу его донесение и заорал:
— Как это нет? А это что? Болван! Я же тебе, дураку, все объяснил нормальным немецким языком, что писать.