ва начав.
Внезапно она замечает, что Аристид пристально смотрит на нее в зеркало заднего вида. Он видел все ее движения. Он украдкой следил за ней с тех пор, как она сняла с их пассажира наручники. Он знает, что увидел то, чего не должен был видеть.
Аристид поправляет зеркало заднего вида и боковые зеркала, чтобы поймать в них отражение Виржини. На следующем светофоре он слегка притормаживает, но не останавливается и, вдруг дав по газам, на полной скорости мчится вперед на красный свет. Эрик морщится, откидывается назад, опускает голову на подголовник.
– Мы не торопимся. Давай не лихачь.
Аристид не обращает внимания на его слова: он следит в зеркало за Виржини. Она растерянно смотрит ему прямо в глаза, пытаясь понять, что он задумал. Нет чтобы громко заявить о том, что он видел: он молчит, спокойно едет вперед, сбрасывает и прибавляет скорость, следя за стоящими вдоль дороги светофорами, притормаживает, ожидая, пока не загорится зеленый, умудряется все время двигаться, не останавливать машину ни на секунду. Виржини упирается коленом в спинку его сиденья. Что это за игра? Все и без того достаточно сложно. Они приближаются к шоссе A86. Аристид вдруг принимается нетерпеливо переключать скорости, по-детски пытаясь показать всем в машине, на что он способен. Он жмет на газ, желая подтвердить свое превосходство, вырывается на автостраду с застывшим выражением восторга на лице. Благосклонность Виржини по отношению к таджику была слишком очевидной. И это притом что в последние недели она совершенно не слушала его, Аристида, когда он пытался с ней поговорить. Он не позволит первому попавшемуся арестанту завладеть ее вниманием, отвлечь от драмы, которую он переживает. Сейчас он решает, в какую сторону едет машина, когда она тормозит, когда останавливается: он и только он держит в своих руках жизнь этого человека. Виржини разглядывает глаза Аристида в зеркале. Ей неприятно думать, что так он пытается ей отплатить. В зеркале заднего вида идет борьба не на жизнь, а на смерть. Они въезжают в департамент Сена-Сен-Дени, мчатся под сводами забирающего вправо туннеля. Чтобы удержать равновесие, она хватается за ручку над дверцей машины. Дорога вольно стелется перед ними, с огромной скоростью укладывается им под колеса. Вцепившись в руль – руки в положении без десяти два, Аристид на чем свет честит водителей, вынуждающих его сбрасывать скорость.
– Да давай же вперед, осел! – вдруг громко кричит он. – «Длинный кузов», мать твою!
Эрик раздраженно цокает языком, но Аристид его не слышит. Он несется по дорожному полотну, вне себя от гнева, не сводя глаз с открытой могилы автострады. Земляная насыпь отделяет их от движущихся навстречу машин. Перекрестки сменились мостами. Светофоров нет, видны лишь бесконечные дорожные знаки, щиты, указатели съездов. Аристид играет свою роль: каждому свой заключенный, каждому свои границы. Сегодня он доставляет своего, а завтра она займется своим. Это внезапное озарение придает горький привкус охватившему его пьянящему чувству вседозволенности.
Виржини с облегчением выдыхает, когда Эрик сердито повторяет свою просьбу:
– Эй ты! – гремит он, стараясь перекричать шуршание шин. – Давай, включи музыку погромче, езжай на красный, сворачивай, где тебе заблагорассудится. Ты что, хочешь, чтобы у нас двигатель на коленках оказался? Я сказал, мы не торопимся. Что с тобой сегодня?
Аристид слегка отпускает педаль газа, притормаживает перед первым указателем на аэропорт.
БОБИНЬИ
АЭРОПОРТ Ш. ДЕ ГОЛЛЬ
ЛИЛЛЬ
При виде указателя он ощущает уверенность в исходе путешествия. Они и правда не торопятся, куда он гонит?
Они проезжают по эстакаде над рестораном «Леон де Брюссель». Справа видна яркая вывеска «Офис Депо». За ней – штаб-квартира «Эр Чайна».
Солнце оставляет за собой на горизонте тонкую светлую полосу. Взгляд Виржини на мгновение задерживается на кирпичном доме прямо у автострады: последние этажи торчат над шумоподавляющим ограждением. За окнами вывешено белье. Она спрашивает себя, каково здесь жить, а глаза навсегда фиксируют в памяти потрепанное строение.
Она думает о том, что всякий раз, проезжая здесь, – будь то спустя месяц, год или двадцать лет, – будет вспоминать этот момент своей жизни.
– Ты сегодня уже разбил одно зеркало, забыл? – подкалывает Эрик.
– Это не я! – кипятится Аристид. – Я сидел сзади, а вел Викинг. Ты вообще откуда знаешь?
– Просто знаю, и все.
– В любом случае мы, были ни при чем, ты же слышал? – уточняет Аристид, словно ему важно, чтобы Эрик согласился с его версией событий. – Нам под колеса кинулся какой-то негрила, врезал по машине, бабах, мы и пискнуть не успели. Прикинь, их было двое, и оба убраны в хлам, средь бела дня. У них все футболки были в крови, и мне совсем не хочется знать почему. Викинг хотел задержать того, который сломал зеркало, но Матьё сказал, не надо, не останавливайся, вызовем подкрепление. Тут мы услышали по радио, что начался пожар, этот самый, в Центре, и поняли, что подкрепления не будет, тогда мы вылезли, схватили парня, надели ему браслеты и упаковали в тачку. И тут, я так и не понял почему, Викинг повел себя как девчонка, он ехал совсем медленно, а этот дебил умудрился открыть дверцу изнутри. Его дружок…
– Какой еще дружок? – прерывает его Эрик.
– Второй идиот, приятель его, который отвалил в сторону, пока мы этого вязали. Мы его не тронули, он вроде вел себя тихо. Так вот, он побежал за машиной с той стороны, где открылась дверца, пытался влезть внутрь и освободить своего дружка. Вцепился что есть мочи в переднее сиденье. Викинг орет: «Выброси его наружу! Пошел отсюда!» А тачка при этом едет, прикинь? Ты бы видел, как я его дубасил ботинком! И таки его выпихнул. Викинг специально рулил прямо вдоль машин, чтобы парня этого подцепить кому-нибудь на зеркало. В конце концов я ему пшикнул газом в морду. Отделал его как надо.
– И он что, отпустил сиденье?
– Конечно, отпустил.
Аристид ухмыляется, старательно играя роль изверга-расиста. Зачем он притворяется? Он пересказывал эту историю с удовольствием – будто он и правда такой. Но за его развеселым видом явно сквозят гнев и боль.
– Видишь, все дело в блокировке от детей, – говорит он.
Она потрясенно смотрит на его отражение в зеркале.
– Надо бы проверить весь парк. Взять, к примеру, эту машину, я даже не знаю, работает ли тут блокировка.
Он оборачивается на полном ходу, делано улыбается таджику.
– Ну что, малыш, ты там как? Прости, у нас не нашлось для тебя детского сиденья.
Виржини задыхается, не знает, что и думать. Он явно решил ее довести. Удары ботинком были адресованы ей. Неужели он так сильно ее ненавидит? Она почти злится на себя, не может поверить, что это ее задело. У нее начинает щипать глаза. Не хватало еще сейчас заплакать.
Он продолжает следить в зеркало за ее реакцией.
– По-шел-на-хер-ско-ти-на, – четко произносит она одними губами.
Он кивает, печально улыбается, увидев, что она морщится, а глаза у нее полны слез.
Он не дал ей спуску, подошел так близко, что сумел прорвать ее защитную линию.
Теперь он колеблется: трусливый враг, в последний миг решивший отступить. Он почти готов сдаться: он до невозможного незрел, он злится так, как злятся от бессилия и тоски.
Они минуют второй щит, указывающий направление на аэропорт. Шоссе A86 скоро сольется с A3, которое, в свою очередь, выведет их на A1. Переходящие друг в друга автострады одним махом доставят их к аэропорту Шарль-де-Голль.
Теперь, когда его цель достигнута, он чувствует себя дураком. Ему удалось ее расстроить, разозлить – пора молить о пощаде, такова игра. Разве она не готова его возненавидеть? Он хочет вновь завоевать ее сердце, не спускает с нее глаз, ласкает взглядом, лишь изредка отвлекаясь на дорогу. «Я тебя просто приструнил, это был выстрел вхолостую!» – молча оправдывается он. Он заставил ее страдать, но у него были на то причины. Его кривая улыбка словно бы говорит ей: «Если ты меня укусишь, я укушу в ответ».
Допущенный промах не дает ему покоя: он зашел слишком далеко.
Ему хотелось на миг одержать над ней верх, хорошенько ее разозлить, поменяться с ней ролями. Это был лишь маскарад. Их огромная тайна не давала ему спокойно дышать. Он больше не мог выносить всю трагичность их отношений, нелепость пути, на который они вступили подобно тысячам других пар: тайный роман и, возможно, пара венерических болезней в придачу. Теперь ему лучше. Скорость развеяла его гнев. Он и правда жалеет о том, что повел себя недостойно. Если бы он мог, то встал бы перед ней на колени. Его глаза в прямоугольнике зеркала умоляют о прощении. Он смотрит на нее покорно и преданно, как собака. Отныне он будет есть у нее из рук, справлять нужду только с ее разрешения, охранять ее, свернувшись калачиком в ногах кровати, ловить самые неприметные ее движения, откликаться лишь на ее голос. Он беспрерывно взглядывает на нее, беспокойно всматривается в зеркала. Неужели им уже нечего спасать? Лишь бы заметить блеск в ее глазах, взмах ресниц, хоть какой-то знак, который он счел бы прощением.
Они проезжают под третьим указателем на аэропорт.
Виржини видит, что лицо Аристида смягчилось. Сегодня у нее нет сил ни на ненависть, ни даже на конфликт. Она на миг представляет себе, как Тома́, согнувшись, сидит на синей пластиковой подставке, уложенной поперек ванны. Сейчас он наверняка как раз купает Максанса: подставил ладонь под спинку, придерживает за плечо указательным и большим пальцами, чтобы малыш не выскользнул. Она видит крепкое, соразмерное тельце сына, с восторгом плещущегося в теплой воде.
Первая автострада втекает во вторую. Щит над дорогой подтверждает, что они на верном пути. Скоро они доберутся до A1. Внезапно Аристид сворачивает вправо: ему хочется порадовать Виржини, растянуть поездку, он слишком рад возможности кинуться ей в ноги теперь, когда ей наконец понадобился. Он сбрасывает скорость, заметив на ее лице волнующую, так красящую ее растерянность. Аристид съезжает на выезд № 5, в районе Оне-су-Буа, подобно решившему отыграться игроку.