з ЦАГИ, ЦИАМа, ВИАМа, ЛИИ и НИИ ВВС, участвовавших в поисковых работах, немецких инженеров во главе с доктором Бааде, командиров воинских частей, оказывавших содействие группе Савельева и военных комендантов Дессау, Рослау, Нордхаузена, Ашерслебена.
Савельев зашел в кабинет Снигирева дать заму последние наставления перед завтрашним полетом в Москву. В дверь постучал дежурный офицер и доложил:
— Товарищ подполковник, поляка взяли и уже привезли.
Савельев и Снигирев с удивлением переглянулись, Снигирев быстро убрал документы со стола. Савельев приказал:
— Давайте его сюда.
Вошел капитан Сергиенко, отвечавший за наружное наблюдение в Рослау, веселый, не успевший подавить возбуждение.
— Докладываю, товарищ подполковник. В Рослау работают три наших группы наружки. Лейтенант Сыромятов, старший группы на городском автовокзале, обратил внимание на здорового мужика, третий день подряд клянчившего у немцев-водителей автобусов солярку в обмен на продукты питания. Немцы ему отказывали, видимо, боясь провокации или своей полиции. Мы опросили водителей, с кем он общался, и выяснили, мужик говорил по-немецки с сильным восточным акцентом, как говорят обычно поляки, чехи или словаки. Просил он, ни много ни мало, триста литров солярки у каждого, обещав взамен свиную американскую тушенку, рыбные консервы, муку и сахар. Мы сели ему на хвост, но не смогли обнаружить, как он попадал в город. Мужик каждый раз пешком уходил в сторону Эльбы, сворачивал в лесок и исчезал, словно нечистая сила. Я решил подыграть ему. Сегодня утром он, как обычно, явился на автовокзал. Я вышел из рейсового автобуса под видом водителя и сам заговорил с ним, попросив закурить. Тот протянул полную пачку «Кэмела», спросив, не богат ли я соляркой. Я ответил, что могу и больше достать, около тонны, но в обмен потребовал половину продуктами, а половину советскими рублями и чтоб задаток деньгами сразу. Он с радостью согласился, и я повел его в полуразрушенный правый флигель автовокзала. Там мы его и взяли. Мужик оказался здоровый, пришлось слегка помять.
— Говорить сможет? — с надеждой спросил Снигирев.
— Конечно, сможет, товарищ майор. Ну получил пару раз по морде, ну фингал под глаз повесили, в ухо слегка заехали, а так все в полном порядке.
Савельев усмехнулся:
— Вы, капитан, допросили его? И почему решили, что он поляк?
— Никак нет, товарищ подполковник, не допрашивал. Я знал, что вы в штабе. А то, что он поляк, я сразу понял. Он букву «л» перед твердыми гласными, как все поляки, не выговаривает, а произносит «уэ».
— Хорошо, вводите его.
Мужчина и правда был хоть куда. Здоровый, почти двухметрового роста, с развитой мускулатурой, кулаками, подобными пудовым гирям. Если бы не огромный лиловый кровоподтек под правым глазом и множество ссадин, его лицо вполне можно было бы определить как весьма приятное и даже не лишенное привлекательности. Такие, как правило, нравятся женщинам. Глаза умного и опытного человека, но злые. Его со скованными наручниками руками усадили на стул. Дежурный офицер приготовился вести протокол допроса.
— Фамилия, имя, год и место рождения, национальность? — начал Савельев по-немецки. — Или вы говорите по-русски?
Задержанный затравленно поглядел на подполковника и отвернулся.
— Снимите с него наручники, — приказал Савельев лейтенанту.
Тот снял наручники, но на всякий случай расстегнул кобуру. Савельев придвинул изъятую при обыске пачку «Кэмела» со спичками к поляку и попросил Снигирева организовать чай.
— Закуривайте, — предложил Савельев.
Тот медленно вытянул сигарету, прикурил, иным, смягченным взглядом посмотрел в глаза Савельеву.
— Повторить вопросы?
Задержанный, чуть помедлив, ответил на хорошем русском с явным польским акцентом:
— Не надо, я помню. Петр Корчинский, пятнадцатого года рождения, город Новогрудок, поляк.
Снигирев принес поднос с тремя стаканами чая, придвинул один поляку. Савельев продолжал:
— Место службы до войны, звание?
Поляк отхлебнул из стакана, соображал, с чего начать и все ли говорить этим ненавистным русским.
— В тридцать пятом окончил Гродненское пехотное училище и в чине подпоручика был направлен в Нарочь заместителем командира роты пехотного полка территориальной обороны.
— Дальнейшее прохождение службы?
Корчинский пропустил вопрос мимо ушей, уселся поудобнее, бесцеремонно стал разглядывать кабинет, обернулся назад, будто прикидывал расстояние до двери, нахально рассматривал офицеров. Савельев спросил:
— Вы расслышали вопрос или повторить?
Поляк ухмыльнулся. На его лице появилась нагловатая гримаса. Растягивая слова, он ответил вопросом на вопрос:
— Зачем вам все это, господа советские контрразведчики? Вы ведь меня все равно расстреляете?
Ему хотелось вывести из себя этих русских болванов, хотелось накалить обстановку, усыпить таким образом их реакцию и, свалив прямым ударом кулака подполковника, выхватить пистолет у лейтенанта, расстрелять эту троицу и сигануть в окно. Благо до земли близко. А потом захватить стоявший внизу «виллис» и вперед наудачу. Он не сомневался, справится с офицерами легко.
В дверь постучали, лейтенант поднялся и повернулся спиной к Корчинскому. Тот мгновенно вскочил со стула, сбил лейтенанта с ног, выхватил из кобуры ТТ, присел и резко развернулся, решив вначале уложить майора, а затем подполковника. Но страшной силы удар в лицо спутал все его карты. Он выронил пистолет и обеими руками закрыл голову. Вторым ударом в солнечное сплетение майор Снигирев сложил поляка пополам, а Савельев заломив ему руки назад, скрепил их наручниками. Какое-то время задержанный лежал на полу, подергиваясь и с шумом вдыхая воздух. Его усадили на стул. Савельев продолжил допрос, будто ничего не произошло:
— Прохождение вами службы до первого сентября тридцать девятого года?
Корчинский понял, что с ним работают профессионалы, такие штучки здесь не проходят. Бежать не удастся. Если начнет давать показания, может быть, зачтут и не расстреляют? И он заговорил:
— В тридцать шестом окончил курсы офицеров военной разведки в Варшаве. В ноябре того же года был направлен в минскую резидентуру второго отдела Генерального штаба Войска польского. Занимался выявлением и составлением списков партийных и советских работников в Минске и Минской области, работников органов госбезопасности и милиции. В тридцать седьмом за успешное выполнение задания мне досрочно присвоили чин поручика, наградили военной медалью и назначили заместителем начальника разведотдела новогрудской пограничной бригады. Господин подполковник, если я дам подробные показания, меня не расстреляют?
Савельев усмехнулся и сдержанно ответил:
— Поглядим, что за показания давать будете. Чем занимались в погранбригаде?
— Собирали сведения о расквартированных в Белоруссии частях и соединениях Красной армии, создавали агентурную сеть из поляков, проживавших в Белоруссии, готовили тайники с оружием на случай войны с Россией.
— Все это подробнейшим образом изложите письменно, по годам, населенным пунктам, фамилии и клички агентов, руководителей и сотрудников резидентуры, места тайников, явок, сохранившиеся пароли. Теперь подробно с первого сентября тридцать девятого.
— С немцами воевать не пришлось. Весной тридцать девятого я получил чин капитана и возглавил разведотдел пограничной бригады. Семнадцатого октября тридцать девятого года бригада вступила в боевые действия с частями Красной армии, вторгшимися на территорию Польши. Или, как у вас говорят, вошедшими в Западную Белоруссию с освободительной миссией. — Он скривил разбитые губы в подобии усмешки. — Моя разведгруппа минировала мосты, дороги, линии электропередачи, железнодорожные станции и пути. Через неделю мы были окружены советскими пограничниками, и после жестокого боя группа перестала существовать. Из двадцати трех человек в живых осталось пятеро, но ушел я один, другие попали в плен. Через Румынию я пробрался вначале в Гибралтар, а затем в Лондон, где после непродолжительного отдыха меня направили в британскую разведшколу. Летом сорокового по заданию польского правительства в эмиграции я был отправлен в Польшу организовывать разведывательно-диверсионные группы.
Савельев знаком руки прервал поляка.
— Дальше о вашей деятельности в Армии крайовой. Мы хорошо осведомлены о том, что с немцами она практически не воевала. Отдельные партизанские стычки с жандармами и ряд диверсий в счет не идут. Берегли силы, готовились к встрече с Красной армией, чтобы вовремя захватить власть на местах и заявить: «Вот глядите, здесь уже правит законное лондонское правительство в изгнании!» Не так ли, господин капитан? В сорок четвертом вы работали в Виленском крае или в Белоруссии? Принимали участие в Варшавском восстании?
Корчинский с удивлением посмотрел на подполковника. «Мы сильно недооценивали русских. Всегда. Их разведка и контрразведка оказались не только эффективней наших, но и германских абвера, СД и гестапо. Да, пожалуй, и британской тоже. Но говорить ли им все?»
— В Варшавском восстании участия не принимал, у меня было иное задание. После того как в июле сорок четвертого нам, то есть АК, не удалось самостоятельно отбить у немцев Вильно и создать в городе польские органы государственного и муниципального управления, ваши военные власти не позволили, меня направили в мой родной Новогрудок, приказав отбить его у Красной армии и сформировать там польские органы власти, не подчинявшиеся Советам.
— Но и там вас постигла неудача, — продолжил за поляка Савельев, — причем вырваться удалось немногим. Беда в том, Корчинский, что вы и ваши люди вели себя там, под Новогрудком, словно эсэсовские каратели. Грабили население, убивали несогласных с вами, вешали представителей советской власти, милиционеров, учителей, даже врачей и медсестер, сжигали белорусские села и хутора, жители которых отказывали вам в продуктах и крове. — Савельев поднялся, закурил, стал прохаживаться по кабинету. — А уж когда вы стали совершать диверсии против частей Красной армии, нападать и убивать наших солдат и офицеров, вы сами подписали смертный приговор своей Армии крайовой, выродившейся в шайку мародеров, убийц и насильников. Помните, как вас обложили на хуторе Ясеновичи, где вы держали свой штаб? Почти все были задержаны из вашей банды, но вам вновь удалось скрыться. Ладно, давайте поговорим о последней вашей операции здесь, в Германии. Прошу очень подробно.