Но есть и другая точка зрения на Революцию — политическая. Мы уходим от общего взгляда на историю одежды, которая вполне законно уделяет внимание прежде всего тому, что носили в то или иное время, но избегает иконографических ловушек эпохи Революции, которые переоценивают политический образ и идеологическое значение того или иного костюма.
Появление брюк и рост их значения — это событие, безусловно, имеющее краткосрочное значение в рамках революционного кризиса, но его последствия ощущаются и по сей день… Костюм и образ санкюлота по праву остаются в памяти республиканцев и рабочих — ведь они символизируют переход от одного мира к другому, от одной системы ценностей к другой. Распространение одного предмета одежды — в данном случае брюк — по социальной лестнице снизу вверх — само по себе достаточно редкое событие, и уже поэтому не стоит пренебрегать его символическим содержанием. Увеличение роли военной и гражданской униформ идет в русле унификации мужского костюма, и итогом этого процесса становится появление брюк. Мы не пытаемся здесь защищать идею о том, что существует прямая наследственная связь между брюками санкюлотов и брюками буржуа XIX века, поскольку в конце XVIII и начале XIX века существовали другие брюки (военные, рабочие, обтягивающие «английские», которые носили вместе с сапогами, конные). Но только брюки санкюлотов стали долговременным политическим символом.
Удивительно, что эта одежда занимает столь скромное место в историографии данного периода, несмотря на качество работ об изменении одежды и моды. Очевидным образом особое внимание уделяется кокарде, мантии и униформе. Как объяснить это отсутствие интереса, столь сильно контрастирующее с идеологическим значением термина «санкюлот»? Мы уже убедились, что заниматься исследованием в этой области весьма непросто, но историки — люди, привыкшие работать с хрупкими, разрозненными, неполными и необъективными источниками… Нельзя говорить и об отсутствии интереса к народной культуре, в которой брюки зародились, поскольку ученые уже давно ее не игнорируют. Стоит ли вообще искать виновных в том, что наш предмет стал настолько повседневным, что приходится предпринимать определенные усилия, чтобы посмотреть на него с неожиданной точки зрения, вернуть ему экзотичность и удивиться тем жизням, которые он прожил одну за другой? Или дело в том, что мы неосознанно испытываем отторжение по отношению к предмету одежды, связанному с телесным низом и самыми «животными» функциями человеческого тела (вспомним контрреволюционные карикатуры, в которых подчеркивалась разнузданная сексуальность и скатологические мотивы)? Ведь наиболее важные знаки отличия находятся в верхней части тела, в частности на уровне головы или головного убора. Наконец, последняя гипотеза: не вызывали ли обладатели пик отвращения к их политическим взглядам у тех, кто считал их слишком экзальтированными, одетыми в подчеркнуто плохую одежду и прибегающими к довольно дешевым средствам? Но не слишком ли недооценивается политическое и символическое творчество санкюлотов, как об этом свидетельствуют образы, созданные в период террора? Не оказывается ли оно в невыгодном положении только потому, что происходит из народа и там и остается во времена Революции? Ведь теноры Революции не следуют моде «из низов».
Брюки усиливают разницу между мужским и женским. Если они не слишком обтягивают тело, то скрывают ноги и лишают сильный пол утонченного орнаментализма, цветового разнообразия, дорогих тканей. Начиная с 1790-х годов модные журналы фиксируют явление, которое в 1933 году Джон Карл Флюгель в своей работе о психологии одежды окрестит «великим мужским отказом». На смену все упрощающейся мужской моде приходит мода женская, бесконечно разнообразная и постоянно обновляющаяся. Теперь мужчины лишены роскошного убранства и утонченности туалета, имеющих привкус Старого порядка. В каком-то смысле, чтобы вступить в демократическую эру, они совершают эстетическую и нарциссическую жертву. Флюгель характеризует новый мужской костюм, который в XIX веке получит название буржуазного, как упрощенную одежду (которая отвечает «народным и общедоступным критериям» и «придает респектабельность идее труда»{97}). К этой теме мы еще вернемся, но сначала давайте постараемся ответить на вопрос, почему подобной революции не произошло в женской одежде.
Глава II. Невозможное гражданство женщин
У слова «гражданка» несколько значений. Нет сомнений, что во время Революции Декларация прав человека и гражданина распространялась и на мужчин, и на женщин. Они получают неслыханно современные гражданские права: семья Старого порядка разрушена, брак заключается общественным договором, который можно разорвать. Но во времена Первой республики голосовать могут уже только мужчины. На описание того, как женщины были исключены из политической жизни, было потрачено немало чернил; мы же ставим перед собой задачу взглянуть на этот процесс с вестиментарной точки зрения. Чем были брюки для женщин времен Революции?
Фривольная женщина, или Ловушка дифференциального подхода к моде
В XVII веке мода как предмет повседневного разговора и поведения, как объект обсуждения в прессе все еще имеет отношение к обоим полам. Дженнифер Джонс показывает, что в журнале Mercure мужской и женской моде уделялось одинаковое место, что эти два направления не отделялись друг от друга и находились в рамках континуума, подобного модели единого пола, описанной Томасом Лакером{98}. Людовик XIV с помощью текстильной промышленности и индустрии моды прежде всего стремился защищать экономические интересы страны. Кроме того, он хотел придать жизни двора максимум величия и торжественности. Но после его смерти (1715) центр модной жизни перемещается из Версаля в Париж, растворяется в более свободном аристократическом обществе, которое сосредоточено на ценностях дома и личной жизни. Гардеробы становятся богаче; зарождается новая культура моды, в которой различение на мужское и женское приобретает основополагающее значение. Женственность теперь ассоциируется с легкомыслием. Несмотря на постоянно направленные в ее адрес морализаторские нападки, культура моды теперь пользуется значительным влиянием. «Великий мужской отказ», а также чрезмерные вложения женщин в украшения вполне соответствуют важному событию — Революции, которая может служить удобной точкой отсчета. Но в действительности эти явления уходят корнями в эпоху Просвещения, став реакцией на избыточность абсолютной монархии. К тому же начинается подражание английской моде, которую приносят гравюры, куклы, одетые по последней моде, а также журнал Lady’s Magazine, выходящий с 1770 года. До 1792 года англомания ассоциируется со свободами, в том числе и женскими.
В эту же эпоху претерпевает изменения генеральная линия женского костюма. Платье с фижмами уступает место тому, что получит название турнюра. Корсаж становится более пышным. Появляется множество различных модных тенденций. Волосы укладываются в сложные конструкции. Шляпа, предшественник цилиндра, начинает восприниматься как символ женской эмансипации.
За четверть века до Революции появилось платье-рубашка. Эту пришедшую из Сан-Доминго длинную тунику из муслина, которую надевали на корсаж из мягкой ткани, сделали модной жены бордоских судовладельцев. Сама Мария-Антуанетта, проявляющая порой склонность к деревенской простоте, соглашается надеть прозрачное платье, напоминающее рубашку, для портрета, который писала Элизабет Виже-Лебрен. От художницы потребуют скрыть слишком очевидную анатомию на холсте{99}. Траты королевы на разного рода легкомысленные вещи, вызванные советами ее модистки и весьма серьезной деловой женщины Розы Бертен, начиная с 1785 года вызывают определенное общественное недовольство. Поведение Марии-Антуанетты, которое охотно подчеркивали историки, усилило негативные коннотации между женственностью и фривольностью, что можно назвать «фриволизацией женщины», опираясь на другой неологизм — «фриволизировать», придуманный Луи-Себастьеном Мерсье{100}. Фривольность — изобретение XVIII века. Этот термин обозначает характер человека легкомысленного, непостоянного в любовных связях, а также, начиная с 1760 года, никчемные вещи. Использование этого слова (frivolité) для обозначения небольших модных вещиц — безделушек и побрякушек — придет позже, что позволяет датировать появление презрительного отношения к моде, связанной с женщинами. Женская никчемность. И мужская серьезность, «великий отказ».
Как реагировать на эту фриволизацию? Нужно ли «омужествляться» (еще один неологизм Луи-Себастьена Мерсье){101}?
Для начала рассмотрим, на что похожа революционная мода. Влияние времени и его крайней политизации совершенно очевидно. В это время появляются такие выражения, как «патриотическое неглиже», «колпак гражданки», «дезабилье демократки», «национальный редингот» и «шляпка „Бастилия"». В Journal de la mode et du goût в 1792 году представляют «платье „Равенство"»{102}.
Эта эфемерная мода на равенство движется в направлении большего сходства с мужчинами, разделяя политический энтузиазм того времени. На место дорогим тканям прошлого приходят набивной ситец и газ. Все заполонено триколором. Один из примеров — платье «а-ля черкешенка», сшитое из ткани в сине-бело-красную полоску, которое следовало носить вместе с трехцветными же колпаком и ботинками. Дорогостоящие украшения запрещены, но революционные изобретатели придумывают кольца и серьги — трехцветные с надписями «родина» или «конституция». Исчезают некоторые виды косметики, подвергшиеся критике со стороны факультета медицины