Они выкурили по сигарете, потом Люси пришлось еще раз станцевать с тем толстым и робким парнем, и наконец они поднялись и направились к выходу. Люси Эксел обернулась и проводила взглядом одну посетительницу в потрясающем платье с жакетом, стараясь запомнить фасон; тем временем Кэрол и Пэддер успели перекинуться еще несколькими словами.
— До свидания, девочки. По вечерам я всегда здесь. Когда захотите, приходите меня проведать.
— Спокойной ночи, Пэддер.
В десять минут двенадцатого Кэролин Стив и Люси Эксел сели в автобус, который должен был отвезти их домой. Артур Йеллинг записал дату и время, а также и все другие фактические сведения на маленьких квадратиках бумаги, которыми у него до отказа были набиты карманы жилетки.
Номинально главой семьи являлся Лесли Стив. Номинально, поскольку был отцом всех троих Стивов: Джереми, Оливера и Кэрол. Он мог бы являться таковым и в силу своего возраста: ему было шестьдесят пять лет. Однако практически с ним мало считались. С тех пор как из-за пьянства он лишился кафедры философии, его авторитет совсем упал, и главенствующее положение в семье перешло к старшему сыну — Джереми. Тот, несмотря на свою скупость, хотел нанять прислугу, так как прежняя от них ушла, но Лесли Стив после своего краха этому воспротивился. Раз он совершил серьезную ошибку, то должен понести наказание. И в качестве кары он решил взять на себя все обязанности по дому. Убирать комнаты, ходить за продуктами, мыть посуду и делать мелкую постирушку. Помимо того, это наказание имело другую, чисто моральную, сторону: каждый должен зарабатывать себе на жизнь. И поскольку в один прекрасный день он перестал что-либо получать как преподаватель философии, то должен начать зарабатывать на хлеб в качестве домашнего работника. Они (дети) должны ему платить как любой прислуге, а он это жалованье будет вносить в общий котел как свой вклад в расходы всей семьи.
Состоялся семейный совет (это было за несколько лет до описываемых событий), чтобы решить, как им быть. Споры продолжались целую неделю, каждый вечер с девяти до одиннадцати, но потом Стивы пришли к выводу, что старик прав. Он должен сам себя наказать за то, что его выгнали с кафедры, и ему надо как-то зарабатывать на жизнь. В результате такого решения профессору Лесли Стиву было поручено выполнение всех обязанностей по дому, включая готовку, и в качестве вознаграждения за работу предоставлено жилье, положены кормежка и десять долларов в неделю, из коих пять удерживал Джереми Стив (во избежание того, чтобы старик не пропил все в кабаке).
Поэтому вот уже несколько лет, как Лесли Стив вставал ни свет ни заря и отправлялся за покупками на обед. По возвращении убирал все пять комнат и принимался за готовку. Конечно, у него не было опыта домашней работы, но он в избытке обладал здравым смыслом, которого ему так не хватало в его философских построениях — слишком жестких и категоричных, как утверждали его оппоненты. Благодаря своему здравому смыслу ему удавалось держать в относительном порядке комнаты, готовить пищу без слишком катастрофических промахов, относить в прачечную постельное белье и тщательно стирать дома всякую мелочь. Лишь за одним он обращался к помощи женщин, Кэрол или Люси: когда надо что-то заштопать. У него было неважно со зрением, да и с его типичными для Стивов резкими движениями он никогда не мог управиться с иголкой.
Все это свидетельствует о том, что его моральные принципы были не менее строги, чем у сыновей. Он резко отделял эти принципы от своих пороков, среди которых главным было пристрастие к спиртному. Когда он преподавал философию, одним из краеугольных утверждений в его лекциях было, что человек, который поступает морально, но не обладает моральными принципами, не заслуживает уважения. Чтобы быть по-настоящему моральным и пользоваться за это уважением, необходимо обладать принципами.
В тот вечер шестнадцатого августа, когда его сын Джереми ушел читать лекцию, когда другой сын — Оливер отправился на работу, когда Кэрол, несмотря на то, что у нее был жар, встала с постели и вместе с Люси собралась в «Караван-холл», Лесли Стив остался один дома.
Он убрал со стола, помыл тарелки, немного прибрался в комнате. Когда он всем этим занимался, то совсем не казался смешным, несмотря на свою классическую профессорскую бородку и пенсне, которое надевал, чтобы разглядеть, чисто ли моет посуду и подметает пол. Он не казался смешным, потому что делал все это с самым естественным видом, весьма тщательно и без отвращения.
По своей внешности, физическому облику это был настоящий родоначальник Стивов. Высокий, худой, мосластый, нескладный, как его сын Джереми. И черты лица крупные, резкие, чуть смягченные грязно-белой бородкой, придававшей ему несколько надменный вид. Одним только он отличался от сыновей: взглядом, который из-за употребления алкоголя стал чуть влажным и мягким, тогда как светлые глаза сыновей выражали лишь безжалостную холодность.
Закончив свою работу, Лесли Стив надел пиджак, кое-как пригладил волосы и вышел из дома, заперев дверь на ключ. Плоская низина, посреди которой стояла дача, была почти вся погружена во мрак. Ближайшие фонари горели у конечной остановки автобуса, откуда доносился мерный гул мотора. Из-за духоты было нечем дышать, от земли поднимались зловонные испарения. Тучи скрывали звезды, небо нависло темное и тяжелое. Лесли Стив сразу же это приметил. Выходя вечером из дома, он первым делом бросал взгляд на небо, а потом на огонек распивочной, находившейся в большом жилом доме по соседству с их развалюхой.
Именно туда Лесли Стив и направил свои шаги, вошел и уселся за столик. Под мышкой он держал книгу — «Атомизм Демокрита и Левкиппа». Он заказал бутылку пива и принялся за чтение, время от времени отхлебывая из стакана и не обращая никакого внимания на остальных посетителей. Впрочем, это была распивочная самого последнего разряда, посещаемая лишь рабочими в дни получки. Автоматы, выдающие орешки, и игральные автоматы бездействовали. Не вертелся и стеклянный шар с пакетиками жевательной резинки. Дремал и молодой парень за стойкой бара. Изредка заходил какой-нибудь посетитель, опрокидывал стаканчик у стойки, обменивался несколькими словами с барменом насчет жары, расплачивался и уходил. Лесли Стива все это не могло интересовать. Когда он оторвался от своей книги, две бутылки пива на его столике были пусты, а часы показывали одиннадцать.
— Молодой человек! — позвал он.
Бармен подошел, опустил в карман деньги и заметил:
— Если эта жара не спадет, быть сильной буре.
Более экспансивный, чем его сыновья, Лесли Стив, не глядя на него и уже направляясь к двери, ответил:
— Да, наверно.
Было ровно одиннадцать. Это подтвердил молодой бармен Артуру Йеллингу, который проводил расследование:
— Я сказал профессору: «Если эта жара не спадет, быть сильной буре», а потом взглянул на часы, не пора ли закрывать: было ровно одиннадцать.
В половине двенадцатого Кэрол Стив и Люси Эксел пришли домой из «Караван-холла». Вокруг большого стола в комнате, служившей столовой и гостиной, молча сидели, поджидая их, Джереми, Оливер и старый Лесли Стив. Женщины положили сумочки и, не произнося ни слова, даже не сказав «добрый вечер», тоже сели за стол.
— Продолжим, — проговорил Джереми. — Твоя очередь, папа.
Голос у него был такой же деревянный, как и весь он сам. В тоне не было ни капельки сердечности, хотя не было и холодности. Голос был просто никакой, совершенно безликий.
Лесли Стив с трудом по вине выпитого пива приподнялся и, запинаясь, продекламировал:
— Сегодня я согрешил, как и в другие дни: мне не хватило силы воли. Из-за лени я не подмел комнаты и отложил на завтра стирку носовых платков, хотя должен был постирать их сегодня. Кроме того, я опять выпил слишком много пива и поэтому неважно себя чувствую. Надеюсь, завтра я буду сильнее, но если вновь согрешу, то торжественно заявляю, что не буду скрывать своей вины и в ней открыто перед вами покаюсь.
Произнеся это, он сел. Тут поднялся Джереми Стив. Он оперся о стол, обвел тяжелым взглядом всех присутствующих и тоже продекламировал, словно читая псалом из Библии:
— Сегодня, если мне не изменяет память, я не совершал грехов. Я выполнил свои обязанности, даже самые неприятные, все до единой. Надеюсь поступить так и завтра, но, если случится согрешить, торжественно заявляю, что не скрою ни от кого своих прегрешений и открыто в них признаюсь перед вами.
Наступил черед Оливера Стива. Он заявил, что согрешил. Он накричал на посыльного на работе, наверно, был с ним излишне строг. Он обещал завтра быть сильнее, и так далее и тому подобное.
Каждый вечер, прежде чем улечься спать, Стивы делились друг с другом совершенными за день мелкими прегрешениями. Это был пуританский обычай, установленный старым Стивом еще когда трое детей были маленькими, и он свято до сих пор соблюдался. Это действо, происходящее в большой комнате, освещенной лишь лампой над столом, где еще слегка пахло вареной картошкой и слышался доносящийся из кухни монотонный стук падающих из крана капель, участники которого, нахмуренные и погруженные в свои мысли, бормотали по очереди, один за другим, почти одни и те же слова, походило на какой-то мрачный заговор. На улице залилась долгим лаем собака, потом лай ее перешел в жалобный визг.
Кэрол Стив поднялась со своего места.
— Сегодня я не грешила, но это не моя заслуга. Я больна, лежу в постели и не имела случая согрешить. Надеюсь, что окажусь достаточно сильна, чтобы не поддаться искушению, но если согрешу, то торжественно заявляю, что ни от кого не скрою своей вины и открыто покаюсь перед всеми вами.
Она уже хотела сесть, когда Джереми остановил ее властным жестом.
— Ты уверена, что все сказала? — спросил он.
Кэрол Стив села.
— Я сказала то, что должна была сказать.
Глаза Джереми Стива сверкнули.
— Неправда. Ты виделась с Пэддером и не созналась в этом.
— Видеться с Пэддером не грех. И ты прекрасно это знаешь.