[15] «Теперь во всем городе у меня не только нет милого человека, нет даже и такого, с кем можно убивать время и кто бы пришел ко мне и не был бы мне тяжел. Конечно, то не житье, а каторга, и я — что день — больше начинаю чувствовать это убийственное одиночество».[16]
Последние годы жизни Кольцова в Воронеже были необыкновенно тяжелы. Родные бесконечно мучили его. Отец еще мог мириться с сыном, когда он видел, что поэтическая деятельность и связи Алексея Васильевича со знаменитыми литераторами помогают ему в торговых делах, но, коль скоро эти расчеты все меньше и меньше оправдывались, отношение к «беспутному» сыну становилось все более деспотическим и бесчеловечным. Занятия поэзией он считал пустым баловством. Вражду со стороны родных еще более обострило увлечение Кольцова Варварой Григорьевной Лебедевой, к которой в семье поэта относились неодобрительно. Сильное и мучительное чувство к ней осложнило и без того трудную жизнь Кольцова. В стихотворении «Ты в путь иной отправилась одна...», посвященном Лебедевой, Кольцов укоряет ее за то, что она «для преступных наслаждений, для сладострастья без любви других любимцев избрала». Тут же поэт клянется вывести ее из «бездны страшного греха».
Но, может быть, самое трагическое в жизни Кольцова заключалось в том, что, страстно стремясь вырваться из мещанского мира, Кольцов так и не нашел в себе сил до конца с этим миром порвать.
В 1839 году издатель «Отечественных записок» А. А. Краевский пригласил Кольцова в Петербург заведовать книжной конторой своего журнала, а в 1841 году Белинский предложил ему переехать в столицу и жить у него. Эти предложения Кольцов отклонил. Его страшила возможность оказаться в зависимом положении от столичных друзей.
Известную роль играли здесь и внешние обстоятельства. Кольцовы задолжали своим кредиторам до двадцати тысяч рублей. Векселя подписывал не только отец поэта, но и он сам. В письме к Белинскому он выражал опасение, что из Воронежа его не выпустит из-за долгов полиция. Но, конечно, главным было то, что поэт не находил в себе сил, энергии, решимости порвать с прошлым и начать новую жизнь в Петербурге.
Вдобавок ко всему силы Кольцова подорвала тяжкая болезнь.
Знакомые поэта, пишет биограф Кольцова де Пуле о последнем периоде его жизни, «не раз встречали по весне и вплоть до 14 июля Алексея Васильевича, бледного и понурого, медленно прогуливающегося по Дворянской улице».[17]
В сентябре 1842 года Кольцов слег и уже больше не вставал. Умер он 29 октября 1842 года. Последние месяцы его жизни были страшны. Узнав о смерти Кольцова, Белинский писал 9 декабря 1842 года В. П. Боткину: «Страдалец был этот человек — я теперь только понял его» (XII, 123).
В истории русской литературы Кольцов сыграл большую роль. Наиболее глубоко и правильно значение кольцовской поэзии было раскрыто великими деятелями революционной демократии, и в первую очередь Белинским.
Уже в рецензии на сборник стихов Кольцова (1835) Белинский противопоставил правдивость, естественность и простоту поэзии Кольцова искусственности и манерности стихов Бенедиктова.
Развернутую оценку творчества Кольцова Белинский дал в своей большой вступительной статье к первому посмертному собранию сочинений Кольцова в 1846 году.
Статья Белинского представляла собой, по сути дела, первую, основанную на большом фактическом материале, биографию поэта. Воспользовавшись и собственными впечатлениями, и рассказами Кольцова, и своей перепиской с ним, Белинский воссоздал разносторонний и глубоко жизненный образ поэта. Со страниц статьи Белинского Кольцов встает перед нами во всем обаянии своей незаурядной личности, во всем драматизме своей судьбы.
Статья критика содержала и первую развернутую оценку и анализ творческой деятельности поэта. Белинский назвал Кольцова «гениальным талантом». «Гениальный талант, — писал Белинский, — отличается от обыкновенного таланта тем, что, подобно гению, живет собственною жизнию, творит свободно, а не подражательно, и на свой творения налагает печать оригинальности и самобытности со стороны как содержания, так и формы» (IX, 528).
И жизнь и творчество Кольцова были для Белинского красноречивым аргументом против официального и славянофильского понимания народности. Жизнь Кольцова, с ее тяжкими противоречиями, опровергала легенду славянофилов о гармоничности русского патриархального семейного быта. В такой же мере разрушала славянофильские теории об идилличности крестьянского существования поэзия Кольцова, правдиво и честно, без прикрас раскрывавшая радости и горести, мысли и чувства крестьянства. Белинский тонко отметил своеобразный принцип кольцовского реализма — умение найти поэзию в самых прозаических явлениях жизни. Поэзию крестьянского быта «нашел он, — писал Белинский, — в самом этом быте, а не в риторике, не в пиитике, не в мечте, даже не в фантазии своей, которая давала ему только образы для выражения уже данного ему действительностью содержания... И потому в его песни смело вошли и лапти, и рваные кафтаны, и всклокоченные бороды, и старые онучи, — и вся эта грязь превратилась у него в чистое золото поэзии» (IX, 534).
Большое значение Белинский придавал национальному колориту поэзии Кольцова. В его «русских песнях», по мнению критика, и содержание и форма чисто русские, и это объясняется тем, что Кольцов «по своей натуре и по своему положению был вполне русский человек. Он носил в себе все элементы русского духа, в особенности — страшную силу в страдании и в наслаждении, способность бешено предаваться и печали и веселию и вместо того, чтобы падать под бременем самого отчаяния, способность находить в нем какое-то буйное, удалое, размашистое упоение» (IX, 533). В понятие «русский человек» Белинский вкладывает не только национальное, но и социальное содержание. Недаром он говорит, что Кольцов был русским и «по своему положению». Выразить национальную стихию Кольцову удалось, по мнению Белинского, потому, что он был «сыном народа».
Точка зрения Белинского была усвоена и другими великими русскими революционными демократами. В глазах Добролюбова Кольцов — свидетельство огромной духовной мощи и талантливости русского народа. Он ставит поэта в ряд таких сынов народа, как Минин, Ломоносов, Кулибин. Добролюбов подтверждает взгляд Белинского: «Кольцов первый стал представлять в своих песнях настоящего русского человека, настоящую жизнь наших простолюдинов так, как она есть, ничего не выдумывая».[18] Статья Добролюбова заканчивается многозначительным утверждением: «Кольцов вполне заслуживает наше внимание и сочувствие, не только как замечательный простолюдин-самоучка, но и как великий народный поэт».[19]
Для Салтыкова-Щедрина, как и для Белинского, поэзия Кольцова служит убедительным опровержением фальшивых славянофильских теорий. Поэт правдиво сумел отразить и фаталистические черты в мировоззрении крестьянина, и повседневные заботы, которыми полна деревенская жизнь, и «жгучее чувство личности». В истории русской литературы Салтыков-Щедрин отвел Кольцову видное место: «Кольцов велик именно тем глубоким постижением всех мельчайших подробностей русского простонародного быта, тою симпатией к его <народа> инстинктам и стремлениям, которыми пропитаны все лучшие его стихотворения».[20] Щедрин подчеркнул, что Кольцов обогатил наш поэтический язык, узаконив в нем простую русскую речь, и в этом смысле он является в истории литературы как бы «пополнителем Пушкина и Гоголя». «Весь ряд современных писателей, посвятивших свой труд плодотворной разработке явлений русской жизни, есть ряд продолжателей дела Кольцова».[21] Чернышевский в своей статье о Кольцове полностью солидаризировался с той концепцией его творчества, которая была развернута в известной статье Белинского. «По энергии лиризма, — писал он, — с Кольцовым из наших поэтов равняется только Лермонтов, по совершенной самобытности Кольцов может быть сравнен только с Гоголем».[22]
Голос широких социальных низов услыхал в поэзии Кольцова А. И. Герцен. «Россия забитая, Россия бедная, мужицкая — вот кто подавал здесь о себе голос».[23]
Эти высказывания великих представителей революционной демократии являются для нас убедительным свидетельством социальной значительности творчества Кольцова, — свидетельством, на котором мы должны основываться при анализе его поэтической деятельности.
Поэзия Кольцова — не случайное и одинокое явление, лежащее в стороне от магистральных путей русской литературы. Закономерность появления Кольцова в‘литературе нельзя связывать только с творчеством «поэтов-самоучек» — таких, как Слепушкин, Суханов, Алипанов и другие. Смысл поэтической работы Кольцова может быть понят лишь на фоне основных литературных событий эпохи.
Деятельность Кольцова развернулась в 30-е годы. Это время было отмечено усилением политической реакции после разгрома декабрьского восстания. Николаевский министр просвещения Уваров выразил основные положения реакционной и крепостнической идеологии в знаменитой «триаде»: «самодержавие, православие, народность». Под «народностью» в сущности подразумевалось крепостное право, как отвечающее якобы «народным» началам монархической государственности. Рост охранительной литературы Булгариных и Кукольников может считаться в известной мере знамением времени. Сам Кольцов воспринимал специфические черты эпохи очень чутко. В стихотворении «Лес», посвященном гибели Пушкина, Кольцов недвусмысленно указывал на то, что великий поэт пал трагической жертвой «безвременья» и «черной осени».