– Я не желаю, чтобы ты унижала себя такими словами, Габриэль. – Жером впал в тихую злобу: уже долго его прекрасная Габриэль находится под присмотром этих стухших девственниц, которые обучают её идиотскому самопознанию. Он решительно продолжил: – Если ты ведёшь себя высокомерно с другими, то это оправдано твоим несомненным превосходством над ними.
– О, папа, ты судишь самоуверенно!
– Я не хочу больше слушать твои необдуманные речи, Габриэль!
– Папа, умоляю, – радость Габриэль постепенно таяла. – У меня и в мыслях не было расстраивать тебя.
Пытаясь возвратить самообладание, Жером продолжил уже мягче:
– Я перестал наказывать тебя с той поры, как много лет назад ты стала моей подопечной, и я не позволю другим— никому – наказывать тебя!
Серые глаза Габриэль едва заметно наполнились тревогой.
Она протянула ладонь к его щеке и погладила, а затем прошептала:
– Папа, я временами забываю… – Она сделала паузу, продолжив ещё тише: – Извини, я сделала тебе больно лишь за то, что ты любишь меня.
Жером затих, поразившись, как точно слова Габриэль совпали с мольбой, проговорённой другими губами много лет назад. Те слова до сих пор отдавались в его сердце.
…Извини, я сделала тебе больно, Жером, лишь за то, что ты любишь меня….
Дорогая женщина всплыла в его сознании…
Шеннон Обреонис с рыжими волосами и большими серебристо-серыми глазами, которая покорила его ещё в детстве. Как он любил её!
Шеннон – очень добрая, честная, порывистая и волевая! Они оба родились с разницей в несколько лет в семьях богатых купцов, которых разделяло друг от друга всего несколько миль. Они были похожими друг на друга… и настолько разными. Шеннон была слишком умна, чтобы подчиниться ему, и как другие, относилась к нему, как к равному. С раннего детства ей не нравилась из ниоткуда появлявшаяся в нём жестокость, и осуждала его, если он пренебрегал моральными устоями, которые старался внушить ему папа. Она случайно узнала об участии Жерома в незаконных махинациях и, смотря ему в глаза, осудила его неправильное поведение. Но она не сумела отвернуться от него…потому что любила его и понимала, что он её любит, лишь её. Она уверовала, что любовь будет его единственным шансом спастись. Шеннон любила его, но…
Пуанти припомнил их далёкую беседу.
– Тёмная сторона твоей сущности пугает меня, Жером. Мне страшно, что я могу стать свидетелем твоих дел, но не смогу сделать против них что-либо. Мой дорогой Жером, неужели ты не понимаешь меня? Я никогда не смогу вынести такую муку!
– Я люблю тебя, Шеннон.
– И я люблю тебя, Жером.
– И ты не любишь Филиппа Дибоса!
– Люблю. Его я тоже люблю.
– Ты не станешь его женой!
– Стану.
– Нет!
– Я должна, Жером.
А затем случилось много чего… День свадьбы Шеннон… Та боль, что он пережил, пряча её от всех, но только не от Шеннон. И та мучительная ночь, когда Шеннон родила Филиппу Дибосу ребёнка, прекрасную девочку, которая могла быть его дочкой… Дружба, наполненная страданиями, ведь вместо неё должна пылать страсть… Пуанти тщётно пытался забыться в тайных оргиях, без устали заботился об увеличении капитала, укреплял положение в обществе, но ничто из помогло ему вынести потерю Шеннон… А затем… Пожар! Дом Дибосов за один час поглотился пламенем, стоило ему уехать оттуда после обеда. Он стремглав возвратился назад, увидел, как Шеннон помчалась в горящий дом, куда за секунды до неё вбежал её муж, ища ребёнка…
Пуанти вбежал в часть дома, где ещё ни разу не бывал и там отыскал ребёнка… Шеннон спасти не удалось, жизнь покидала её, но он будет помнить до смертного одра конец Шеннон и те слова, сказанные ею…
– У Габриэль не осталось никого, кроме тебя.
– Нет!
– Заботься о ней, Жером… береги её…
– Моя дорогая Шеннон!
– Она полюбит тебя, как любила я. Но не допусти, чтобы она узнала о твоих махинациях… Жером…
– Папа…
Жером вернулся её голосом в реальность, с трудом владея собой. Да, он папа Габриэль. Она единственная, кого он может любить. Он будет защищать своё миловидное дитя, как хотела её мама, от всех и от всего. Жером прервал свои мысли, увидя свежие следы на руках Габриэль.
Ссадины портили её нежную кожу. В душе его снова закипела ярость.
– Я опять буду разговаривать с матерью-настоятельницей.
Габриэль проследила его взгляд, без труда установив, что он подразумевал под последними словами.
– Это всего-то маленькие царапины. Я едва чувствую их.
– Из-за такого вот пустяка ты подверглась унижению, создающего тебе невыносимые условия проживания!
– Папа, наказание мне заслужено.
– Нет!
– Ах, папа! – Габриэль готовилась свести беседу к шутке и улыбнулась мягкими губами. – Ты, не думая, назовёшь дьявола ангелом, если он спрячется в моём теле.
– Ты настоящий ангел.
– Нельзя так говорить! – Габриэль казалась сейчас шибко обеспокоенной. – Мне трудно жить с такими высокими требованиями.
– Ты уже живёшь так! Неужели не видишь этого?
Габриэль широко раскрыла серебристо-серые глаза, в которых промелькнул взгляд её мамы Шеннон.
У Жерома засаднило горло, когда он продолжил:
– Твоя учёба кончена, а что касается этого монастыря, то с меня хватит. Ты сей же миг поедешь домой вместе со мной.
Габриэль замерла от неожиданности. Он ощутил, что её разрывают противоречия.
Колеблясь, она ответила:
– Это странно, лишь мгновение назад я была уверена, что не прозвучат такие слова, которые я хотела бы услышать больше, чем-то, что ты сказал сейчас. Но…
– Дальше продолжать бесмысленно. Собирай свои вещи, – проговорил он.
– Нет, папа. Умоляю, пойми. Несколько минут назад я разозлилась, как и ты сейчас, потому, что меня послали работать в полисадник. Но внезапно я осознала, что сестра Мадлен научила меня многому, чем это входило изначально в её намерения. Она принудила меня подумать над моими поступками. И видя теперь, что ты огорчился, я благодаря ей, осознала, насколько ответственна привилегия быть любимой. Эту ответственность, как и счастье, человек может дарить вместе с любовью…
– Габриэль…
– Я отчего-то думаю, что этот урок станет намного полезнее многих остальных, которые я получила в прошлом. А что касается уехать сейчас… Поступить так при сложившейся ситуации станет равным признанию поражения. Я не терплю поражений, папа.
– Габриэль…
– Я хотела бы доказать, что я сильная, нежели слабая, и имею характер, чтобы довести это дело до конца. Осталось всего несколько месяцев… – Габриэль внезапно замолчала, а глаза заблестели. – Я думаю, что мама одобрила бы то, как я поступаю.
Тёплая волна окутала Жерома, и опять горло засоднило. Габриэль до крайней степени близка по духу своей мамы, хотя едва помнит…
Он не мог ей отказать и прошептал:
– Если ты так хочешь. – Габриэль порывисто поцеловала его и он вынудил себя улыбнуться. – А вот что… зачем же я приехал…
– Да, да! – К нему вернулась прежняя Габриэль. – Ты привёз то, что давно обещал?
Пуанти не сказал ни слова, пока она распаковывала большую коробку, которую он вытащил из укромного уголка, а потом, крича от радости, рассматривала сшитое в Британии роскошное платье из шёлка и бархата. Жером смотрел, как она приложила платье к себе и возбудившись, тараторила о том вечере, когда впервые наденет наряд. Он попрощался с Габриэль, стоя в приёмной монастырской школы и смотря, как она удаляется по лестнице.
Как только она поднялась по ступеням, он приказал ожидавшему его кучеру забрать коробку с платьем. Неторопливо и решительно Пуанти пошёл в кабинет главной монахини. Он постучал, потом вошёл, услышав тихий ответ.
Мать-настоятельница с торжествующим лицом ждала его.
– Чем могу служить вам теперь, господин Пуанти?
– Вопрос не касается того, можете ли вы служить мне. Вопрос касается того, смогу ли я теперь служить вам. – Его лицо резко превратилось в злобную маску, и он заскрежетал: – Не пришёл бы я внезапно сегодня увидеться с дочкой, ваше отношение к ней так бы и оставило меня в неизвестности. Мне страшно представить, сколько раз вы или ваши сёстры подвергали Габриэль подобным обращениям, ведь лишь теперь до меня дошло, что некоторые трудности, связанные с пребыванием тут, она утаивала от меня. – Жером выдержал паузу, стараясь держать себя в руках, а потом продолжил: – Габриэль убеждена, что заслужила унижение, которому вы подвергли её сегодня. Но я думаю по-другому! Я требую убрать подобные перепалки, если монастырская школы и дальше рассчитывает на мою поддержку и помощь тех благотворителей, которых я привлёк!
– Господин, я уверена, что Габриэль превосходно понимает справедливость такого наказания.
– Она – моя дочь, и только я имею право судить об этом! Я привёл её к вам, чтобы она получила образование, а не подвергалась унижению!
– Господин Пуанти, пока Габриэль состоит на нашем попечительстве, мы в ответе за её благополучие. Мы могли бы заслужить упрёк в небрежном к ней отношении, если бы не приучали её к дисциплине, которая нужна для достижения подлинного взросления.
– С Габриэль не должны обращаться, словно она обыкновенная рабыня!
– Мы обязаны трудиться ради нашего спасения.
– Но не Габриэль!
– Господин, прошу понять меня и сестёр, мы слишком любим Габриэль, чтобы портить её, ослабив попечительство, – тихо произнесла мать-настоятельница.
Бешеная ярость виднелась на его лице, когда он зарычал:
– Я не хочу больше обсуждать это! Хватит и того, что я вас предупредил!
Жером Пуанти молча выдержал несколько секунд, чтобы важные произнесённые им слова в полной мере отразились в напрягшемся лице монашки, и стремглав вышел, оставляя за собой разлитую по воздуху ярость.
***
– Она в одиночестве работала в полисаднике, капитан.
Рассказ матроса Портерия был встречен молчанием. Капитанша лежала на завешенной шелками большой кровати. Спальня Клары Буш по-прежнему служила ей единственным относительно безопасным убежищем в городе.