т только мира.
Вернувшись в Берлин, фюрер назначил на 25 марта в рейхсканцелярии совещание с командующими и начальниками штабов видов и родов вооруженных сил, пригласив на него и меня, видимо, для того, чтобы потом, наедине, за чашкой кофе или чая, выпытать мое мнение о позициях генералов. Он так часто поступал. Я чувствовал себя не очень уютно в окружении высшего генералитета вермахта, люфтваффе и кригсмарин, но этот дискомфорт быстро исчез, когда входившие в кабинет фюрера генералы и адмиралы по-товарищески здоровались со мной за руку, демонстрируя мне расположение и доверие. Фюрер сделал небольшой обзор событий, связанных с аншлюсом Австрии, созданием независимого государства Словакия и протектората Богемия и Моравия на территории оккупированной Чехии, а также присоединением Мемельской области. Он поблагодарил высший командный состав за отличные действия войск, а затем заявил:
— Господа! Современная ситуация непростая. Идут боевые действия между Словакией и Венгрией, нашими союзниками, Румыния, тоже наш союзник, собирается воевать с Венгрией, а Франция с Италией, Польша мобилизует армию против нас. Считаю, решение проблем Данцига и «Польского коридора» возможно силовым способом.
Кабинет фюрера окутала зловещая тишина. Казалось, пробеги по бумагам муравей, мы услышали бы его громкий топот. Генералы и адмиралы воевать не хотели, это было давно известно. Но сейчас на лицах многих запечатлелись растерянность и испуг. Фюрер, оценив ситуацию, приказал фон Браухичу к 3 апреля подготовить ежегодную директиву верховного командования вермахта.
— Один из разделов директивы должен быть посвящен возможной войне с Польшей. Самым ранним сроком этой операции назначаю 1 сентября.
Фон Браухич молча склонил голову и тут же попросил всех присутствовавших представить свои письменные соображения по поводу плана-графика проведения польской кампании.
В середине апреля Мильх предложил Герингу организовать выставку современных образцов боевой авиационной техники. Геринг согласился и тут же об этом доложил фюреру, который с энтузиазмом встретил идею и в свою очередь поручил Герингу вначале ознакомить с выставкой итальянского наследника, который в июне должен был прибыть в Берлин. Фюрер дал мне задание слетать в Италию, забрать наследного принца с делегацией и доставить его в Берлин. Что мною и было сделано. На борт «Кондора» и двух Ju-52 мы взяли принца Умберто с супругой и небольшую группу итальянских генералов и офицеров, главным образом военных летчиков.
Через трое суток фюрер велел мне доставить его и ее высочеств обратно. Мы вылетели из Берлина в чудесную погоду и после комфортного перелета сели в миланском аэропорту Тальедо. Принц и принцесса горячо благодарили меня за замечательный полет, а принц обещал подарить свой фотопортрет. Недели через две обещанный портрет доставили мне из итальянского посольства с автографом принца.
Военно-воздушная выставка состоялась в Рехлине, а 3 июля Геринг с Мильхом организовали специальный показ техники для фюрера. Выставленное вооружение, вне всяких сомнений, представляло собой самое передовое в мире. Были продемонстрированы истребители Ме-109 и Не-100, первый в мире истребитель-перехватчик с ракетным двигателем Не-176, бомбардировщик Не-111, взлетавший с помощью ракетных ускорителей. Геринг с Мильхом светились счастьем от произведенного на фюрера впечатления. Между тем у меня создалось впечатление, что фюрер сделал неверные выводы о боевой готовности люфтваффе. Он неоднократно с восторгом говорил мне:
— Вот, гляди, Баур, все это нам удалось сделать за каких-то шесть лет. У нас лучшая боевая авиация в мире! Геринг не обманул, люфтваффе готовы к войне с Польшей.
Как же он ошибался! Как ловко Геринг с Мильхом и Удетом сумели обвести его вокруг пальца! Он поймет это только через три года.
Тем временем война неумолимо приближалась. В рейхсканцелярии чувствовалась суета, по коридорам то и дело сновали офицеры-курьеры с документами из штабов видов вооруженных сил, сплошной чередой шли совещания с генералами и адмиралами, дипломатами и промышленниками. Я интуитивно понимал, что закончился самый счастливый этап моей жизни, жизни мирной и комфортной. Любая война — неизведанная пропасть. Многие заранее стали к ней готовиться. Геринг, например, всю свою родню, служившую в вермахте, перевел в люфтваффе и отправил служить подальше от Польши. Но я не мог просто так вот прийти к фюреру и попросить его не посылать моего брата Франца на польский фронт. Я был солдат, и фюрер это особо ценил.
Глава 42
После встречи с молодым подполковником из военной контрразведки Баур внутренне ожил, держался бодрее, был уверен: русский офицер чем-то поможет, что-то должно измениться к лучшему. Через несколько дней и вправду последовали изменения. В тюремном лазарете его осмотрели военные хирурги, солидные люди, два полковника и генерал, долго разглядывали и ощупывали культю, долго совещались без Баура. Затем один из полковников, профессор военно-медицинской академии из Ленинграда, по-немецки огласил вердикт:
— Операцию вам, Баур, делали профессионалы, сделали вполне удачно. Зря вы распускаете слухи среди военнопленных, что в госпитале не было никаких хирургических инструментов и медикаментов, что резали чуть ли не грязным перочинным ножом.
Баур, действительно говоривший об этом в камере, весь побагровел от стыда, но, будучи человеком упрямым и честолюбивым, попытался все же отрицать:
— Но это не так, господин полковник…
— Прекратите, Баур, все так. Все именно так. Так вот, операция прошла вполне удачно, иначе процесс затягивания раны пошел бы совсем не так быстро. Мы назначили вам двухмесячный курс интенсивной терапии в амбулаторных условиях, а затем, после нового обследования, направим вас в госпиталь.
Курс терапии начался немедленно. Антибиотики и витамины, ежедневные обработки растворами и мазями с перевязками, тридцать грамм сливочного масла с белым хлебом, съедавшиеся в лазарете, делали свое дело. Баур уже через неделю чувствовал себя гораздо лучше.
«Русский контрразведчик не обманул. Теперь надо добиться разрешения на переписку, — думал Баур. — Нужно расширить образовавшуюся брешь в русской обороне». И он тут же написал очередное письмо начальнику Бутырки с требованием разрешить ему переписку с родственниками.
Но он плохо знал людей из НКГБ и НКВД, эти умели и держать оборону, и наступать. Доставленный на очередной допрос, Баур сразу определил, что майор Зотов не в настроении. Майор перешел в атаку:
— Вы что же, Баур, совсем обнаглели?! У кого вздумали требовать, у советской власти? У власти, которая в пух и прах разгромила вашу поганую фашистскую Германию? — Баур открыл было рот, но майор гаркнул: — Молчать, когда говорит советский офицер! Переписку ему подавай! Уже написал одно письмо, нарушая правила, передал его втайне. Да тебя, фашиста недобитого, за одно это надо было расстрелять!
«Интересно, — соображал Баур, — а ответ пришел? Видимо, пришел, по всем срокам должен был прийти. Но от них не добиться».
Разгневанный Зотов продолжал:
— Все, цацканья с тобой прекращаются, допросы будут продолжаться в интенсивном режиме. Сейчас с тобой поговорит полковник госбезопасности.
Зотов быстро собрал бумаги в портфель, открыл дверь камеры, впустив конвоира, сам удалился, а через минут пять в камеру вошел полковник. Был он среднего роста, плотный, с аккуратной стрижкой густых иссиня-черных волос, южными чертами загорелого или с врожденной темной пигментацией лица, нос с горбинкой. Острым, словно лезвие бритвы, взглядом чуть прищуренных карих глаз окинул Баура.
— Я полковник Мартиросов. Времени у вас много, Баур, пора писать мемуары. — Он ухмыльнулся кончиками губ, но глаза оставались колючими, недоброжелательными. — Каждый день писать будете, от сотворения мира, — он вновь попытался ухмыльнуться, — вашего мира, Баур, вашего, то есть от вашего рождения до 2 мая 1945 года. Подробно, год за годом. Особенно подробно о времени, когда вы стали работать на Гитлера. Подробно, в деталях, о событиях, людях, разговорах, мыслях, обещаниях, эмоциях, быте, кухне, одежде… О Гитлере, Еве Браун, Геббельсе, Геринге, Гиммлере, Гессе, других высокопоставленных нацистах, генералах и адмиралах, руководителях СС и РСХА, министрах, гауляйтерах, командовании авиацией. Подробно обо всем и всех. Вам понятно, Баур?
— Так точно, господин полковник.
— Отлично. А чтобы проверить ваши эпистолярные способности, поначалу напишите собственноручные показания о своей жизни и карьере. Через неделю жду первый результат. Желаю вам удачи и советую писать правдиво.
В камеру Баур возвращался, как ни странно, в приподнятом настроении. «Во-первых, — считал он, — началось лечение, во-вторых, хоть каким-то полезным делом займусь. Посмотрим, может быть, через этого ястребинолицего полковника добьюсь права переписки».
На столе в камере для него уже были приготовлены стопка чистых листов бумаги, металлическая чернильница, ручка и набор новеньких анодированных перьев. Баур поведал соседям по камере о майоре Зотове, полковнике Мартиросове. После ужина, как уже завелось, он ложился на койку и рассказывал соседям о своей жизни и службе, о фюрере, его стойкости, уме, порядочности и очаровании.
Утром майор госбезопасности Зотов читал свежее донесение агента Вернера.
«Агентурное донесение агента Вернера от «…»… 1945 г. в отношении Ганса Баура. Перевод с немецкого языка.
Секретно
Группенфюрер СС Баур
Баур прибыл с допроса в улучшенном настроении. Тем не менее он жалуется на свое плохое положение и тревожится за свою участь.
Сегодня он обрисовал генерала Удета как гениального летчика-истребителя, но как неисправимого пьяницу. Его самоубийство он считает фактом. Причиной этого он считает недостаточное развитие новых типов самолетов, в результате чего он разошелся с Мильхом.
Про Мильха он говорил противоречиво. Вначале он уважал Мильха и даже дружил с ним. Но, узнав о связях Мильха с англичанами, возненавидел его. По его словам, Мильх заблаговременно улетел в Испанию. После этого был якобы арестован его адъютант, получавший от него письма из Испании.