Полет ворона (ЛП) — страница 3 из 47

Это все хорошо, но я не убедила пока что даже народец, что жил рядом. В этом-то и проблема. Мой дар был мощным. Я изменила им исход сражения, призвала камнемона, чтобы он упал и раздавил Силовиков. Но последствия были тяжелыми, ведь пострадал и один из мятежников, от своей раны он умер. В тот день мятежники считали меня героиней. Но я не чувствовала себя такой. Такая сила пугала меня. Потому я не хотела ее использовать, пока не пойму, как делать это с умом. Нужно дотянуться до Народца внизу без использования дара, убедить, а не заставить. Шалфей и ее клан подружились со мной без зова. Почему тут не может случиться так же?

Мое здоровье стало лучше. Сил стало больше, благодаря хорошей еде, отдыху и тренировкам. Я привыкла жить в замкнутом месте с людьми. Поначалу было сложно, ведь я давно уже не желала в Лесу воронов с семьей. Мы с отцом долго были одни, а после его смерти осталась только я. А потом Флинт и я. Я старалась поменьше думать о нем, ведь воображение рисовало Флинта при дворе, в беде, под подозрением. Порой он снился мне, и я не могла понять эти сны. Я молчала о них. Он был моим товарищем во времена беды, порой я доверяла ему, порой сомневалась в нем, но он стал выше всех друзей. И теперь ушел. Но нельзя тратить время на сожаления о том, чего не могло быть.

Я не считала дни, но другие это делали. Близилась середина зимы, и даже Бэн и Кенал, недавно прибывшие в Тенепад, начинали напоминать воинов, благодаря тренировкам Тали и их тяжелой работе. Мы сидели в столовой, единственном большом месте, где могли поместиться все, выполняя различные задания в свете ламп, когда ужин был завершен. В одном конце горел огонь Миллы в большом очаге, согревая место. Реган и Тали сидели вместе, рыжая и темная головы склонились над картой, разложенной на столе. Они спорили, но говорили тихо. Руки Тали были скрещены, а Реган, что было странно для него, хмурился.

Мы с Евой чинили одежду. Киллен, лучший лучник Тенепада, работал с материалами, что разложил на столе перед собой. Андра точила мой нож, щурясь. Рядом лежали особые ножны, что я сделала, с амулетами. Она не спрашивала о них, а я не выдавала всего. Я научилась делать такое у бабушки, мудрой женщины. Рассказывать о ней было больно даже теперь. Она пала жертвой Сбора, жестокого ритуала, что сделал ее оболочкой, ведь порабощение не получилось. Ее уничтожили на моих глазах, мне было двенадцать. Я пряталась и смотрела. Я научилась отгонять воспоминание, пока не стало больно.

Когда Флинт рассказал мне, что он — Поработитель, что тоже применял такую магию к людям, я убежала. Мне было плохо. Флинт называл это исцелением разума, хорошей старой магией, как это было до Кельдека. Мне пришлось смириться с тем, что когда-то эта сила была для исцеления. Но я не говорила о бабушке, ни о ее мудрости и любви, силе и доброте, ни о хрупкой оболочке, которой она стала. Ее смерть была ей спасением.

Большой Дон чинил копье. Маленький Дон, что был ниже, играл на трехструнной скрипке и тихо напевал. Другие играли в камни, кости, прочее, и система подсчетов была сложной, казалось, она менялась каждый вечер. Счет отмечали на стене углем, часто спорили о нем.

Я не думала об играх. Никто не знал, что я встретила Флинта, когда он выиграл меня в кости. Та ночь осталась в моей памяти навек. А после игры Сбор обрушился на Темноводье, моего отца сожгли. Я старалась быть спокойной, когда народ приносил доки и кости, научилась не вздрагивать всякий раз, когда они выкрикивают: «Копье! Гончая! Олень!».

— Тебе пора спать, — взглянула на меня Ева. — Ты выглядишь усталой. Опять плохие сны?

Скрывать тут что-то было сложно.

— Я в порядке. Дай мне хотя бы закончить штопать эти штаны.

— Опять Тали, — отметила Ева. — Она изнашивает их быстрее остальных, но мне еще дорога голова на плечах, так что я не прошу ее чинить их самой. Она ведь делом занята. Одна стоит четверых мужчин.

Работая костяной иглой, надеясь, что Тали не будет возмущена моими кривыми стежками, я позволила себе думать о Флинте, ведь это сон о нем помешал мне спать прошлой ночью. Было сложно понять, кем мы были друг для друга. Не любовники. Не возлюбленные. Между нами было что-то глубокое, его было сложно описать словами. Я боялась за него. И, несмотря на то, кем он был и что делал, я хотела, чтобы он вернулся. Но только если от этого он не будет в большей опасности. Я хотела, чтобы мы могли быть вместе без страха. Я надеялась, это случится до того, как мы будем старыми и безразличными.

— О чем мечтаешь, Нерин?

Я выдавила улыбку.

— О лучших временах. Шансах. О хорошем.

— Ах, да. Все мы мечтаем об этом.

— Даже Тали? Не знаю, что она будет делать, когда Олбан будет мирным.

Тали все сильнее спорила с Реганом, она ударила по столу.

— Мир не спешит появляться, — сказала Ева. — А если он и наступит, народу нужны защитники, дозорные. Всегда есть работа бойцам.

— Тали как дозорный? Да она за пару дней соберет армию, — я поняла, что в комнате воцарилась тишина, и меня слышали и Тали, и Реган. — Прости, — быстро сказала я, оглянувшись. — Я не хотела обидеть.

— Песня! — вмешался Большой Дон. — Что может быть лучше зимней ночью? Кто с нами? Брасал, ты как?

Брасал был помощником Фингала, юношей с бородой, что мог легко поднимать пациентов. Его сильные руки правили кости. И у него был низкий певучий голос.

— Давайте! — Маленький Дон заиграл на скрипке. — Нам нужно что-то веселое, а не баллады о потерях и несчастьях.

— Я спою, если будет петь Реган. И остальные в припеве, даже ты, Тали.

— Я? — ее брови поднялись. — Я пою как ворона, Брасал. Оставлю это вам, — через миг она добавила. — Спой про ловлю гусей, эту я люблю.

Песня оказалась длинной и становилась все глупее. Реган пел высоко с низким голосом Брасала, и мы присоединялись в припеве сами. Эта перемена в тяжкой рутине дней радовала, люди улыбались. Мы с Евой пели и шили, Киллен делал стрелы. Когда песня закончилась, все начали заказывать песни и исполнять. Голос Регана был легче Брасала, был ясным и приятным. Скрипка соединялась с ним, порой уходила в свою мелодию. Огонь трещал, медовуху передавали по кругу, все радовались.

— Реган, — заговорила Милла в тишине после песни. — Помнишь зимнюю песню «Свет рождается из тьмы»? Мне она всегда нравилась, — она посмотрела на меня. — Раньше ее все время пели. Когда нам нужно было разжигать надежду.

Я кивнула. Милле было тридцать два, она была самой старшей в Тенепаде. Она и ее муж первыми присоединились к Регану вместе с Флинтом. А вскоре прибыли Фингал с Тали. Вшестером они были огоньком, из которого вспыхнуло большое пламя. Муж Миллы умер от несчастного случая. Я не хотела спрашивать. Люди делились историями, когда сами того хотели, это негласное правило никто не нарушал. У всех в Тенепаде была история потери в прошлом, как и у меня.

— Помню, — сказал Реган. — Брасал?

Он покачал головой.

— Не знаю. Начни, а я подхвачу.

Реган запел в тишине комнаты. Огонь отбрасывал тени на его мужественное лицо. Его голубые глаза сияли от чувств. Его голос был приятным, и все смотрели на него. Пальцы замерли в воздухе, игральные кости лежали на доске.

— Свет рождается из тьмы,

Утра нет без ночи,

Сменят горе радости,

Рассвет прийти захочет.

Будь смелее, путник!

Пусть нам светит солнце,

Озаряет путь нам,

И пылает в сердце.

Встань, уставший путник!

Надежды полон путь наш.

Мелодия утихла, в песне не было припева. Какое-то время все молчали. Я могла поклясться, что никто не дышал. В тишине раздался звон металла и повышенные голоса. Тали вскочила на ноги и заслонила Регана отточенным движением. Андра и Киллен поднялись чуть позже, она с посохом, а он — с топором. Нож Тали был наготове, я не успела увидеть, как она выхватила его. Брасал встал передо мной и Евой. Пятеро направились к входу с оружием в руках.

— Середина зимы, — прошептала Ева. — Кто придет, кроме безумца или ледяного троу?

Я дрожала и ждала. Троу были шуткой. Но я видела броллахана, и хотя он оказался другом, до этого он чуть не сбросил меня в бездну и напугал до смерти.

Крики, кто-то потрясенно воскликнул:

— Циан! Ради всего святого!

Реган пошел к двери. Тали остановила его поднятой рукой. Она беззвучно сказала ему:

— Погоди.

Долго ждать не пришлось. Большой Дон и Фингал пришли, поддерживая мужчину. Он был в шерстяной одежде, ткань укутывала голову и плечи, валенки казались тяжелыми и мокрыми. Снег был на его голове и плечах. Из-под ткани глаза казались очень яркими на бледной от усталости маске лица. Двое привели его к огню и усадили на скамейку. Все в комнате спрятали оружие.

— Сам, — сказал кратко Большой Дон.

Реган склонился перед путником, глядя в его лицо.

— Ради солнца и луны, Циан, ты на призрака похож! С возвращением. Согреем тебя. Милла…

Она уже наливала бульон в миску, пока один из мужчин поднес Циану кружку медовухи. Это точно был не безумец и не злодей, а один из нас.

— Поменьше, — предупредил Фингал, Циан поднял чашку дрожащими руками. — По глоточку. Вот так. Сними накидку. И обувь. Спаси нас Черная ворона, ты погляди на себя. Сколько ты шел сегодня?

— Вопросы на потом, — Реган жестом отогнал людей, освободив место. Милла принесла бульон. Брасал принес одеяло, укутал им Циана вместо накидки. Слушаясь Миллу, Маленький Дон принес кадку с теплой водой. Лицо Циана обрело цвет, но он все еще дрожал.

— Кто он? — шепнула я Еве.

— Один из наших, — отозвалась она. — С севера. У него новости. Иначе он не пошел бы зимой. Понадеемся, что новости не плохие.

Дрожь Циана унялась, но он все еще выглядел плохо. Реган сел рядом с ним, шептал успокаивающие слова, пока Фингал проверял пульс путника, заглядывал в глаза, а потом отправил меня приготовить восстанавливающую смесь.

— Спасибо, — сказал циан, когда я поставила перед ним чашку. — Кто…?