— Здравия желаю, товарищ подполковник! — гаркнул Зотов, сделав три строевых шага навстречу Савельеву и чуть было не вскинул в порыве чувств руку к козырьку для отдачи чести, но в последний момент вспомнил о непокрытой голове и о фуражке, лежащей на стуле.
— Здравствуйте, майор, — Савельев улыбнулся и пожал протянутую руку, — что это вы так официально?
— Виноват, товарищ подполковник, исправлюсь. — Зотов никак не мог выйти из ступора. — Осмелюсь спросить, дело-формуляр[43] Баура принести?
— Нет, не стоит. У меня к нему только один вопрос. Но хочу предупредить, майор, вам при моем допросе придется покинуть камеру. Это связано с выявлением информации, которая несет сведения, составляющие государственную тайну. Вам все понятно?
— Так точно, товарищ подполковник.
— Предупредите сотрудников следственного изолятора: любая попытка подсматривать, подслушивать и осуществлять звукозапись моего допроса будет рассматриваться как измена Родине, а все записи будут изъяты.
— Будет сделано, не беспокойтесь, все понимаю. — Зотов нервно вытер пот со лба не очень свежим платком. Подполковник ему нравился, но, даже улыбаясь, он вызывал страх в душе Зотова.
— Давайте Баура.
Майор Зотов распахнул дверь камеры и приказал конвойному ввести военнопленного Баура, а сам тихо, словно на цыпочках, выбрался в тюремный коридор.
Савельев никогда не видел Баура стоящим. В мае в госпитале они с Леной допрашивали лежащего в постели раненого, истерзанного болью человека, живым местом у которого, как им казалось, были только глаза, излучавшие упрямство и непреодолимую силу воли. На костылях малорослый Баур казался еще ниже. Но выглядел он гораздо лучше, был побрит, причесан, одет в чистую форму немецких десантников. Баур сразу узнал молодого подполковника, с которого началось знакомство с советскими спецслужбами. Он улыбнулся, постарался встать по стойке смирно.
— Здравствуйте, господин подполковник. Вы можете мне не поверить, но искренне рад вас видеть.
— Здравствуйте, Баур, присаживайтесь.
Баур уселся на краешек табурета и попросил разрешения дать ему еще один стул, примостить культю. Савельев открыл дверь и приказал конвойному принести табурет и два стакана крепкого чая. Когда все было исполнено, он начал допрос с формальных вопросов об имени, годе и месте рождения, родственниках, учебе, годах и местах службы, званиях и наградах, партийности. Но, к удивлению Баура, подполковник ни слова не спросил о фюрере, последних днях в фюрербункере, не задавал глупых вопросов о способах бегства фюрера из Берлина, о документах и ценностях, вывезенных в Альпы самолетами особой правительственной эскадрильи, не интересовался Генрихом Мюллером и Мартином Борманом. Савельев спросил:
— Как себя чувствуете, Баур?
С благодарностью улыбнувшись, тот ответил:
— Спасибо, господин подполковник, видимо, мог бы и лучше, но в целом вполне сносно.
— Как нога, заживает?
— Потихоньку затягивается. Требуется серьезное лечение, но в моих условиях это вряд ли возможно.
— Постараюсь чем-то помочь. Во всяком случае, лекарства, необходимые растворы и перевязочный материал обещаю. — Савельев сделал пометки в блокноте. — Будут ли какие просьбы?
— В целом, господин подполковник, все в порядке, только вот переписку с родственниками не разрешают. Вернее сказать, писать не воспрещают, но письма, я твердо знаю, в Германию не отправляют. Неужели ваши коллеги боятся, что я сообщу что-то секретное? Для этого есть цензура.
— Разберемся, — буркнул Савельев, сделав пометку в блокноте. — Баур, у меня к вам несколько вопросов. Что вы знаете о производстве реактивных двигателей для самолетов Ме-163, Ме-262, Ar-234, Ju-287, Не-280 и других машин?
Баур задумался, левой рукой крепче оперся о костыль, пальцами правой стал потирать кончик носа. Глядя в пол, а возможно, не глядя никуда, он безмолвно просидел несколько минут. Савельеву даже показалось, что группенфюрер СС замкнулся и выбирает: отвечать на вопрос или нет. Но не стал торопить пленного, принялся листать исписанные страницы блокнота. Отхлебнув из стакана, Баур начал:
— Возможно, вы знаете, германская промышленность к концу войны успешно освоила серийное производство двух отличных реактивных двигателей: BMW-003 и Jumo-004.
— Мы не только знаем об этом, в наших руках есть практически все модели производившихся в Германии реактивных самолетов и оба двигателя в разных модификациях.
— Следовательно, вы также знаете, что каждый двигатель выпускался в различных модификациях для истребителей, штурмовиков, разведчиков, истребителей-бомбардировщиков и бомбардировщиков. Но беда состояла в том, что двигателей выпускалось недостаточно, их крайне не хватало, за них дрались концерны Юнкерса, и Мессершмитта, и Хейнкель, и другие фирмы. Дошло до того, что с сорок третьего года генерал-фельдмаршал Мильх лично и поштучно распределял двигатели по сборочным заводам всех фирм.
— Где выпускались эти двигатели?
— Где конкретно выпускали BMW-003 и его модификации, я не знаю. Полагаю, в Баварии и еще где-то на Западе. Никогда этим не интересовался. Хотя погодите, где-то слышал про завод в Алахе, но могу ошибаться. А вот двигатели Jumo-004 в разных модификациях производились в Дессау на моторостроительном заводе Юнкерса.
— Откуда вам это известно? — Савельев старался не показать немцу своего волнения.
— Во-первых, я много раз по службе бывал на заводах Юнкерса, знал руководителей, конструкторов, инженеров. От них я слышал о налаживании производства реактивного двигателя именно в Дессау. Я был дружен с полковником люфтваффе Хайо Германном, первым испытателем Ме-262В, ночного истребителя-перехватчика. В феврале этого года, будучи на испытательном аэродроме в Рехлине, я повстречал там полковника Германна, который только завершил очередной полет на новой машине. Он и рассказал мне, что на западной окраине Дессау в штольне старой соляной шахты наладили массовое производство Jumo-004.
«Баур подтвердил то, что уже обнаружено моими людьми в Дессау, — подумал Савельев, — это, видимо, и есть тот самый подземный завод. Но вряд ли только один завод, пусть и выпустивший больше двух тысяч реактивных двигателей, мог обеспечить все потребности люфтваффе. Знает ли Баур о других?»
— Мы обнаружили этот завод, а в нем более двух тысяч двигателей разной стадии готовности и разной модификации. Мы также нашли и техническую документацию на производство двигателя Jumo-004. — Савельев впился взглядом в Баура. — Но один завод не мог ведь обеспечить массовую сборку реактивных самолетов почти на двух десятках предприятий? Значит, были и другие моторостроительные заводы, выпускавшие Jumo-004? Вам о них известно, Баур?
«Как же мы недооценивали этих русских, — с грустью думал Баур. — К чему были все эти надутые щеки адмирала Канариса с огромным штатом абвера, шаловливое ребячество Шелленберга с вечно сальными анекдотами или вечная наигранная таинственность Гейдриха, а после его гибели — Кальтенбруннера с огромным количеством сотрудников и осведомителей гестапо и СД? Русские разведка и контрразведка оказались очень оперативными, проворными, ловкими, словно цирковые эквилибристы. Если большинство их оперативников такие, как этот подполковник, тогда все объяснимо. Тогда понятно, почему русские так быстро обнаруживают хорошо упрятанные секреты рейха. Но надо отвечать, молчание могут неверно расценить».
— Конечно, видимо, работало несколько моторостроительных заводов. Но, поверьте, я знаю еще только один, в Нордхаузене. Там тоже шла сборка Jumo-004.
— Вы уверены в этом? Откуда вы об этом знаете?
— С уверенностью утверждать не могу. Информация о заводе в моем мозгу отложилась из разных источников. Однажды, — по-моему это было в начале сорок третьего года в Берлине, — зайдя в ресторан пообедать, я обнаружил там Мильха с группой генералов люфтваффе. Меня пригласили за стол, и в ходе беседы Мильх поручил одному из генералов, кому, точно уже не помню, отправиться в Нордхаузен с целью инспектирования строительства моторостроительного завода.
— Почему вы думаете, что именно там собирали Jumo-004?
— В конце сорок четвертого я слышал, как Геринг, выйдя от фюрера, просил по телефону Мильха представить ему график выпуска этих моторов на заводе в Нордхаузене. Кроме того, в январе этого года, будучи в Дессау, я сам видел разгрузку реактивных двигателей на опытном заводе Юнкерса. Я спросил тогда технического директора, откуда продукция, и получил ответ: из Нордхаузена.
Савельев, записывая ответы Баура, весь напрягся. Оставался единственный, но самый главный вопрос: где двигатель Jumo-0012?
— Баур, что вы знаете о реактивном двигателе Jumo-0012?
Баур вновь ушел в себя. Он знал об этом, как говорили, чудо-двигателе, предназначенном для дальнего тяжелого четырехмоторного бомбардировщика Ju-287, который сперва был похоронен Удетом, а затем Герингом. Двигатель прошел все испытания, получил высокую оценку специалистов, был изготовлен предсерийно в нескольких экземплярах, но в серию попасть не успел, закончилась война. Двигатель собирали в Нордхаузене.
«Но стоит ли об этом говорить русскому контрразведчику? Я и так много ему рассказал, надо что-то сохранить на потом. Возможно, подполковник и вправду чем-то поможет. А если не сказать, может обидеться и ничего из обещанного не выполнит. Бог с ним, с этим двигателем».
— Знаю, что он — дальнейшее и очень успешное развитие двигателя Jumo-004. Но, к большому сожалению, Геринг ничего не понимал в бомбардировочной авиации и стал могильщиком суперсовременного самолета Ju-287, для которого и был изначально предназначен этот двигатель. Предваряя ваш вопрос, скажу: Jumo-0012 собирали тоже на заводе в Нордхаузене. Но, по моим сведениям, успели изготовить не более десяти штук.
— Где может находиться документация на двигатель? — Савельев почувствовал в теле мелкую дрожь, какую испытывает азартный охотник, уже выследивший и взявший на прицел долгожданного зверя. Только бы не выдать своего внутреннего состояния.