Миссис Чилтон вздохнула и закусила губу.
– Поллианна, деточка, ты не можешь быть уверена, что они настолько уж похожи друг на дружку.
– Тетечка Полли, они же сестры, – возразила девочка, широко открывая глаза, – а сестры, я думаю, должны быть очень похожи между собой. У нас в Женском благотворительном обществе было две пары сестер. Две сестры были близнецами. Так те были так похожи друг на друга, что ты бы ни за что не определила, которая из них миссис Пек, а которая миссис Джонс. Ну, пока у миссис Джонс не выскочила бородавка на носу. Тогда уж мы легко их стали различать, потому что сразу смотрели на бородавку. Я так и сказала миссис Джонс, когда она как-то стала жаловаться, что, мол, люди ее часто называют миссис Пек. А я ей говорю: они бы не ошибались, если бы обращали внимание на бородавку, как вот я делаю. А она отчего-то ужасно рассер… расстроилась. Хоть я, право, не знаю, чем она была так недовольна. Я думаю, ей бы радоваться, что нашелся способ так легко их различать. Тем более что она была председателем Комитета и любила, чтобы ей отдавали должное почтение, представляя гостям или на торжественных ужинах. Но она почему-то спасительной бородавке не радовалась. Я даже слышала впоследствии от миссис Уайт, что миссис Джонс делала все возможное, чтобы только избавиться от бородавки, и готова была ради этого даже ежа за пазухой носить. Впрочем, я себе не представляю, каким образом подобное может помочь. Тетя Полли, а еж за пазухой действительно помогает от бородавок на носу?
– Деточка! Конечно же, нет. Поллианна, ты как заведешь речь о своем Женском благотворительном обществе, тебя прямо невозможно остановить!
– Тетя Полли, правда? – виновато спросила девочка. – Так тебя это раздражает? Честное слово, тетечка, я не хотела тебе досаждать. А если даже тебе надоедают мои воспоминания о Женском благотворительном обществе, ты можешь этому радоваться. Ведь когда я вспоминаю о Женском благотворительном обществе, ты можешь быть уверена, что я счастлива оттого, что меня больше с ними ничего не связывает, и у меня есть своя собственная родная тетя. Тетечка Полли, правда, тебе это приятно?
– Да, да, дорогая, конечно, приятно, – улыбнулась миссис Чилтон, вставая и выходя из комнаты.
Ей вдруг сделалось неловко из-за тех остатков своего давнего раздражения по поводу безграничной радости Поллианны по любому поводу.
На протяжении нескольких последующих дней, пока велась переписка по поводу зимнего пребывания Поллианны в Бостоне, сама девочка, готовясь к отъезду, наносила прощальные визиты своим друзьям в Белдингсвиле.
В Вермонтском городке Поллианну знали сейчас практически все. И практически все играли в ее игру. Те немногие, кто от этого еще воздерживался, возможно, еще не до конца понимали, в чем заключается игра в радость. Теперь же Поллианна ходила из дома в дом с известием о том, что зиму она проведет в Бостоне. И все отчетливее повсюду в городке по этому поводу выказывалось разочарование – везде: от кухни в доме тетушки Полли до большого дома на Пендлтонском холме, где обитал мистер Джон Пендлтон.
Нэнси решительно высказала всем, кроме своей хозяйки, что лично она считает поездку в Бостон полнейшей бессмыслицей. Со своей стороны, она бы скорее пригласила мисс Поллианну к своим, на Кулички. И пусть бы тогда миссис Полли ехала в эту свою Гармонию или куда там ей еще захочется.
Мистер Джон Пендлтон с Пендлтонского холма сказал, по сути, то же самое. Но он не побоялся выразить свое мнение миссис Чилтон прямо в глаза. Что касается Джимми, двенадцатилетнего мальчика, которого Джон Пендлтон приютил в своем доме, потому что так хотела Поллианна, и которого он теперь усыновил, потому что так захотелось ему самому… так вот, Джимми был просто возмущен и не замедлил свое возмущение выразить.
– Ты только-только вернулась, – упрекал он Поллианну таким тоном, к которому прибегают мальчики, пытаясь скрыть свою все еще детскую чувствительность.
– Вот тебе раз! Да я здесь еще с конца марта. И, наконец, я уезжаю-то не навсегда, а только на эту зиму.
– Что с того? Тебя не было почти целый год. И если бы я знал, что ты сразу уедешь, я бы сроду не помогал устраивать тебе встречу с транспарантами, и оркестрами, и всем остальными, когда ты возвернулась из своей Санатории.
– Джимми Бин, очнись! – воскликнула Поллианна, ошеломленная этой тирадой, и продолжила с некоторым превосходством, происходящим из оскорбленного чувства собственного достоинства. – Во-первых, я не просила встречать меня «с оркестрами и всем остальным», а во-вторых, ты допустил две ошибки в одном-единственном предложении. Санаторий, это слово мужского рода. А «возвернулась», так тоже не говорят. По крайней мере, звучит как-то неуклюже, мне кажется.
– Кому какое дело до моих ошибок?
Поллианна взглянула на паренька с осуждением.
– Тебе самому, кажется, не было безразлично. Летом ты просил меня исправлять тебя каждый раз, когда ты говоришь неправильно, ведь мистер Пендлтон хотел, чтобы ты научился говорить грамотно.
– Если бы ты, Поллианна Виттьер, выросла в приюте, где у тебя ни одной родной души и где никто тебя знать не хочет, а не среди старушек, которым больше делать нечего, как тебя воспитывать да обучать грамотной речи, ты бы тоже не знала какое слово какого рода, а может, и похуже ошибки допускала бы.
– Ладно тебе, Джимми Бин! – вспыхнула Поллианна. – Наши дамы из Женского благотворительного общества вовсе не были старушками!..
– То есть далеко не все и не такими уж… – поспешила уточнить девочка (ее склонность к буквализму все же возобладала над гневом), – не такими уж старыми, а…
– Если так, то и я вовсе не такой уж и Джимми Бин, – гордо задрав нос, перебил ее мальчишка.
– Ты не… В каком смысле? – удивилась девочка.
– Мистер Пендлтон официально усыновил меня. Он говорит, что давно хотел это сделать, но жалел времени на волокиту. Но теперь уж не пожалел. Поэтому меня правильно называть Джимми Пендлтон. А я его не должен называть дядя Джон, но я еще было не… то есть, я еще не привык. Поэтому я еще не всегда его правильно называю.
Несмотря на то, что мальчик говорил сердито и обиженно, лицо Поллианны засветилось радостью. В восторге, она захлопала в ладоши.
– Как это замечательно! Значит, теперь есть у тебя родная душа, которая хочет тебя знать. И не надо никому объяснять, родные вы или не родные, потому что у вас одна фамилия. Я так рада! Я просто счастлива, счастлива!
Парень вдруг спрыгнул с каменной стены, на которой они сидели вдвоем, и пошел прочь. Щеки его пылали, а в глазах стояли слезы. Именно Поллианне он обязан был свалившимся на него счастьем, и он это вполне осознавал. А он Поллианне только что такого наговорил…
Джимми отфутболил подвернувшийся под ногу камешек, затем другой, и еще один. Он боялся, что горячие слезы брызнут у него из глаз и побегут по щекам. Парень снова отфутболил камень, и еще один, а потом подобрал с земли третий и что было силы швырнул его прочь. Спустя минуту он вернулся к Поллианне, все еще сидящей на каменной ограде.
– А спорим, я первым добегу до вон той сосны! – с притворным задором предложил он.
– А спорим, что нет! – воскликнула Поллианна, спрыгивая со стены.
Правда, состязания так и не состоялись: Поллианна вовремя вспомнила, что быстрый бег на данный момент все еще оставался для нее одним из запрещенных развлечений. Но для Джимми это было не так уж принципиально. Главное – щеки его уже не пылали, а слезы отступили от глаз. Джимми снова был самим собой.
Глава 3. Доза Поллианны
По мере приближения восьмого сентября – дня, на который был запланирован приезд Поллианны – миссис Рут Керю впадала во все более глубокое нервное раздражение. Она упрекала себя за опрометчиво данное обещание взять к себе девочку. В этом обещании она раскаивалась с первой же минуты. Собственно, не прошло еще и суток со дня того разговора, как она написала сестре, требуя расторгнуть договоренность. Но Делла ответила, что отступать поздно, поскольку и она сама, и доктор Эймс уже отправили свои письма Чилтонам.
Вскоре пришло еще одно письмо от Деллы, в котором сестра сообщала, что миссис Чилтон дает свое согласие и через несколько дней приедет в Бостон лично, чтобы уладить вопрос со школой и т. п. Поэтому оставалось только позволить событиям развиваться своим путем. Осознав это, миссис Керю покорилась неизбежности, хотя и очень неохотно. Конечно, когда к ней в назначенное время нагрянули Делла и миссис Чилтон, миссис Керю не нарушила общепринятых правил элементарного гостеприимства, однако была очень довольна тем, что неотложные дела и нехватка времени заставили миссис Чилтон ограничиться лишь очень коротким сроком пребывания.
То, что прибытие Поллианны предполагалось не позднее 8 сентября, было, пожалуй, к лучшему, поскольку миссис Керю все равно, вместо того, чтобы примириться с мыслью о появлении нового человека в доме, только все больше раздражалась по поводу того, что она называла «минутной слабостью», из-за которой она «согласилась на бессмысленную выдумку Деллы».
Делла, надо сказать, вполне осознавала, в каком душевном состоянии пребывает ее сестра. И если внешне Делла держалась бодро, то в глубине души опасалась вполне возможных последствий. Но она верила в Поллианну и, положившись на девочку, решила позволить той сразу начать свою работу самостоятельно, без постороннего вмешательства. Для этого она умудрилась устроить так, чтобы миссис Керю сама встретила девочку на вокзале, а сама она исчезла сразу после первых приветствий, представив друг дружке гостью и сестру и сославшись на предварительную договоренность. Таким образом, миссис Керю не успела опомниться, как осталась с ребенком с глазу на глаз.
– Делла, постой!.. Но, Делла… ты ведь не можешь… Я же не… – отчаянно выкрикивала она вслед сестре, пытаясь ее задержать.
Но та была уже далеко и если даже и слышала, то не этого не показала. В отчаянии и раздражении, миссис Керю повернулась к стоявшей рядом гостье.